Вдоль по памяти

Об иллюстрировании классики

На моей последней выставке ко мне подходили зрители и спрашивали, как делаются иллюстрации. Некоторые интересуются, откуда я срисовываю. Они недоумевают, когда я говорю, что ниоткуда не срисовываю, а рисую по воображению. Эта статья — ответ таким зрителям и читателям.

В изобразительном искусстве существуют художники двух типов: одни рисуют то, что видят, другие — то, что воображают. Это не значит, что у первых отсутствует воображение, а вторые игнорируют натуру. Просто речь идёт об их специализации, и вовсе не значит что одни хорошие, а другие плохие. И те и другие могут быть гениальными.

Художниками первого типа можно считать Жана Батиста Симеона Шардена, Джорджо Моранди, импрессионистов; портретистов Валентина Серова, Франса Хальса и т. д. Это по преимуществу рисовальщики с натуры.

К мастерам второго типа относятся, к примеру, все те, для кого толчком к возникновению образа чаще всего является литература. Это может быть чужой текст или свой собственный. Речь идёт о сюжетных композициях. Таких мастеров много. К примеру — все, кто избрал для себя библейские сюжеты. Перечислять их нет смысла. Это и есть, по существу, иллюстраторы.

В мозгу иллюстратора почти непроизвольно откладываются жизненные впечатления в совершенно конкретном виде и хранятся там всю жизнь. Когда у него появляется потребность изобразить какую-то сцену, он профессионально включает воображение, и оно само извлекает из памяти запасы впечатлений и конструирует из них жизнеподобные композиции. Это таинственное свойство в сильной степени присуще художникам второго типа.

Хорошими иллюстраторами редко становятся, чаще — рождаются. Мало вызвать в воображении конкретную жизненную ситуацию. Эту сцену нужно ещё умело и убедительно перенести на бумагу. Иллюстратор должен хорошо рисовать без натуры. Этому невозможно научить. Эта способность обычно бывает дана человеку от природы.

Что же такое книжная иллюстрация?

Мне представляется, что литература — это искусственная жизнь, идущая рядом с подлинной жизнью и объясняющая последнюю.

Иллюстрация — это тоже искусственная жизнь, идущая рядом с литературой, дополняющая последнюю; и чем при этом иллюстрация ближе к подлинной жизни, тем она лучше.

Побудителем возникновения образа в голове иллюстратора всегда является литературный текст, а дальше — воображение.

Каких правил, на мой взгляд, необходимо придерживаться в работе над классическим текстом?

Я полагаю, что прежде всего художник должен быть профессионально состоятельным и культурным человеком. Он должен основательно знать исторический материал о том времени, с которым он собирается иметь дело.

Во-вторых, необходимо уважать автора-классика. Он, без сомнения, — хозяин книги. Роль художника вторична. Его вклад в произведение должен идти в унисон с текстом.

В Польше, 1979 г.

Чаще всего бывает, что классическое литературное произведение уже иллюстрировалось, а порой и не раз, прежде чем попасть на стол к современному иллюстратору. Естественно, отношение к историческому произведению со временем меняется, но не настолько, чтоб чёрное становилось белым, и уважение к автору должно быть обязательным, иначе не стоит за таковое произведение браться. Поэтому я считаю, что и современная иллюстрация должна быть адекватна своему литературному источнику.

Считается, что художник обладает правом на свою трактовку произведения литературы. Считается также, что художника следует судить по законам, им самим для себя принятым. И это справедливо. Кроме того, необходима новизна, иначе работа не будет иметь интереса у нового потребителя. Всё это так, но и от общих законов восприятия никуда не денешься.

Художественные достижения некоторых наших предшественников так значительны, что, я думаю, современный художник едва ли сможет что-либо добавить. Например, никто не возьмётся после Михаила Врубеля иллюстрировать «Демона» или после Евгения Лансере — «Хаджи-Мурата». За «Дон Кихота» после Доре брались многие, но просто варьировали созданный им образ. В сущности, мы создаём некие «ремейки», смысл которых в том, чтобы выразить современное отношение к классическому тексту. Но для этого необходимы новые оригинальные идеи. Кардинальным образом «осовременивать» классику удаётся немногим (Геннадий Калиновский, Андрей Костин).

Вот в театре и кино это стало обычным делом.

Чего добивается добросовестный иллюстратор, берущийся за историческую тему?

Прежде всего — убедительного воссоздания духа исторической атмосферы классического произведения.

В литографической мастерской, 1970 г.

Когда художник решит, что он готов во всеоружии всяческих познаний приступить к иллюстрированию, тут он порой надолго задумывается и медлит браться за кисть.

Ведь совсем не всё равно, кто перед тобой: Карамзин или Пушкин, Гончаров или Тургенев, Толстой или Диккенс. На этом этапе необходимо избрать особый подход к данному автору (систему, стиль), и это очень непростой момент.

Это могут немногие. Обычно художник по свежему впечатлению от чтения начинает рисовать. Убедившись, что заехал не туда или впал в банальность, он рвёт эскизы, переводит много бумаги, идёт ощупью, пока не натолкнётся случайно на некое более-менее приемлемое решение. На этом пути его подстерегают капканы.

Если он пользуется как материалом искусством прошлого времени, то одним из капканов может стать стилизаторство. Очень легко поддаться искушению взять напрокат чужую художественную форму. Часто это происходит непроизвольно. Это особенно опасно для тех, кто не очень силён в своём фирменном стиле или же слишком гибок и податлив на разные сомнительные соблазны.

Обычно, прожив большую и успешную жизнь с благодарным признанием современников, пережив заслуженный успех и даже славу, перейдя за пределы своей эпохи, мастер тихо доживает иной раз в полном забвении. Он не может измениться в угоду новым веяниям, порой даже страстно желая этого.

