Сталин. От Фихте к Берия. Очерки по истории языка сталинского коммунизма

Политическая история советской доктрины «первоначального социалистического накопления», то есть накопления, построенного на столь же принудительном ограблении крестьянского большинства, как это было исторически описано Марксом на опыте капиталистической Англии, таким образом, нисколько не выпадала из консенсуса советской экономической мысли, искавшей ресурсов для изолированной (суверенной) индустриализации. Только соображения политического маневрирования и социальной демагогии заставляли правящих большевиков перед большими аудиториями отрицать это предсказанное в теории практическое возвращение к «военному коммунизму» с его принудительным и экономически произвольным изъятием прибавочного и даже необходимого продукта из крестьянской экономики. На деле все были едины в убеждении: иного источника для внутреннего финансирования индустриализации в продиктованные военной опасностью сроки не существует. Главным разработчиком доктрины этого «социалистического накопления» стал, как было сказано, один из самых влиятельных — по смертельной для него иронии судьбы — сторонников Троцкого, председатель Финансового комитета ЦК РКП (б) и СНК РСФСР Е. А. Преображенский. Троцкому была догматически чужда эта доктрина и всё, что стояло за ней, а именно — изолированное, протекционистское существование СССР в эпоху глобальной конкуренции таких же изолированных и протекционистских великих держав. Но политический союз Троцкого и Преображенского заставлял их быть вместе во внутриполитической борьбе и вместе идти к гибели. Политически отрицая только имя его доктрины, именно её на деле взяла на вооружение и реализовала Советская власть во главе со Сталиным. Советский критик Преображенского, проводя аналогию между его учением и сочинением О. Шпенглера «Деньги и машина» (русский перевод: Пг., 1922)[477], сделал весьма точное наблюдение: говоря о социализме и индустриализации, в аграрной сфере Преображенский игнорирует такую необходимую цель как «крупное машинное земледелие». Отметив, что Преображенский «механически» копирует «закон первоначального социалистического накопления» с «закона первоначального капиталистического накопления» — Вайнштейн сомневается в правильности этого, ибо даже согласный здесь с Преображенским Шпенглер говорит: крестьянскому «производящему хозяйству противополагается другое — хозяйство присваивающее, которое пользуется первым (производящим) как объектом, заставляет питать его, делает его своим данником или грабит его»[478]. То есть, говоря коротко, Преображенский полностью сосредоточен на краткосрочной (и, видимо, финальной) экспроприации прибавочного продукта крестьянства, а не на создании устойчивого механизма выкачивания капитала. И тут стоит оценить: не было ли единственным отличием между формальной доктриной Преображенского и фактической практикой Сталина желание последнего создать постоянно действующий механизм прямой эксплуатации в сельском хозяйстве[479].

Социалист-революционер, известный аграрник и борец против Советской власти С. С. Маслов (1887–1965), в эмиграции (и до появления «Краткого курса», но лексически близко к его тексту) подводя итоги сталинской коллективизации, обращал внимание именно на это сталинское желание выстроить механизм непрерывного выкачивания ресурсов, вообще характерного для сталинской системы труда. По оценке С. С. Маслова, экономический смысл ограбления крестьянства через колхозы состоял в том, чтобы обеспечить «долгое, регулярное и легкое отчуждение для задач власти продуктов сельского хозяйства в натуре»: «Власть считала необходимой быструю индустриализацию России, чтобы строить свой „социализм“, крепить своё правящее положение и быть обороноспособной при неизбежном, по её оценке, вооружённом нападении на „социалистическое государство“ капиталистических держав. Нужные для промышленного развития займы отсутствовали. По обычному каналу займов власть их получить не могла — внешний мир не давал, внутри разорённой страны их совсем не было». Маслов констатировал прямую связь и сходство в развитии сталинских концлагерей и колхозов: «колхозная система в целом, наряду с земледелием, производит также все работы, которые выполняются заключёнными в лагерях, и колхозники по нарядам своих правлений также принудительно отправляются в качестве рабочей силы в разнообразные советские предприятия, но заработок от принудительных работ на стороне колхознику поступает полностью, а заключённому в лагере — не полностью». Колхозы — основной продукт коллективизации, но в них, по Маслову, мягче принуждение, лагеря — побочный продукт, но в них жёстче принуждение, хуже условия жизни, хотя «местом принудительных работ являются оба сталинские создания»[480].

Выступая 26 мая 1924 года на XIII съезде РКП (б), Преображенский, можно сказать, публично демонстрировал, как логически рождается его доктрина. Он говорил о необходимости мыслить «нашим государственным хозяйством как единым целым», из которого уже следовала не столько хозяйственная (ясно, что не чисто экономическая), а чисто политическая природа консолидации государственного хозяйства для кратного увеличения его совокупной мощи: «сила наша заключается не в том, что мы имеем достаточно накопленных средств (курсив мой. — М. К.), а в том, что мы в состоянии соединить все наши ресурсы, опираясь на диктатуру пролетариата». И далее — о цели такого диктаториального накопления сначала в государственной промышленности и о создании основы для дальнейшего накопления — уже на основе внешне преобладающим над государственной (социалистической) промышленностью крестьянским хозяйством. То есть об изначально стоящей задаче инвестирования капитала, изъятого из аграрной сферы, в крупное и интегрированное производство, что принципиально исключает эволюционное инвестирование в разного рода мелкие производства, приближённые к крестьянскому рынку потребления и труда — и ставит перед ним жёсткие сроки. Подразумевалось, что именно в этом состоит отличие социалистического накопления от капиталистического — и что в этом социалистическом накоплении — экономическая основа для выживания «социализма в одной стране». Преображенский говорил на съезде: «вопрос о социалистическом накоплении в том, чтобы… побеждать мелкое производство, — имеет центральное значение. Этот промежуток времени мы должны будем прожить с величайшей экономией… И это тягчайший период первоначального социалистического накопления…»[481]

