Сталин. От Фихте к Берия. Очерки по истории языка сталинского коммунизма

8 марта 1918 VII съезд РСДРП (б) принял резолюцию «О войне и мире», в которой, наконец, поставил задачу «исторического приближения России к освободительной, отечественной социалистической войне»[946]. Агитируя своих однопартийцев в пользу заключения Брестского мира в марте 1918 г., Ленин ставит вопрос перед делегатами съезда РСДРП (б): «мир или война». Но при изучении Тильзитского мира Ленин убеждает себя в условном характере этого выбора: «bis Tilsit. Мир и война, их связь». В этой же тактической логике Ленин реабилитирует для себя и «отечество»[947], беря в скептические, позже снятые, кавычки саму формулу сохранения сил революционной России для будущих революционных войн в интересах мировой революции — формально патриотический призыв: «Подготовка сил. За „защиту отечества“. Дисциплина и дисциплина (вплоть до драконовских мер)»[948]. Этот набросок плана речи на фракции большевиков IV Чрезвычайного Всероссийского съезда советов (12–13 марта 1918) Ленин развил уже на следующий день, «разжевав» аналогию уже без кавычек: «Оборона отечества. (…) Тильзитский мир и слабый немецкий народ (только слабый и отсталый). Мир и война в их связи. Выжидаем, отступая, иного союзника: международный социалистический пролетариат»[949].

Советская Россия, ведя переговоры и заключив Брест-Литовский мир с Германией и её союзниками, не смогла помешать им подготовить и заключить такой же с отделившейся Украиной[950]. Вспоминая об усилиях большевиков противопоставить это Украине — Советскую Украину, 14 марта 1918 года нарком по делам национальностей РСФСР И. В. Сталин предрекал, то есть анонсировал, новые, на этот раз военные усилия большевиков на Украине, свободно и без социалистических оговорок, а вполне в национально-освободительном духе, обращаясь к лозунгу отечественной войны как части антикапиталистической революции:

«Против иноземного ига, идущего с Запада, Советская Украина подымает освободительную отечественную войну, — таков смысл событий, разыгрывающихся на Украине. (…) Нужно ли ещё доказывать, что отечественная война, начатая на Украине, имеет все шансы рассчитывать на всемерную поддержку со стороны всей Советской России? (…) А что, если немецкие рабочие и солдаты в ходе такой войны поймут, наконец, что заправилами Германии руководят не цели „обороны немецкого отечества“, а простая ненасытность обожравшегося империалистического зверя, и, поняв это, сделают соответствующие практические выводы? Не ясно ли из этого, что там, на Украине, завязывается теперь основной узел всей международной современности — узел рабочей революции, начатой в России, и империалистической контрреволюции, идущей с Запада?»[951]

Национальный оттенок мысли и лексики Сталина не был случайным и тайным, хотя, возможно, был проигнорирован его коллегами по ЦК РСДРП и СНК РСФСР как несущественный. Ещё 23 февраля 1918 на заседании ЦК, обсуждавшем Брестский мир, произошёл краткий, но показательный обмен репликами, сухо зафиксированный в протоколе:

«Бухарин. (..) Если мы будем продолжать организацию Красной армии, то окажется, что мы подпишем только бумажку. Гражданская война вовсе не должна быть только в одной стране…

Сталин возражает против утверждения, что с Германией идёт не национальная, а гражданская война. Неверно, что договор отрицает право российского населения на восстание»[952].

Вскоре тогда же Сталин развивал эту мысль, что даёт нам ясно понять неслучайность его формулировок и неслучайность, в том числе, сталинской политики «коренизации» Советской Украины и Советской Белоруссии в 1920-е годы — как проектов соединения национального самоопределения с задачами мирового социалистического переворота, где главным врагом выступали капиталистический империализм и колониализм. И главным ресурсом такой мировой революции без Германии было национально-освободительное движение на Востоке. Эта изначальная «национализация» сталинского коммунизма была реальней и существенней вменения ему наследия русского национализма, произвольно понимаемого в широких пределах от шовинизма до патриотизма и протекционизма[953]. И здесь он идейно не очень оглядывался на позицию Ленина, несмотря на то, что с самого начала стремился публично никогда и ни в чём не идти против Ленина даже в мелочах. Сталин писал 19 ноября 1918:

«Говорят, что принципы самоопределения и „защиты отечества“ отменены самим ходом событий в обстановке поднимающейся социалистической революции. На самом деле отменены не самоопределение и „защита отечества“, а буржуазное их толкование. Достаточно взглянуть на оккупированные области, изнывающие под гнётом империализма и рвущиеся к освобождению; достаточно взглянуть на Россию, ведущую революционную войну для защиты социалистического отечества от хищников империализма; достаточно вдуматься в разыгрывающиеся теперь события в Австро-Венгрии; достаточно взглянуть на порабощённые колонии и полуколонии, уже организовавшие у себя Советы (Индия, Персия, Китай), — достаточно взглянуть на всё это, чтобы понять всё революционное значение принципа самоопределения в его социалистическом толковании»[954].

