Сталин. От Фихте к Берия. Очерки по истории языка сталинского коммунизма

Анализ военных прогнозов Энгельса, в 1880–1890-е гг. сменивших военную публицистику самого Энгельса и Маркса 1850–1870-х гг., даёт основания увидеть в них не только живой германский патриотизм, сдобренный немецким национализмом и даже культурным расизмом (что, полагаю, и было основой известного прохладного отношения к нему Сталина) в отношении России как оплота реакции — и подавляющий их же собственную риторику о том, что «у пролетария нет отечества»[904]. Социал-демократическая формула патриотизма в его устах звучала гораздо богаче и содержала в себе непосредственную связь с приходом социал-демократии к власти в Германии и, следовательно, с принятием ею на себя полноты национальной ответственности, которая имела своим безусловным приоритетом независимое «национальное существование» и оставляла в стороне перспективу мировой революции и мирового коммунизма. Социалист Жорж Сорель (1847–1922), фокусируя свою критику на «официальных социалистах», очень точно раскрыл суть практических последствий, так сказать, футур-этатизма тех партий, что поступательно боролись за реальную власть, а не только за всемирный коммунистический переворот. Он писал исторически одновременно с признаниями Энгельса и СДПГ: они «рассчитывают когда-нибудь захватить государственную власть в свои руки и понимают, что тогда им понадобится армия, а ещё они будут вести внешнюю политику, и поэтому им придётся восхвалять патриотизм»[905]. Но патриотами они стали ещё до завоевания власти. Перед лицом франко-русского союза, в 1891 году Энгельс писал:

«Война, в ходе которой русские и французы вторглись бы в Германию, была бы для неё борьбой не на жизнь, а на смерть, борьбой, в которой она, чтобы обеспечить своё национальное существование, должна была применить самые революционные средства. (…) Мир обеспечит победу Социал-демократической партии Германии приблизительно лет через десять. Война же принесёт ей либо победу через два — три года, либо полный разгром, от которого она не оправится по крайней мере лет пятнадцать— двадцать»[906].

И вновь в 1891 году:

«В случае нападения на Германию с востока и запада любое средство обороны будет оправдано. Речь будет идти о национальном существовании, а для нас также о сохранении тех позиций и тех шансов на будущее, которые мы себе завоевали. Чем революционнее будет вестись война, тем больше она будет вестись в нашем духе… может, разумеется, случиться и так, что нам придётся взять власть в свои руки и разыграть 1793 год, чтобы выбросить русских и их союзников»[907].

И вновь:

«Мы, немецкие социалисты, которые при условии сохранения мира через десять лет придём к власти, мы обязаны отстаивать эту завоёванную нами позицию авангарда рабочего движения не только против внутреннего, но и против внешнего врага. В случае победы России мы будем раздавлены. А потому, если Россия начнёт войну, — вперёд, на русских и их союзников, кто бы они ни были»[908].

И в следующем году, уточняя перспективу прихода СДПГ к власти (парламентским путём — через достижение большинства в рейхстаге) в Германской империи и отливая в бронзу приоритет «национального существования», вдохновляемого революционными войнами Франции: «Я надеюсь, что лет через десять социалистическая партия Германии придёт к власти. (…) война между Германией и Францией была бы единственным средством помешать социалистам прийти к власти. А если бы Франция в союзе с Россией напали на Германию, то последняя боролась бы не на жизнь, а на смерть, защищая свое национальное существование, в котором германские социалисты заинтересованы гораздо больше, чем буржуа. Социалисты сражались бы поэтому до последнего человека и, не колеблясь, прибегли бы к революционным средствам, применённым Францией в 1793 году»[909].

В 1891 же году известный деятель СДПГ, баварский депутат, этатист, пропагандист изоляционизма Г. фон Фольмар (1850–1922), ссылаясь на А. Бебеля и В. Либкнехта, публично заявил и его речь разнеслась в агитационной литературе:

«Надежда на то, что в случае нападения на Германию нападающая сторона может рассчитывать на германскую демократию, глубоко ошибочна. Как только наша страна подвергнется нападению извне, все её партии сольются в одну, и мы, социалисты, не будем последними в исполнении своего долга, если мы будем иметь дело с врагом цивилизации, с русским варварством»[910].