А в тексте своей статьи-манифеста Преображенский доформулировал, что последующее расширение накопления касается исключительно мелкого негосударственного («несоциалистического») производства, то есть массы мелких крестьянских хозяйств:

«Чем более экономически отсталой, мелкобуржуазной, крестьянской является та или иная страна, переходящая к социалистической организации производства, чем меньше наследство, которое получает в фонд своего социалистического накопления пролетариат данной страны в момент социальной революции, тем больше социалистическое накопление будет вынуждено опираться на эксплуатацию досоциалистических форм крестьянства». В истории же Англии это накопление, писал он, было «систематическим грабежом мелкого производства», «другой формой грабежа… была колониальная политика стран мировой торговли», «методы насилия и грабежа по отношению к крестьянскому населению метрополий». Закрывая для Советской власти перспективу грабежа колоний, Преображенский открывал для неё перспективу грабежа «досоциалистического» крестьянства:

«Что касается колониального грабежа, то… этот источник первоначального накопления для [социалистического государства] с самого начала и навсегда закрыт. Совсем иначе обстоит дело с эксплуатацией в пользу социализма всех досоциалистических экономических форм. Обложение несоциалистических форм не только неизбежно должно иметь место в период первоначального социалистического накопления, но оно неизбежно должно получить огромную, прямо решающую роль в таких крестьянских странах, как Советский Союз. (…) Пробежать быстрей этот период, поскорей достигнуть момента, когда социалистическая система развернёт все свои естественные преимущества над капитализмом, — это есть вопрос жизни и смерти для социалистического государства. По крайней мере, так стоит вопрос сейчас для СССР, и так он будет стоять известное время для ряда европейских стран, в которых победит пролетариат. В таких условиях рассчитывать только на накопление внутри социалистического круга — значит рисковать самим существованием социалистической экономики либо продлить до бесконечности период предварительного накопления [только в социалистической промышленности. — М. К.], что, впрочем, не зависит от доброй воли пролетариата»[482].

Уже ведя внутрипартийную борьбу против Троцкого и троцкистов (и первого среди них — Преображенского), их политические противники в руководстве ВКП (б), однако, могли лишь непринципиальными отговорками дистанцироваться от лапидарного конфискационного смысла «первоначального социалистического накопления», которое неизбежно стояло на повестке дня после объявленного на XIV съезде партии в 1925 году курса на индустриализацию СССР, которая самым радикальным образом ставила перед властью срочную проблему накопления для инвестирования в индустриализацию. Именно отговорками, призванными не отвергнуть, а камуфлировать принудительное накопление, выглядели благие пожелания, привязавшие индустриализацию к темпу накопления, то есть подчинившие перспективные планы развития возможностям описательной статистики. Мотивы этих отговорок были ясны: в условиях едва закончившейся гражданской войны и военной реформы, обнажившей практическое отсутствие военной промышленности и современной армии, осознаваемой (и акцентируемой пропагандой) угрозы военной интервенции Польши и великих держав второй половины 1920-х, растущего социального сопротивления крестьянства, курс на высокий темп принудительного накопления требовал радикального политического решения, которое расколотое руководство ВКП (б) принять не могло. Поэтому, например, XV конференция партии (октябрь — ноябрь 1926) в своей резолюции «О хозяйственном положении страны и задачах партии» стыдливо топит безальтернативную связь именно накопления и индустриализации — в риторике «нагнать и превзойти», которой, однако, прямо противоречит ссылка на «темп накопления» в бедной стране, то есть ссылка на то, что бедность сама по себе порождает столь низкий темп накопления, что не даёт никаких шансов «нагнать и превзойти»:

«Необходимо стремиться к тому, чтобы в относительно минимальный исторический срок нагнать, а затем и превзойти уровень индустриального развития передовых капиталистических стран. Успешное осуществление этого зависит от темпа накопления в народном хозяйстве и от тех ресурсов, которые оно сможет выделить для разрешения задачи индустриализации»[483].

Примечательно, что в этой резолюции большевики фактически открыто порывают с надеждами на возможную в будущем революционно-промышленную помощь «передовых стран» и утверждают отдельное, экономически конкурирующее с ними сосуществование «социализма в одной стране». Партийный законодатель идёт дальше и, посвящая избыточно много усилий описанию того, как накопление для развития промышленности будет происходить внутри самой промышленности (то есть в минимальном темпе, учитывая очень низкую производительность труда в ней и изношенность её основных фондов), в итоге вынужден признать их недостаточность и возложить главную надежду на «дополнительные средства». Ставка на внутрипромышленное накопление — старше доктрины Преображенского, хотя была сделана одновременно с громким рождением самой формулы «первоначального социалистического накопления» — и сделано это было эволюционистским оппонентом Преображенского Н. И. Бухариным ещё в 1920 году в его знаменитой книге «Экономика переходного периода», эволюционизм которой, надо признать, отходил на второй план перед лицом её же крайней апологии голого политического насилия диктатуры, творящей себе новую реальность. Именно здесь Бухарин писал, демонстрируя глубокое родство доктрины Преображенского доктринальному консенсусу русских марксистов: