Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 1

* * *

В течение первой половины марта в жизни Бориса произошло два события. Если к одному из них он уже довольно долго (для военного времени) готовился, то другое явилось совершенно неожиданным. Первое заключалось в том, что 5 марта 1942 года на собрании партячейки медсанбата Бориса приняли в кандидаты ВКП(б). Пришлось ему снова рассказать свою историю об исключении из партии в 1933 году, признаться в своей слабости и ложной гордости, не позволившей ему своевременно добиться отмены этого решения и восстановления в партии. Пришлось выслушать и досадные упрёки за это своё поведение, но в то же время и много похвал за самоотверженную и честную работу во время первого полугодия войны. Рекомендовали Алёшкина начштаба Скуратов, интендант Прохоров и новый начальник медснабжения медсанбата Стрельцов. На собрании выступил и комиссар дивизии Марченко, который в это время находился в батальоне. Он тоже отозвался об Алёшкине положительно и внёс предложение о его приёме в кандидаты ВКП(б).

Комиссар Марченко оказался в батальоне вот почему. До войны он служил на одной из погранзастав Средней Азии, там заразился амёбной дизентерией и очень долго болел. С тех пор при нарушении режима питания у него часто начиналось обострение хронического заболевания кишечника. Побыв, хоть и очень короткое время, внутри блокадного кольца в Ленинграде, он волей-неволей должен был питаться тем и так, как питались все командиры, находившиеся в блокаде. Для его подорванного организма, вернее, органов пищеварения, такой «эксперимент» бесследно пройти не мог. После переезда на новое место дислокации дивизии комиссар свалился. Армейские медики хотели его эвакуировать в какой-нибудь из фронтовых госпиталей, но он категорически отказался и потребовал, чтобы его лечили в медсанбате дивизии. Профессор Берлинг, армейский терапевт, знакомый с Прокофьевой, решил, что ей можно доверить лечение такого больного, и разрешил оставить Марченко в батальоне.

Ещё в начале февраля одна из комнат барака № 2, расположенная рядом со штабом, была переоборудована под палату для лечения раненых из числа высшего командного состава. Она пустовала, таких раненых долго не было. В конце февраля в неё и поместили тяжело заболевшего комиссара дивизии полкового комиссара Марченко.

Борис помнил его энергичным, цветущим, упитанным человеком, а сейчас, спустя каких-то два месяца, что они не виделись, он совершенно изменился. Это был худой, с бледно-серым лицом, запавшими глазами и обострившимся носом, действительно тяжело больной человек. Он с трудом вышел из машины и немедленно лёг в приготовленную для него постель. Как потом выяснилось, Марченко заболел вскоре после прибытия на Ленинградский фронт, но тщательно скрывал свою болезнь. Только тогда, когда на одном из совещаний его состояние заметил член Военного совета армии, генерал-майор Танчеров, приказавший ему немедленно обратиться к врачам, он начал лечиться.

Зинаиде Николаевне предстояла трудная работа. Помня Марченко по его первому посещению медсанбата, все считали, что лечить такого пациента будет нелегко. Однако, прогнозы не оправдались. Он оказался на редкость послушным, терпеливым и дисциплинированным больным. И даже при тех ограниченных возможностях лечения, которыми располагала Прокофьева, диетическое питание и уход привели к тому, что дело у него быстро пошло на поправку.

По вечерам в его палате часто собирались Зинаида Николаевна, Лев Давыдович и Борис. Они вели беседы на самые разнообразные темы, и вскоре выяснилось, что Марченко — не только отличный политработник и храбрый командир, но развитой и весёлый человек. Хотя, конечно, по эрудиции и общительности он во многом уступал уже хорошо знакомому в медсанбате начальнику политотдела Лурье, но тоже был очень интересным собеседником.

Выяснилась и одна, неизвестная доселе, слабость комиссара дивизии. Оказалось, что в Ленинграде у него была знакомая семья, состоявшая из молодой девушки и её матери. Девушке Вале было лет 25. По возрасту сам Марченко (ему было около 40) должен был бы ухаживать за матерью, но он пленился дочерью и вскоре достиг успеха. При выезде из кольца блокады он на своей машине вывез их обеих. Дочь он зачислил в штаб дивизии — сделать это было нетрудно, так как Валя окончила сестринские курсы Общества Красного Креста и по просьбе Марченко была призвана в армию. Первые дни он держал обеих при себе, но находиться в штабе дивизии двум не работавшим там женщинам было нельзя, и комиссар отвёз мать в Войбокало, где и поселил у одной из жительниц этого посёлка. А Валю, по его просьбе, зачислили фельдшером в автобат дивизии. Он справедливо рассудил, что медицинской работы там не много, а так как автобат размещался поблизости от штаба дивизии, то он мог бы с нею часто видеться. Валя во время болезни Марченко навещала его в медсанбате довольно часто.

