Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 1

Глава двадцать первая

Однако продолжим рассказ по порядку. После завтрака всё имущество батальона разгрузили на подготовленную площадку в лесу, на расстоянии около 150 метров от поляны, там предполагалось в будущем устроить склады. Все машины расставили на краю поляны с северо-восточной стороны и хорошо замаскировали. Перов и Алёшкин, остававшиеся на выбранном месте дислокации батальона, не теряли времени даром. Обойдя углы и закоулки поляны и окружающих её опушек леса, а также тщательно обследовав все бараки, составили план размещения подразделений батальона, который в последующем почти в точности и был выполнен.

Конечно, не всё то, что начерчено на схеме, появилось сразу. Для этого нужно было время.

В первую очередь, как это бывало в медсанбате теперь всегда, оборудовали лечебные помещения, то есть привели в годное состояние барак № 1 и часть барака № 3. Как уже говорилось, барак № 1 в значительной части был ещё не достроен. Печи, типа голландок, в этом помещении уже имелись, не хватало окон и дверей. Очевидно, война и неожиданное наступление фашистских войск застало здесь строительство в разгаре, и всё бросили на ходу. В одной из комнат этого барака обнаружились готовые рамы, двери и несколько ящиков стекла. При тех навыках, которые за полгода приобрели санбатовцы, застеклить рамы, а также навесить на места окна и двери, было делом нескольких часов. Остальные помещения пришлось только очистить от строительного мусора, завесить окна и двери плащ-палатками и одеялами для светомаскировки и сохранения тепла, разделить барак на отдельные помещения, используя имевшиеся деревянные перегородки, и установить новые из утеплений от палаток, протопить печи, провести электричество, расставить необходимое оборудование — и можно было принимать раненых.

Для того, чтобы придать операционно-перевязочному блоку более внушительный вид, решили в помещениях операционной, развёрнутой на два стола, и перевязочной, развёрнутой на четыре стола, стены и потолок обить белым пологом от палаток (в запасе у Прохорова имелись новые пологи). После этого помещения засверкали белоснежной чистотой, а так как дружинницы старательно вымыли и даже выскоблили деревянные полы, то сверкали и они.

К вечеру первого дня оборудование операционно-перевязочного блока и сортировки вполне закончили. Сортировку пришлось развернуть в палатке ДПМ, немного в стороне от поляны. К ней должны были часто подъезжать машины, и размещение её в стороне от основного положения медсанбата создавало дополнительную маскировку.

Установка палатки отняла порядочно времени и много сил, и, пока часть людей трудилась над освоением барака, другая, не меньшая, возилась с развёртыванием сортировки.

Постепенно оборудовались, ремонтировались, строились и устанавливались новые помещения и палатки, и к 6 февраля 1942 г., то есть через неделю после прибытия, медсанбат располагался полностью так, как это показано на схеме.

Все медсанбатовцы, получая нормальное красноармейское питание, быстро окрепли, случаи объедания, которые произошли с Дурковым и несколькими медсёстрами, больше не повторялись. За этим внимательно следила Зинаида Николаевна и её помощники. Через пару недель о перенесённом голоде напоминали только державшиеся ещё у некоторых отёки и последствия цинги.

У Алёшкина отёки на ногах пока не позволяли носить сапоги — ходил в валенках, продолжали болеть дёсны, выпали зубы, однако, экзема на шее и лице уменьшилась. Он уже мог безболезненно бриться, и только в самом нижнем отделе шеи и на груди оставались мокнущие болячки, которые приходилось бинтовать. Одним из средств, облегчавших его состояние, стала придуманная им самим болтушка, в которую входили сера, тальк, стрептоцид, крахмал, глицерин и вода.

Комиссар дивизии Марченко наведывался в медсанбат не реже, чем раз в три дня, следил за его развёртыванием, и вскоре был на дружеской ноге прежде всего с Борисом, Прокофьевой и Сангородским. С Перовым он держался довольно официально и ещё суше был с комиссаром медсанбата, хотя последний, на взгляд Алёшкина, выполнял свои обязанности гораздо лучше и толковее, чем все его предшественники. Правда, мнение Бориса, может быть, было немного предвзятым. Дело в том, что с этим комиссаром он дружил. Жили они сейчас вместе в одной из комнат барака № 2, рядом со штабом медсанбата, и эта дружба, поддерживаемая шахматными баталиями, а иногда и преферансной пулькой, до которой комиссар, начальник штаба Скуратов, Перов, да, разумеется, и сам Алёшкин оказались большими охотниками.

