Сталин. От Фихте к Берия. Очерки по истории языка сталинского коммунизма

«Когда нас спрашивают, построим ли мы социализм, мы говорим, — да, построим! Когда нас спрашивают, как мы его построим, мы говорим, что построим его в союзе с рабочими других стран, что построим его в союзе с мировой революцией… и колониальными народами»[450].

И всё же перед лицом этого пафоса (из хора которого уже выпал Запад), в борьбе за то, чтобы сделать своим союзником Ленина, в его публицистическом наследии антитроцкисты во главе со Сталиным смогли найти буквально считанные отрывки фраз о возможности строительства социализма сначала в одной стране, которая лишь варьировала общее убеждение марксистов того времени, что этой страной станет Германия, более революционная, нежели уже коррумпированная колониальными сверхприбылями Англия, технологически и политически более «образцовая» как страна мирового прогресса. Умилительно, что современный американский историк, издалека, упрощая, — в полном соответствии со сталинской аргументацией — приписывает заслугу вынужденного поворота Советской России от мировой революции к изолированному суверенитету именно Ленину: начало Первой мировой войны нанесло мировой социал-демократии мощный удар, продемонстрировав в действиях её национальных подразделений, что для них «националистический энтузиазм» оказался выше интернациональных классовых интересов, которым упорно следовал Ленин, а в 1917 году «то, чего достиг Ленин, не было международной революцией». «Напротив, это было уходом России из Европы. Чтобы выжить в российской гражданской войне, Ленину пришлось выбросить международный коммунизм за борт. Его правительство устояло, но Советский Союз остался единственной коммунистической державой в мире»[451]. Сталин был бы доволен таким результатом свободного исследования.

В своей резолюции «О грядущей империалистической войне» Х съезд РКП (б) конкретизировал главный внеидеологический смысл внешнего суверенитета страны, которой управляли большевики, в том числе, для того, чтобы избежать вовлечения России в войну: «только при сохранении советского строя Россия будет избавлена от непосредственного участия в мировой войне. Всякое правительство, кроме советского, неминуемо пойдёт на поводу одной из групп борющихся империалистов и неминуемо вовлечёт разорённые страны в ещё большее, колоссальное разорение»[452]. В каком масштабе и с какими техническими новациями произойдёт будущая мировая война, в неизбежности которой в 1920–1930-е гг. никто в мире из числа ответственных лиц даже не сомневался. Предметом абсолютного консенсуса в понимании характера будущей войны было растущее ещё из Просвещения, Великой Французской революции конца XVIII века и индустриального XIX века убеждение в её непременной тотальности, когда границы между фронтом и тылом будут полностью уничтожены, а военными ресурсами станут все экономические и демографические ресурсы воюющих стран в целом.

В СССР это общее убеждение о приближении тотальной войны получило, в частности, редкое по внятности изображение в одном из многочисленных оригинальных и переводных трудов, который был тем более замечателен, что содержал в себе формулу тотальной мобилизации на принципах изолированного государства, адекватно описывавшую, как именно должен строить свою оборону СССР в окружении враждебных государств. Историк экономики П. Шаров, суммировав военно-организационный и экономический опыт противостоявших коалиций, с провидческой точностью и трезвостью составил для СССР и открыто опубликовал целую программу практической экономической подготовки к войне, прогностическая правота которой была продемонстрирована лишь в итоге многолетних ошибок планирования не только в СССР, но и в Германии. Он писал (выделено мной):

«Современная война ведётся всей страной. Война ведётся не только массами людей, но и огромным количеством угля, железа, стали, азота и их производных (…) Боеспособность стран в мировую войну определяется наличием высокоразвитой промышленности, её готовностью, умением приспособиться к нуждам войны, и максимальным развитием путей сообщения: железные дороги, флот, шоссе, внутреннее речное судоходство, мощность транспорта (недостаточная мощность транспорта в России имела бы для неё большие последствия, чем неудовлетворительная финансовая система). (…) Мировая война показала первенствующее значение роли металлургической промышленности в деле боеспособности государства. (…) В условиях мировой войны с её многомиллионными армиями, с интенсивным развёртыванием военных производств вопрос рабочих рук приобрёл характер исключительной важности, был одним из главнейших вопросов экономики войны, получившим в мировую войну почти решающее значение. Баланс людских контингентов между „армией фронта“ и „армией тыла“ — основное условие правильного взаимодействия фронта с тылом. (…) Напрашивается главнейший вывод: надёжной гарантией хозяйственной мощи страны может быть только её полная экономическая независимость (…) мы должны всё внимание перенести на внутреннее производство, его расширение во всех областях. Естественно, что нам такой путь обойдётся дороже, придётся переплачивать на вновь организовываемых производствах, но этот путь будет в конечном счёте самым дешёвым в предвидении неизбежности войны. Подготовка народного хозяйства СССР к обороне должна основываться на предвидении, если не полной, частичной блокады нашей страны. (…) Вопрос размещения промышленности имеет особо важное значение во время войны. Важность этого вопроса определяется по двум линиям: опасность захвата промышленных районов противником (пример Франции и России в мировой войне), и второе — вопрос размещения промышленности должен быть разрешён правильно под углом зрения связанности всей экономической системы и с учётом наибольшего благоприятствования обслуживанию будущих вероятных театров военных действий»[453].

