Сталин. От Фихте к Берия. Очерки по истории языка сталинского коммунизма

Мелкотоварное и в этом смысле «почти» некапиталистическое крестьянское большинство в Советской России, учитывая теоретический консенсус марксистов, выступало естественным объектом для принудительного «социалистического накопления» точного так же, как некапиталистические колониальные страны — накопления капиталистического. Подход к такому пониманию содержится в книге руководящего коммуниста-востоковеда Г. И. Сафарова, когда он пишет, не скрывая тревоги перед возможным политическим доминированием крестьянства, чья социально-экономическая автономия от капитализма, города, промышленности, пролетариата за годы мировой войны (и Гражданской войны в России), создавшей дефицит продовольствия, резко выросла, одновременно мобилизовав массы крестьянства на фронт и тем самым увеличив его военно-политическое влияние: «Империалистическая война впервые в истории вовлекла крестьянство в таких огромных массах в политику»[467]. Долгосрочное подчинение крестьянского большинства таким образом вырастало в осознаваемую задачу внутреннего военно-политического принуждения.

Ещё в доктринальной логике наследия Маркса и Энгельса обнаруживалась внутренняя связь протекционизма, изолированной экономики и первоначального накопления — так, как его суть описал сам Карл Маркс — то есть:

«Исходным пунктом развития, создавшего как наёмного рабочего, так и капиталиста, было рабство рабочего. (…) В истории первоначального накопления эпоху составляют перевороты,…когда значительные массы людей внезапно и насильственно отрываются от средств своего существования и выбрасываются на рынок труда в виде поставленных вне закона пролетариев. Экспроприация земли у сельскохозяйственного производителя, крестьянина, составляет основу всего процесса»[468].

Комментируя речь Маркса 1848 года в конце своей жизни, Энгельс акцентировал внимание на обычной для Запада тесной связи ускорения индустриализации с экспроприацией работников и капитализацией национальной экономики, то есть полагал частями одного целого экспроприацию и капитализацию в национальном масштабе, без дополнительных источников капитала: «„Система протекционизма, — говорит Маркс, — была искусственным средством фабриковать фабрикантов, экспроприировать независимых рабочих, капитализировать национальные средства производства и существования, насильственно ускорять переход от старого способа производства к современному“. Таков был протекционизм в период своего возникновения в XVII веке, таким он оставался многие годы и в XIX веке. Протекционизм считался тогда нормальной политикой всякого цивилизованного государства Западной Европы»[469]. Особенно весомыми для дискуссии в СССР об источниках накопления капитала для индустриализации, которые продолжали давно решённый русскими марксистами вопрос таким образом, что накопления достаточно внутреннего рынка, стали архивные публикации из наследия Маркса, предпринятые в СССР именно в 1924 году. Речь идёт о набросках его ответа на письмо В. И. Засулич (они остались ей неизвестны) о судьбе русских общины и капитализма, то есть — в условиях 1920-х гг. — о судьбе сельского хозяйства и индустриализации СССР. Маркс описывал прогресс методов экспроприации, что выглядело идейной инструкцией для действий советской власти в деревне в конце 1920-х гг. (выделено мной):

«Чтобы экспроприировать земледельцев, нет необходимости изгнать их с их земель, как это было в Англии и в других странах; точно так же нет необходимости уничтожить общую собственность посредством указа. Попробуйте сверх определённой меры отбирать у крестьян продукт их сельскохозяйственного труда — и, несмотря на вашу жандармерию и вашу армию, вам не удастся приковать их к их полям. (…) за счёт крестьян государство выпестовало те наросты капиталистической системы, которые легче всего было привить — биржу, спекуляцию, банки, акционерные общества, железные дороги, дефицит которых оно покрывает и авансом выплачивает прибыль предпринимателям, и т. д. и т. д.»

При этом Маркс дидактически легко оперировал условиями изолированной экономики, понимая её как теоретически работоспособную модель: «если бы Россия была изолирована от мира, если бы она должна была сама, своими силами, добиться тех экономических завоеваний, которых западная европа добилась, лишь пройдя через длинный ряд эволюций…»[470]. Источник этих достижений был ясен всем без исключения.

Ещё до коллективизации в СССР русский экономист-эмигрант В. Ф. Гефдинг (1887–1979) безошибочно выявил единственный возможный источник «социалистического накопления» — сферу преобладающе натурального крестьянского хозяйства[471]. Планы принудительной эксплуатации крестьянства России (и без того непрерывно нёсшего разнообразные трудовые иные дополнительные чрезвычайные повинности и в мировую, и в Гражданскую войны) становятся предметом консенсуса в среде советских экономистов-аграрников. Например, вскоре репрессированный Н. Д. Кондратьев, полемизируя с, напротив, прожившим длинную и успешную советскую жизнь зампредседателя Госплана СССР С. Г. Струмилиным (1877–1974), ставит задачу «правильного соотношения индустрии и сельского хозяйства», чтобы оно соответствовало «намеченному темпу роста продукции». И высказывается в пользу активного использования накоплений в сфере сельского хозяйства для инвестирования в крупные государственные проекты — против тезиса Струмилина о том, что это невозможно, ибо деревня «живёт на пороге физиологических норм существования» и поэтому «не может служить сколько-нибудь заметным источником для социалистического накопления»[472]. На это якобы антисталинский аграрник отвечает сталинскому плановику неожиданно инквизиторски и более радикально:

«Мы не будем останавливаться на вопросе о том, какая группа населения является основным источником бюджетных изъятий и социалистического накопления. Это завело бы нас слишком далеко».