Дивизия заняла отведённый ей участок обороны, и примерно с 8 февраля в батальон стали поступать первые раненые. Было их немного, доставляли их более или менее равномерно. К этому времени все врачи и медсёстры санбата обрели уже достаточную работоспособность, и потому удалось установить регулярную сменную работу.

По предложению комиссара весь состав операционно-перевязочного взвода разбили на три смены, каждая работала восемь часов и 16 отдыхала. Причём смена, освобождавшаяся от работы, в течение следующих восьми часов считалась запасной и в случае большого наплыва раненых могла быть вызвана на подмогу.

Снабжение медсанбата медикаментами, перевязочным материалом, продовольствием и прочими материалами из дивизионного обменного пункта, расположенного недалеко от Войбокало, теперь осуществлялось регулярно. Начала поступать почта, московские газеты — с опозданием на три-четыре дня. За их получением следил комиссар батальона, выделив для доставки почты специального человека. Стали приходить и письма.

Получил письма из дома и Борис Алёшкин — сразу три, причём первое было отправлено из Александровки ещё в начале октября, а последнее — в конце декабря прошлого года.

Катя не получала известий от Бориса в течение нескольких месяцев, и поэтому в декабрьском письме высказывала явное беспокойство о нём. Мы знаем, что из кольца блокады почта уходила очень нерегулярно, многое терялось, поэтому неудивительно, что, хотя Борис и писал Кате почти каждые две недели, письма до неё не доходили. Между прочим, так было с письмами и других.

Как только медсанбат переправился на западный берег Ладожского озера и мало-мальски обосновался, все стали писать домой. Сделал это и Борис. В своём письме он сообщил о том, что до этого их подразделение находилось в довольно сложной обстановке, и поэтому посланные им ранее письма могли до дому и не дойти, и что он также писем долго не получал. Сейчас положение изменилось, и он надеется, что переписка станет регулярной и аккуратной.

Это письмо он отправил ещё до прихода писем жены, а получив их, немедленно написал ответ. Повторив на всякий случай почти всё, что сообщал в предыдущем письме, он написал, чтобы Катя не беспокоилась о его здоровье, он сыт, здоров и одет очень тепло. Конечно, вместе с ласковыми словами, адресованными жене, Борис написал много хорошего и своим дочерям. Он был очень рад тому, что возобновилась его связь с семьёй, и что, судя по полученным письмам, они живут сравнительно благополучно. Да он и не предполагал, что тяжести войны могут каким-либо образом серьёзно коснуться такого далёкого тыла, как Кабардино-Балкария и станица Александровка.

После того, как стало теперь уже в подробностях известно о разгроме фашистов под Москвой, Алёшкин, да и все окружавшие его люди, были уверены, что в войне наступил коренной перелом, и теперь изгнание фашистских войск из пределов нашей Родины — вопрос времени и, вероятно, короткого времени. То же говорили и комиссар медсанбата, и даже комиссар дивизии. Конечно, все они ошибались и, как теперь уже совершенно очевидно, не представляли себе той военной мощи, которой обладали фашисты.

Успокоившись насчёт семьи, Борис с ещё большим рвением стал отдаваться порученному ему делу, стараясь своим трудом как можно скорее приблизить время желанной победы. Впрочем, также старательно работали и его подчиненные, и его ближайшие начальники. И как это ни странно, совсем недавно расставшись с Таей и сохранив о ней хорошие воспоминания, он почти совсем о ней не думал. То, что от неё не было никаких вестей, вовсе не тревожило его. Разговор с Крумм как-то забылся, и он полагал, что Тая, сдав порученных ей раненых в московский или какой-нибудь другой госпиталь и подлечившись сама, по всей вероятности, получила какое-нибудь новое назначение, сейчас служила где-то на другом фронте и кратковременную связь с ним вспоминала как какой-то случайный эпизод.