Но оборонительный пафос уступал в мысли Энгельса идее революционной войны как экспорта революции. Он писал русской революционерке тогда: «если революция вспыхнет сперва во Франции, скажем, в 1894 г., то Германия немедленно последует за ней… Тогда начнётся революционная война против России, — если даже не последует революционный отклик оттуда, — была, не была!»[911]

На программном Эрфуртском съезде СДПГ (1891) основатель партии В. Либкнехт (1826–1900) сказал, что считает «саму собой разумеющейся» защиту отечества: «Это сделает каждый из нас… И не требует ли наш собственный интерес, чтобы мы выбросили из нашей страны того разбойника, который ворвался в наш дом». Выступая как один из старейших депутатов рейхстага, представитель его крупнейшей фракции СДПГ и крупнейшей по численности партии, пользующейся доверием трети избирателей, в рейхстаге в 1904 году Бебель подчёркивал: «Если война будет угрожать существованию Германии, то клянусь вам, — мы все, до последнего человека, даже старики, возьмём на плечо ружьё и будем охранять родную землю… Мы живём и боремся на этой земле, так как она — наше отечество, наша Родина». И в 1907 году на Эссенском съезде Бебель неизменно подтверждал от имени партии её верность принципу «оборонительной войны» и «защиты отечества» от, прежде всего, России и «русского варварства». Во время Базельского конгресса идейный вождь СДПГ и главный идеологический наследник и популяризатор Маркса и Энгельса Карл Каутский (1854–1938) писал в партийном органе «Die Neue Zeit»: «Я указывал двенадцать лет назад на то, что при защите собственной страны от вторжения внешнего врага, ввиду общей нужды, классовые противоречия отступают на задний план, как это в действительности было самоотверженно и решительно сделано пролетариатом с одобрения Интернационала в 1870–71 гг. во Франции»[912]. Ни в 1900-м, ни в 1912-м гг. Ленин не подверг критике такую позицию Каутского. С большим историческим опозданием фиксируя все эти несомненные обстоятельства, которые неизменно и лицемерно «не замечала» русская социал-демократия, сталинский партийный историк совершенно справедливо отмечал, что во всём этом СДПГ ссылалась и опиралась на «ошибочные высказывания» Энгельса[913].

4 марта 1915 года конференция заграничных секций РСДРП в статусе общепартийной конференции, ссылаясь на опыт Парижской Коммуны и решение Базельского конгресса, приняла резолюцию «О лозунге „защиты отечества“», в которой заявила:

«Действительная сущность современной войны заключается в борьбе между Англией, Францией и Германией за раздел колоний и за ограбление конкурирующих стран и в стремлении царизма и правящих классов к захвату Персии, Монголии, Азиатской Турции, Константинополя, Галиции т. д. (…) Фразы о защите отечества, об отпоре вражескому нашествию, об оборонительной войне и т. п. с обеих сторон являются обманом народа».

В той же резолюции далее была заявлена и другая сторона, значительно уравновешивавшая риторический классовый интернационализм указанием на важную связь прогресса с внеклассовым национализмом и строительством национальной государственности, центральная роль в которых была отдана Великой Французской революции и наполеоновским войнам:

«В основе действительно национальных войн, какие имели место особенно в эпоху 1789–1871 гг., лежал длительный процесс массовых национальных движений, борьбы с абсолютизмом и феодализмом, свержения национального гнёта и создания государств на национальной основе, как предпосылки капиталистического строя»[914].

Из этого следовало, что национализм, направленный на разрушение многонациональной России, и его, антиимперского национализма, «защита отечества», напротив, легитимны в глазах большевиков, отвергающих отечественность в защиту единой России[915]. В знаменитом отклике на выступление Розы Люксембург (Юниуса) Ленин писал, на деле отказываясь от классового марксизма: «Национальные войны против империалистских держав не только возможны и вероятны, они неизбежны и прогрессивны, революционны»[916]. И такой национализм априори освобождался от обвинений в национальном гнёте. С таким капиталом вошли Ленин и большевики в 1917 год.