Вскоре «солдатское радио» точно охарактеризовало эту девицу. Валя — высокая, стройная женщина, может быть, немного полноватая, с хорошим цветом лица, с большими голубыми глазами, чуть вьющимися белокурыми волосами, которые она не подстригала, как почти все девушки в армии, под скобку или «под фокстрот», а носила в виде длинных, спадающих на плечи локонов, с довольно большим чувственным ртом и правильным, немного вздёрнутым носиком, была красивой. Даже слишком красивой и, конечно, слишком молодой для Марченко, и она это знала. Очевидно, она принадлежала к тому разряду девушек и молодых женщин, у которых чувственность стоит на первом месте. Ради любовных похождений, причём с обязательным итоговым завершением, эти женщины готовы пойти на всё. Конечно, Марченко был у неё далеко не первый, и вряд ли она его по-настоящему любила, но он был ещё достаточно силён как мужчина, и это её, видимо, удовлетворяло. Самое главное, что он мог (и делал это даже в ущерб своему авторитету) обеспечивать её материально, а это для неё было необходимо. Валя пока терпеливо сносила его любовь и была в меру осторожна. Марченко же, сойдясь с Алёшкиным ближе, чем со всеми остальными медсанбатовцами, признавался ему, что любит эту Валю до беспамятства.

Всё было хорошо, пока Марченко был здоров, но как только он заболел, чувственность Вали победила её осторожность, и она стала любовницей и командира автобата, и его помощника по технике.

Правда, следует сказать, что «любовь» Вали к ним была недолговечной, она могла отдаться кому-либо из понравившихся ей мужчин в первый же вечер, тут же разочароваться в нём и больше к себе не подпускать. Так, между прочим, было и в автобате. Но слухи об этом, когда Марченко поправился и вернулся в штаб дивизии, до него всё же дошли. Гнев его был силён, но, как ни странно, обрушился он не на Валю, которая являлась виновницей всего происшедшего, а на этих молодых ребят, по существу, соблазнённых ею и как бы использованных для пополнения, видимо, немалой коллекции мужчин, с которыми она была близка. Конечно, всё это стало известно комиссару после его возвращения в апреле 42-го года в штаб дивизии, и он решил, помимо наказания «виновных», принять и дополнительные меры.

После проведённого в медсанбате лечения, он не только уверовал в профессионализм Зинаиды Николаевны Прокофьевой, замечательного врача-специалиста, но, узнав её ближе, проникся к ней уважением и доверием, как к человеку. Поэтому он приказал перевести Валю в медсанбат на должность палатной медсестры в госпитальный взвод и просил Прокофьеву как можно строже наблюдать за её поведением.

Но всё нами описанное произошло гораздо позднее второго события, которое с нашим героем случилось в начале марта 1942 года. Вернёмся назад и расскажем о нём.

В первых числах марта 1942 года в дивизию поступил приказ начальника сануправления Волховского фронта об откомандировании начсандива дивизии, врача-эпидемиолога Емельянова на должность начальника эпидемиологического отдела фронта. Как мы знаем, Емельянов был кандидатом медицинских наук, высококвалифицированным эпидемиологом, и его значительное повышение по службе, а главное, наиболее целесообразное использование как специалиста, явилось закономерным.

Приказ в стрелковую дивизию № 65 поступил через штаб армии, в которой она находилась. Поэтому к нему прилагалось отношение начальника санотдела Склярова о немедленном выполнении приказа фронта. Одновременно командира дивизии предупредили, что в распоряжении санотдела врачей на должность начсандива нет, и потому следует назначить кого-то из своих. Получив приказ, командир дивизии Володин решил выдвинуть на эту должность командира медсанбата Перова, а на его место назначить командира медроты Алёшкина, но, как мы потом подробнее узнаем, в 65-й дивизии между командиром дивизии и комиссаром сложились такие отношения, что, когда один из них принимал решение, другой, узнав об этом, приказывал что-то противоположное.

Комиссар дивизии Марченко за время болезни изучил весь руководящий состав медсанбата, и, по его мнению, более подходящей на должность начсандива была кандидатура Алёшкина. Да, кроме того, и сам Перов, случайно узнавший о предполагаемом назначении, обратился к комиссару Марченко с просьбой не соглашаться с решением комдива. Он понимал, что, став начсандивом, он уже не сможет быстро перейти на должность начальника госпиталя, а ему этого хотелось по самым разнообразным причинам. Комиссара же кандидатура Бориса устраивала ещё и потому, что последний был принят в кандидаты ВКП(б), в то время как Перов оставался беспартийным. Помогла этому решению и поддержка со стороны начальника политотдела Лурье. Командир дивизии поворчал, но с предложением комиссара в конце концов согласился. Так и наступила новая страница службы Алёшкина в армии, он стал начальником санитарной службы дивизии.