Вдоль по памяти

По поводу гротеска

В середине кровавого XX века, после смерти Сталина и развенчания его культа, общество постепенно стало приходить в себя, избавляться от тотального страха.

Началась реабилитация невинно репрессированных, оклеветанных граждан. Стали печататься ранее запрещённые произведения литературы. Появилась плеяда новых молодых поэтов-протестантов, но это продолжалось не так уж долго. Власть напугало новое движение к свободе. Гайки вновь стали закручивать.

Вновь протестанты перекочевали из залов на кухни. Гонения и преследования разоблачителей сталинского режима продолжались. Александр Солженицын, Варлам Шаламов, Василий Гроссман, Юз Алешковский, Андрей Синявский, Юлий Даниэль, певцы Александр Галич, Булат Окуджава, Владимир Высоцкий — всё это запрещалось, всему протестному не давали хода. Вспомним Хрущёва и его манежный разнос живописи, «Бульдозерную выставку».

При Брежневе стало ещё хуже. Однако страха уже не было, джинн оказался выпущен из бутылки. Соц-арт, нонконформизм, концептуализм; Э. Булатов и Ю. Васильев, Комар и Меламед, И. Кабаков, Э. Неизвестный, Лианозовская группа и прочие. Вся культурная часть общества перешла к иронии, скепсису, насмешке, анекдоту, глумлению и прочим формам протеста. Союз доживал последние дни.

С той поры ирония стала обязательной компонентой любого произведения искусства. Серьёзно что-то утверждать стало как-то неприлично. Даже уважаемые классики русской литературы подверглись ревизии.

Этим особенно отличались театры. «Вишнёвый сад» на Таганке шёл уже с купюрами якобы «устаревшего» текста. Если некоторые места чеховского текста ещё не смели совсем опустить, то заменяли их мычанием или быстро и невнятно проговаривали.

После похорон Союза ССР, при Ельцине, цензуру в искусстве упразднили, но ирония, насмешки, эпатаж остались. В изобразительном исполнении началась эпоха гротеска.

Гротеск — это сознательное, волевое искажение форм действительности. Его применяют с целью и без цели.

Я уважаю нацеленный гротеск. Он мне понятен и приемлем, когда художник с его помощью выражает чувство скепсиса, иронии, шутливости, комизма и пр., вплоть до ненависти и глумления. Иногда гротеск используется просто из озорства или по профессиональной привычке так реагировать на любое явление.

Гротеском высшего порядка я считаю приём, содержащий не только остроумную метафору, но и особую художественную пластику, особый комический эффект, основанный на жизненном наблюдении, эффект жизненной правды.

Дружеский шарж Николая Устинова

Примером такого гротеска может служить творчество Оноре Домье. Он умел в своих карикатурах и шаржах подметить типичные черты характера персонажа. Его типы остросоциальны. Хотя мы порой не имеем иных изображений этих лиц, но всегда уверены, что они у него очень похожи и узнавались современниками с первого взгляда.

Одновременно с Домье работали и другие карикатуристы, которые использовали приём, на мой взгляд, лишённый художественности. Это — огромная голова и маленькое тельце. Чаще всего эта голова копировалась с дагерротипа или фотографии весьма натурально. Может быть, в те времена это имело комический эффект. Такой приём используется до сих пор.

Мне с подобной гиперболой трудно согласиться — мне не смешно. Это аттракцион низшего порядка — «комната смеха» на ярмарке.

Помимо смеха хороший юмористический рисунок должен вызывать и положительное эстетическое переживание.

В последнее время на выставках книжного искусства преобладают работы, созданные в тоне иронии, которая выражается средствами гротескного преувеличения, искажения и всяческой странности. Некоторые образцы граничат уже с сумасшествием.

Причём часто литературный текст не даёт для этого повода. Кажется, что художник озабочен не иллюстрированием данного текста, а скорее показом своей личной оригинальности. Когда таких единицы, это ценится; но перебор подобных «ярких индивидуальностей» вызывает недоумение, а порой и отвращение.

Ника Гольц и Лев Дурасов

Когда перед иллюстратором сатирический текст, он, естественно, должен действовать адекватно. В этом случае уместно искажение, гротеск, повышенная экспрессия и прочий арсенал иронии; но иногда видишь, как нелепо и претенциозно выглядит чрезмерный гротеск в иллюстрациях к вещам лирическим, где уместен лишь мягкий юмор.

Сейчас есть хорошие юмористы. Их мало (хорошего всегда мало). В. Чижиков, Г. Басыров, С. Тюнин.

Некоторые в своей юмористике поднимаются до философских высот. По их работам в будущем, вероятно, будут судить об умонастроении наиболее умной, честной и оппозиционной части нашего общества.

Гротеск вошёл в книжное искусство и главенствует в нём. И не только в фантастической литературе, где без него этот жанр вообще немыслим. Он присутствует почти везде, даже в классике, даже в тех случаях, когда текст произведения не даёт для этого повода. Всюду, к месту и не к месту, — едкая кислота иронии или скептическая ухмылка. Появилось какое-то фамильярное отношение ко всегда ценимым и уважаемым литературным именам.

Часто попадаются пошлые смехачи и осовремениватели классического текста.

Серьёзные художники, как правило, деликатно подходят к классическому тексту, и если и осовременивают его иногда, то делают это остроумно и талантливо. Таковы, например, иллюстрации Ники Гольц к Гофману, Геннадия Калиновского к Свифту и «Алисе» Кэрролла. Интересны работы Юрия Ващенко, Николая Попова, Андрея Костина и др. Эти мастера предлагают новые, не бывшие в употреблении приёмы трактовки классического текста.