Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»

Однако Анатолий не сразу, а только в феврале 1985 года сподобился посетить здание института на Профсоюзной улице, где директорствовал Яковлев. И ехал он к нему не просто с визитом вежливости, а со вполне конкретным предложением.

Директор института встретил его радушно. Предложил не только чашку кофе, но и рюмку коньяка. Впрочем, о том, что происходило в дальнейшем, пусть расскажет сам Громыко-младший:

Яковлев производил впечатление человека, прочно стоящего на земле, готового внимательно слушать собеседника. Это не был интеллигентный Иноземцев, это был прошедший огонь, воду и медные трубы бывший партийный аппаратчик, за время работы послом навсегда расставшийся с чванливостью и надменной манерой вести беседу с подчиненными. Он был небольшого роста и чем-то внешне напоминал, во всяком случае мне тогда так показалось, того батьку Махно, которого показывали нам в советском кино. Только батька воспевал анархию, а Яковлев долгие годы прославлял советскую власть и социализм. […]

— Александр Николаевич, я пришел как по академическим делам, так и обсудить один весьма щепетильный вопрос, от решения которого зависит очень многое в дальнейшем развитии нашего общества. Мы живем словно в дурном сне, чистого неба над головой нет, грустные события следуют одно за другим. Меня это пугает.

Яковлев напрягся, откинулся на спинку кресла, его круглое лицо, однако, сохраняло спокойствие. Я обратил внимание на его сидевшие глубоко в глазницах, как пулеметы в амбразурах, темные глаза, над ними нависали густые брови. «Почти как у Брежнева», — подумал я. Постреливая своим цепким взглядом, он смотрел на меня, ожидая, что я скажу дальше, а я ждал его реакции.

Я вспомнил, как в конце 70-х, в этом же рабочем кабинете, после Пленума ЦК КПСС, сказал Иноземцеву, что доклад Суслова в теоретическом плане находится на уровне политшколы. Николай Николаевич, человек вовсе не робкого десятка, стал вдруг молча показывать мне на телефоны, потолок и стены, всем своим видом демонстрируя недовольство моим легкомыслием.

Затянувшееся молчание нарушила секретарша, входившая в кабинет с угощением. Я понял, что Яковлев, как и Иноземцев, не будет откровенно беседовать в кабинете, напичканном средствами электронной связи. Как говорится, «береженого Бог бережет».

— Анатолий Андреевич, — заметил он, — судьба нашей страны волнует всех. Когда я служил во время войны в морской пехоте, у нас не было растерянности, все понимали — решается судьба страны. Я, знаете ли, привык к опасностям. А когда меня ранило, на излечении в тылу о многом передумал. Была тогда очень сильная вера в партию коммунистов. С тех пор много воды утекло.

Мы обсудили дела институтские, наметили области дальнейшего научного сотрудничества. Наша встреча шла к концу, похоже было, что откровенной беседы так и не получится.

— Не могли бы вы подбросить меня до центра, моя машина, к сожалению, занята, — сказал он.

— Не только до центра, но и по любому адресу, — ответил я.

Когда мы вышли на улицу, предложил Яковлеву пройтись, он охотно согласился. По запорошенной снегом дорожке мы ушли вправо от главного входа ИМЭМО, миновали стоянку автомобилей и подошли к соседнему дому-хрущевке. Я посмотрел на его адресную табличку, на ней было написано: «Профсоюзная, 25».

— Александр Николаевич, — сказал я, — не буду ходить вокруг да около. Скажу сразу — надо сделать все, чтобы закончилась полоса неурядиц на самом верху. Стране нужен сильный руководитель. Состояние Черненко плохое, надеяться на его выздоровление не приходится. Сейчас идет активная работа по приходу к власти нового человека.

— Подождите, подождите, — сказал Яковлев. — Вы на эту тему с Андрей Андреевичем разговаривали?

— Нет, — ответил я. — Считаете, надо?

Наступил момент, когда Яковлеву отмалчиваться было нельзя, и он быстро среагировал.