У меня на памяти два примера успешной эволюции моих современников. Это Дмитрий Митрохин и Моисей Фейгин.

Есть мастера — их очень мало, — которые приходят в искусство со своей философией и очень рано становятся на собственный путь. Есть другие — их больше, — которые вырабатывают свой язык годами. Есть иллюстраторы — имя им легион, — которые до конца не могут выбиться из русла заимствований, модной суеты и рутины.

Митрохин, например, порвав со своим ранним стилем, создал свои лучшие вещи лишь на девятом десятке. Будучи вполне известным мирискусником, он почувствовал закат этого направления к концу 1920-х годов и, как можно подумать, глядя на его новую манеру, — сломался. Он коренным образом изменил свой стиль чёткой аппликативной силуэтности и «чистописания». У него появилась спонтанность, случайность, необязательность. Его рисунок стал как бы неумелым, небрежным. Но эта новая его манера не пришлась ко двору новому насаждаемому реализму. Однако мастер оставался верен своей идее, хотя долгий период, будучи недоволен собой, упорно совершенствовал свой метод, пробуя различные графические техники. Но самое удивительное произошло с ним в последнее десятилетие его долгой жизни. В своём болезненном отшельничестве, годами не выходя из убогой квартирки, он набрёл на третью свою манеру — остро декоративного и сугубо камерного рисунка, сродни китайской гравюре XVIII века. И это чудесным образом совпало со вкусом нового времени. Так он, умирая в 90 лет, познал настоящую славу.

Фейгин был в 1930-е годы логическим последователем своего учителя Александра Осмёркина. С начала Великой Отечественной войны и до конца её прослужил в армии. За это время его довоенная живопись пропала — кажется, сгорела вместе с мастерской. Вернувшись, он начал с пустого места в духе вроде бы соцреализма, но с отвращением и без успеха. Ради хлеба насущного ему приходилось даже делать портреты вождей «сухой кистью». Но в хрущёвское время, после посещения американской выставки в Сокольниках, у него открылось новое зрение и появился новый смысл существования. Его живопись приобрела характер полупредметной абстракции. Он придумывал ограниченное количество литературных сюжетов: Арлекин, Чарли Чаплин, Дон Кихот, цирк. Но эти сюжеты не имели серьёзного значения, а просто были поводом к цветовой абстракции. Обретя таким образом полную свободу, он смог наслаждаться самим живописным процессом. Лучшие его работы, на мой взгляд, возникли в самом конце его сверхдолгой (104 года!) жизни, когда он на миг вернулся к серьёзному сюжету: написанные по памяти портреты родителей. Недавно его выставка с успехом прошла в Музее частных коллекций. Его живопись продаётся на аукционе «Кристи».

Моисей Фейгин

Я вспомнил об этих людях, ибо сам подошёл к серьёзному возрастному рубежу, но со мной подобной эволюции не случилось. Моя молодость и становление прошли в 1950–60-х годах прошлого века в разгар «социалистического реализма». Я наблюдал и учился у художников старшего поколения: Евгения Кибрика, Бориса Дехтерёва, Дементия Шмаринова, Владимира Лебедева, Владимира Конашевича, Алексея Лаптева, Давида Дубинского, Владимира Фаворского, Михаила Родионова и др.

Сейчас художников моего поколения осталось несколько человек: Николай Устинов, Анатолий Елисеев, Владимир Винокур, Виктор Чижиков, Герман Мазурин.

С возрастным интервалом в 10–15 лет возникла новая формация художников. Нынче они уже не молоды, некоторых уже нет, но как явно они отличаются от нас!

Это Валерий Васильев, Александр Кошкин, Михаил Фёдоров, Александр Антонов, Андрей Костин. Их работы мне очень нравятся. Мне импонирует их свобода от многих канонов, весёлый скепсис и ирония, постоянный гротеск.

Однако вставать на эти рельсы я не хочу, да и не могу, честно говоря. Моя продукция пока имеет спрос. Думаю, нужно честно делать своё дело пока есть силы, пока глаза глядят, руки действуют, голова работает.

Часто удача приходит не в результате усилий, а в виде некоего озарения, логически труднообъясняемого.

Для разных литературных жанров появляются особые иллюстраторы. Абсолютно универсальных художников почти не бывает. Я вспоминаю, пожалуй, только одного — Владимира Лебедева. Этот мог всё: и сказки, и стихи, и о животных, и о предметах быта.

В научно-популярном жанре работали многие мастера в 1920–30-х годах. Они создали свой определённый стиль. В моё время были серьёзные достижения в этом жанре у Бориса Кыштымова, Ильи Кабакова, Леонида Нижнего. Их работы, помимо научных познаний, содержат особую эстетику.

Особый жанр — анималистика. Здесь специализация серьёзная. Василий Ватагин, Алексей Комаров, Евгений и Никита Чарушины, Георгий Никольский. Эти мастера особого таланта и выучки, всю жизнь положили на изучение природы, животных. Их умение настолько специфично, что изображать человека они избегали. Вообще я высоко ценю знатоков и умельцев в любом жанре.

Очень непросто иллюстрировать поэзию. Обычно художники ограничиваются украшениями в виде цветочков, листочков, птичек или по примеру XIX века придумывают забавные политипажи. Лирическая поэзия не требует капитальных полосных иллюстраций. Даже роман в стихах «Евгений Онегин», на котором попробовали себя многие мастера, особую популярность имел в оформлении Николая Кузьмина с его лёгкими перовыми рисунками на полях в духе рисунков самого Пушкина.