Когда Зиновьев и Каменев вышли из тактического антитроцкистского союза со Сталиным и направили свои полемические стрелы против «изолированного государства», то есть против политического лидерства Сталина и той части большевистской партии, для которой, кратко говоря, реальная Советская Россия была важнее, «несомненнее» теоретической мировой революции, внешний политический вес Сталина заметно сократился. Тогда поддержавшие Сталина в его полемике с Троцким руководящий коммунистический идеолог Бухарин и старый большевистский публицист, глава Центрального статистического управления СССР В. В. Осинский (1887–1938) посвятили свои усилия операционализации выводов из формулы Сталина о «социализме в одной стране», ради одобрения которой и была созвана XV партийная конференция в 1926 году. С гораздо меньшей убедительностью (нежели Троцкий на апокалиптику Ленина) ссылаясь на положения Ленина о шансах самостоятельного выживания революции в России, Бухарин договорил то, что опасался договорить Сталин. Видимо, чтобы удержать в тонусе мировой революции иностранные отряды Коммунистического интернационала, обеспечивавшие активную внешнюю политику СССР на территории врага. Бухарин сказал именно то, что от него хотело услышать абсолютное большинство членов партии и солдат:

«У нас спор идёт относительно того, позволяют ли нам наши внутренние силы с полной уверенностью вести вперёд дело социалистического строительства. Мы утверждаем, — да! Мы можем построить социализм»[454].

В тени лозунгов, проблему приоритетной опоры на собственные силы детализировал на XV конференции партии — практически единственным из всех участников полемики, кто не только вёл речь о лозунгах, но, как видно из стенограммы, действительно пользовался терпеливым вниманием аудитории, был В. В. Осинский. Он уверенно напоминал партийцам старые марксистские споры, показывая, что они носят не просто тактико-политический характер:

«…самая идея строительства социализма прямиком и неизбежно ведёт к постановке вопроса о строительстве социализма в одной стране (…) возможно ли строительство социализма в нашей стране нашими собственными средствами, без существенной экономической помощи извне, возможно ли это материально… это возможно (…) Возьмём Соединённые Штаты Северной Америки и посмотрим, препятствует ли их связь с мировым хозяйством тому, чтобы имея обширнейший внутренний рынок, — заметьте, как раз это самое имеется и в России, — имея обширнейший внутренний рынок, они в первую очередь развивались за собственный счёт и экономика их определялась в первую очередь внутренними процессами, а не внешними условиями. Мы должны ответить, что не препятствует»[455].

Аргументы в пользу теории «строительства социализма в одной стране» Бухарин идейно (демонстративно) сблизил с традицией русской географической мысли о континентальном характере России, получившей своё наивысшее развитие в идеологии эмигрантского евразийства 1920–1930-х гг., а позже детализировал образ России, обозначив переход от антиколониальной и антиимпериалистической риторики «света с Востока» и лидера восставших народов колоний — к риторике великой державы, ресурсную военно-экономическую задачу которой начала решать сталинская индустриализация. В момент ускорения этой индустриализации, на чрезвычайной сессии Академии наук СССР в июне 1931 года Бухарин рассказал о «естественных предпосылках» проекта изолированного, автаркического суверенитета СССР, в котором звучал отголосок евразийского «континента»:

«С точки зрения естественных условий социализм отвоевал себе страну, которая является самым мощным единым участком мировой территории. Великобритания [имеется в виду Британская империя. — М. К.] территориально больше, но она разбита на куски и географически и ещё более экономически… Таким образом „строительная площадка“ социализма занимает лучший участок мира. По разведданным запасам нефти, водяной энергии, леса, торфа СССР занимает первое место. Но остальные категории естественных богатств (уголь, металл, нерудные ископаемые и т. д.) наверняка должны дать гораздо более высокие показатели, чем обычно принимается (…) социализм получил в своё распоряжение первоклассную величину, будучи поставлен перед задачей освоения „Евразии“…»[456].