— Надо! Надо сделать все, чтобы страна вышла из маразма, в котором она очутилась. Необходимы активные действия. Не буду скрывать, я считаю Горбачева тем человеком, который лучше других понимает все трудности и наиболее подходит для работы на должности генерального секретаря. Вы, я вижу, тоже так считаете.

— Да, однозначно.

— Сейчас запутанная ситуация, — заметил Яковлев. — Нужна осторожность. Поговорите с отцом, он человек мудрый, спросите, нужна ли здесь моя помощь?

— Договоримся так, — сказал я, — я поговорю с отцом, а вы — с Горбачевым, и при следующей встрече обменяемся мнениями. Чем конкретнее они будут, тем лучше. Надо уяснить перспективу.

— Анатолий Андреевич, перспектива одна — кого на Политбюро Громыко выдвинет, тот и будет следующим генсеком. Какие у вашего отца планы?

Я принял решение ни в коем случае не связывать нашу беседу с «планами отца», так как в борьбе за власть были возможны неожиданные повороты.

— Александр Николаевич, я встречаюсь с вами без подсказок. Мое мнение — Горбачев хорошо знает проблемы страны, Громыко разбирается в международных делах. 28 лет работы министром, к тому же ему идет 76-й год, отец мог бы поработать на посту, не требующем такой мобильности.

— Об уходе Громыко не может быть и речи, его авторитет огромен. Он мог бы пойти на пост главы государства.

Когда Яковлев закончил высказывать свои соображения, я заметил:

— Давайте договоримся о следующем. О нашем разговоре я расскажу отцу. Не знаю, какой будет его реакция. Вы переговорите с Горбачевым. Затем снова встретимся.

Яковлев согласился.

Я подвез Яковлева до центра, когда мы расставались, вспомнил слова отца: «К Горбачеву не ходи». Почему он так сказал? В целях конспирации, или у него были другие причины? Только сам Андрей Громыко мог ответить на эти вопросы. Только он мог принять в полном смысле слова историческое решение. В этот же день вечером я приехал в Заречье.

После ужина мы с отцом вышли на улицу. За нами последовали тени охранников. И хотя на них никогда не было ни погон, ни кокард, я знал, что все они — офицеры КГБ из девятого управления, отвечавшие за безопасность.

— Что нового? — спросил отец. Прежде чем начать разговор, я подумал: «Стоит ли игра свеч?» В душу вдруг закралось сомнение. Неужели даже в преддверии кончины Черненко вопрос о его замене никем в официальном порядке не обсуждается? Я наконец решился:

— Отец, у меня была встреча с директором ИМЭМО Яковлевым. Мы оба пришли к мнению, что в стране сложилась критическая ситуация. Во всю силу встает вопрос, кто придет на смену Черненко. Яковлев высказался за Горбачева, я, отец, тоже… за Горбачева.

— У Яковлева с Горбачевым хорошие отношения?

— Да, хорошие.

— Ты уверен?

— Уверен.

— Основания?

— Вся Академия об этом говорит. Яковлев сам вызвался переговорить с Михаилом Сергеевичем.

— О чем?

— Он готов, если в этом есть необходимость, играть роль контакта между вами.

— Через тебя?

— Да. — И тут отец произнес короткий, но выразительный монолог:

— Толя, никому в жизни я никогда не завидовал, не участвовал ни в одной интриге, старался со всеми поддерживать ровные отношения. […]

— В нашем государстве столько работы, что совмещение двух постов превратилось просто в чванство. Считаю, что генсек должен руководить партией, Предсовмина — правительством, а Председатель Президиума Верховного Совета — Советами. Почему бы не дать знать, что этот пост тебя устраивает?

— Хорошо. Ты с Яковлевым переговори, выскажи это предложение от себя.

— Яковлев считает, что кого ты на Политбюро поддержишь, тот и будет генеральным.

— Я Горбачева не только поддержу, но и выдвину.