Позже и большевистский правящий идеолог Н. И. Бухарин, когда уже стало фактом «строительство социализма в одной стране», вспоминал о предпосылках такового (вменял таковые предпосылки) в наследии Ленина в категориях не «революционной», а именно национальной войны против империализма, тесно сплетая семантику отечественного и общенационального. Он говорил: «Ленин ещё в начале империалистической войны считал возможной такую перспективу, когда в случае победы какой-нибудь из коалиций в Европе, станет возможной национальная война против победоносной империалистской коалиции»[955].

Много лет спустя, сводя политические счёты со Сталиным, Троцкий решил доказать два взаимно противоречивых тезиса о том, что, во-первых, Сталин придумал «социализм в одной стране» лишь в борьбе с самим Троцким в конце 1924 года, «заведомо ложно истолковав цитаты из Ленина» и порвав с Марксом и Лениным, и что, во-вторых, был «оборонцем» ещё в марте 1917 года[956]. И, конечно, сам Троцкий недобросовестно делал вид, что в марксизме якобы нет целой многодесятилетней традиции изучения неравномерности капиталистического развития стран мира и того, что мировая революция не начинается во всём мире одновременно, а начинают её страны-лидеры. Скрывал Троцкий и тот простой, доподлинно известный ему факт, что лозунг: «защиты социалистического отечества», порождённый Троцким и Лениным, был прямо продиктован тем, что с приходом к власти коалиции большевиков и левых эсеров такое «отечество» становится фактом и появляется предмет для защиты. В марте 1917, как известно, Сталин тоже исходил из представления о коалиции. Но дело не в догматических спорах, а в том, что Троцкий, ведя борьбу, верно заметил в Сталине то, что назвал «революционным демократизмом» (в противовес «пролетарскому»): вслед за известной публицистикой А. Н. Потресова, который «революционной демократией / демократией» называл широкую коалицию социалистов и буржуазии во главе воюющей России. Такой разоблачённый «социал-патриотизм» Сталина, несомненно, являлся бы идейным преступлением в глазах Ленина[957], будь он разоблачён Троцким как принцип национальной государственности при его жизни, и, главное, многое объясняет в тесной связи «защиты отечества» и «социализма в одной стране» Сталина.

Обращаясь к идеологии отечественной войны в условиях «социалистического отечества», Ленин, конечно, действовал в семантическом ландшафте Отечественной войны 1812 года, но не только с точки зрения «защиты Отечества», но и в контексте «революционных войн» наполеоновской Франции. Именно для обоснования использования ресурсов России в мировой революции в качестве инструмента «революционной войны» — Ленин использовал столь восхитившее его наследие немца на русской службе и участника Бородинского сражения 1812 года Карла фон Клаузевица[958], уделившего особое внимание общенародности войны и партизанскому движению. Тем более что сам Ленин ещё в эпоху революции 1905 года, оценивая её как общенациональный переворот, уже выступал с рекомендациями о той партизанской тактике, что сегодня называется тактикой «городских партизан»[959]. Известнейший британский военный теоретик, один из классиков британской военной мысли Б. Лиддел Гарт (1895–1970) точно выразил главную военно-политическую суть партизанской войны, перспективы которой, даже оставаясь делом специальных профессиональных операций и планирования, целиком зависят от её соответствия общенациональной оборонительной мобилизации: «Партизанская война ведется немногими, но зависит от поддержки многих. Хотя сама по себе она является наиболее индивидуальной формой действия, она может эффективно оперировать и достигать своего конца только тогда, когда она имеет коллективную поддержку симпатий масс»[960]. На этом интеллектуальном фоне анекдотичны усилия тех националистических пропагандистов, кто пытается дезавуировать партизанскую войну указаниями на её приоритетную организацию профессиональными военными, словно она в принципе могла бы состояться без массовой поддержки народа и его оборонительного пафоса.

Крупнейший немецкий консервативный мыслитель современности Карл Шмитт (1888–1985) предпринял специальное исследование партизанской доктрины и практики, концентрируясь на опыте сопротивления Испании агрессии Наполеона в 1807–1813 гг. и обнажая заложенные в европейской культуре требования о тотальном сопротивлении народа агрессору. Его заключения проливают дополнительный свет на проблему отечественности и партизанства вокруг русского 1812 года, помещая её в европейский контекст, но признавая, что «русская история знает автохтонную партизанскую борьбу с наполеоновской армией». Он писал, что в Испании «добуржуазный, доиндустриальный, не усвоивший условностей народ — впервые столкнулся с современной, возникшей благодаря опыту Французской революции, хорошо организованной, регулярной армией. Из-за этого открылись новые пространства войны и появилось новое учение о войне и политике», а опыт Испании был учтён в Австрии и Пруссии. «В мире идей этих прусских офицеров генерального штаба 1808–1813 гг. заключены также зародыши книги „О войне“, благодаря которой имя Клаузевиц получило почти мифическое звучание. Его формула о войне как продолжении политики содержит уже в сжатом виде теорию партизана, логика которой доведена до конца Лениным и Мао Цзедуном», — пишет Карл Шмитт[961].

Наконец, явным образцом того, как в ходе гражданской войны в не произнесённом прямо виде образ отечественной войны был использован большевиками, стала советско-польская война 1920 года. Захват Киева польскими войсками, преследовавшими цель восстановления границ Польши 1772 года, вызвал массовый отклик небольшевистских патриотических кругов в России и эмиграции и послужил их частичному примирению с большевиками ради защиты общенациональных, отечественных интересов.