Невзирая на близкий порог физиологических норм существования[473], Кондратьев ставит задачу форсированного повышения производительности труда крестьянства. В условиях принимаемого как неизбежность отсутствия крупных инвестиций в сельское хозяйство и даже наоборот — принимаемого как неизбежность изъятия накоплений из сельского хозяйства, это, несомненно, означает усиление административной эксплуатации и принудительное изъятие не только прибавочного, но и части необходимого продукта, то есть более, чем это допустимо для нормального воспроизводства рабочей силы. И приоритет у аграрника совершенно индустриализаторский: «одной из основных причин срыва выдвинутой программы индустриализации является именно недостаточный темп роста сельского хозяйства, так как отсюда… проистекает невозможность как необходимого накопления, так и экспорта-импорта». Кондратьев определённо выбирает сценарий финансирования высокого темпа роста промышленной продукции за счёт снижения потребления населения, уровня жизни, необходимых вложений в сельское хозяйство, в крайнем случае — временно за счёт концентрации их только в государственном секторе, то есть в принципе за счёт разорения частно-хозяйственного крестьянского большинства:

«вопрос о расширении капитальных вложений в сельское хозяйство, естественно, приводит к вопросу об источнике этих средств… вопрос о расширении ассигнований сельскому хозяйству может быть решён… путём некоторого снижения темпа роста промышленной продукции, или путём увеличения резервов накопления [прибавочного продукта в сельском хозяйстве. — М. К.] … здесь возможны две линии. Можно пойти по линии увеличения накопления в государственном секторе и усиления воздействия на сельское хозяйство путём государственных вложений. Но эта линия возможна, очевидно, на первых порах, лишь при условии более медленного роста личного потребления населения… Очевидно, что ставить себе задачу максимального роста благосостояния населения, не обеспечивая других условий, в частности, соответствующего роста сельскохозяйственной продукции и экспорта, — значит ставить неразрешимую задачу…»[474].

Говоря о социально-экономической модернизации («реконструкции») Советской России, Н. Д. Кондратьев выступал с апологией централизации капитала как стержня всей модернизации:

«предпосылкой таких реконструкций является концентрация капитала в распоряжении мощных предпринимательских центров. Этой концентрации способствует система кредита и фондовая биржа», придающая капиталу «подвижность» и «дешевизну» — после этого «начинается полоса для каждого данного исторического периода относительно грандиозного нового строительства, когда находят своё широкое применение накопившиеся технические изобретения, когда создаются новые производительные силы». Анализируя самый фокус проблем СССР — волны накопления для инвестирования и депрессий — он видит причину и условия внутреннего развития «длительной волны» «инвестирования капитала в крупные и дорогие сооружения» вплоть до дефицита накоплений — «в развитии внешневоенных и внутреннесоциальных потрясений»: в военной угрозе и социальных революциях. Как известно, именно усиленно нагнетаемая в СССР внешняя «военная угроза» 1927 года стала непосредственным политическим сигналом к началу ускоренной коллективизации и индустриализации. Здесь же Кондратьев фактически проговаривает приглашение к ограблению сельского хозяйства: ибо «промышленность быстрее приспособляется к новым условиям… подвергается большим потрясениям под влиянием военно-революционных столкновений… Наоборот, сельское хозяйство… в меньшей степени подвергается разрушительным социальным и военным потрясениям»[475].

Другим примером теоретической санкции аграрников на принудительную эксплуатацию крестьянства в интересах индустриализации за счёт абсолютного снижения их уровня жизни служит «плановое» убеждение в том, что промышленность должна исходить из возможности централизованного массового перемещения практически неограниченных человеческих ресурсов из даже коллективизированного (то есть уже встроенного в систему государственной эксплуатации) сельского хозяйства, не задумываясь о нижних пределах себестоимости и качестве социального обустройства такой рабочей силы:

«Те, кто утверждают, что коллективизация поглощает всю рабочую силу в сельском хозяйстве, выдвигают по существу лимит для развития промышленности в недостатке рабочей силы, ибо коллективизация СССР к концу пятилетки в основном должна быть закончена, и если пока индустрия может черпать рабочую силу из индивидуального хозяйства, то в ближайший период этот источник будет исчерпан. На самом же деле коллективизация не ставит предела развитию индустрии, а наоборот, благодаря росту производительности труда в сельском хозяйстве, открывает широкие источники снабжения индустрии рабочей силой (…) благодаря быстрому беспрерывному росту промышленности спрос на рабочую силу будет поглощать целиком освобождающуюся в сельском хозяйстве рабочую силу… Особенности социалистического хозяйства определяют возможность планового перемещения рабочей силы из сельского хозяйства в индустрию. Уже в настоящем году сделаны попытки регулировать отход из деревни и снабжение промышленности сезонной деревенской рабочей силой. С развитием сплошной коллективизации и перестройкой мелкого индивидуального хозяйства в крупное социалистическое хозяйство будут созданы условия для перераспределения рабочей силы, перемещения её в город в строго плановом порядке»[476].