Мы пошли к даче. Быстро холодало. Пышные снежинки падали на мерзлую землю. Было тихо, и с окружной дороги доносился гул автомобилей. Вскоре я уехал домой с наказом вновь встретиться с Яковлевым[144].

Через несколько дней Анатолий Громыко вновь встретился с Яковлевым. Он поведал ему о своем разговоре с отцом и о том, что тот готов поддержать кандидатуру Горбачева.

Александр Николаевич тоже выложил на стол свои козыри:

— Я говорил на эту тему с Михаилом Сергеевичем. Он признателен Андрею Андреевичу за поддержку. Более того, он тоже считает, что лучшей кандидатуры на пост председателя Президиума Верховного Совета нет. Если ваш отец согласится, то Горбачев внесет предложение об избрании его на этот пост.

На этом они расстались, пообещав друг другу вновь увидеться, если возникнет необходимость.

Но развязка наступила молниеносно. 10 марта 1985 года Черненко скончался. […]

Уже на следующий день, 11 марта, собирается Политбюро. На повестке дня стоит один вопрос — избрание Генерального секретаря партии. Это заседание стало историческим, так как на нем было принято решение, открывавшее КПСС и Советскому Союзу дорогу в новый мир политической демократии и демократического социализма. К власти в лице Горбачева шло новое поколение руководителей.

Об этом заседании Политбюро ходило множество противоречивых версий. Заседание описывали то как острую схватку между Горбачевым и Гришиным, Горбачевым и Романовым, то как формальность, когда все наперед хотели обеими руками проголосовать за Горбачева. Не верю ни в первое, ни во второе. […]

Вернемся к фактам, во всяком случае к тем, которые известны мне. Горбачев занимал сильные позиции в Секретариате ЦК КПСС, но не в Политбюро. Здесь у него было противников более чем достаточно: Гришин и Романов сами претендовали на должность генсека, особенно последний. Отнюдь не горели желанием видеть Горбачева руководителем партии председатель Совмина Тихонов, Щербицкий и Кунаев. Выжидал Алиев. В этой обстановке неопределенности никто из них не хотел рисковать и высовываться первым.

Первые несколько дней я не мог застать отца ни на даче, ни на работе в кабинете, куда несколько раз звонил. Встретился с ним только через неделю. Первым делом спросил:

— Расскажи, как прошло заседание Политбюро? Ты выступил? Почему об этом заседании не пишут, а сообщают только о Пленуме?

— Я не просто выступил, а сразу же, как Горбачев его открыл, не раздумывая ни секунды, встал и сказал: «Предлагаю Генеральным секретарем ЦК КПСС избрать Михаила Сергеевича Горбачева». Затем очень кратко его охарактеризовал. Весь смысл моего выступления сводился к тому, что другой приемлемой кандидатуры у нас нет.

Меня первым поддержал Чебриков. Никакой полемики или дискуссии у нас не было. Политбюро единогласно проголосовало за Горбачева. Если бы я промедлил, могли возникнуть проблемы. В таких ситуациях тот, кто выдвигает кандидатуру первым, многим рискует, если она не проходит. А тот, кто отмалчивается и согласно кивает головой, не рискует ничем. Вот, собственно говоря, и все.

— Значит, поддержали все?

— Да, все, но были и бледные лица, и обмен украдкой недоуменными взглядами. Я все это видел, когда говорил. У меня большой опыт оценки настроений тех, с кем я проводил дипломатические встречи. Случалось и так, что по выражению лица собеседника я понимал, будет ли мой партнер упорствовать или пойдет на компромиссы[145].

Анатолий Черняев в своих дневниках подробно пересказывает речь Громыко на состоявшемся в тот же день пленуме ЦК. И изумляется, отчего именно он, министр иностранных дел, а не председатель правительства Тихонов, не старожилы ПБ Романов или Гришин, оказался инициатором выдвижения на пост генсека. Конечно, откуда ему было знать о тех закулисных играх, которые предшествовали этому дню и о роли А. Н. Яковлева.