Сталин. От Фихте к Берия. Очерки по истории языка сталинского коммунизма

Логично поэтому заключить, что образ Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. в кратко очерченной семантической перспективе соединяет в себе живую традицию описания Смуты XVII века, Отечественной войны 1812 года, нереализованный потенциал символики «отечественного» противостояния Германии во время Первой мировой войны 1914–1920 гг. и ленинское «социалистическое отечество» 1918 года. Превращение Октябрьского переворота 1917 года (как эпизода мировой революции) в после-Брестскую отечественную государственность 1918 года и открывает суть риторической эволюции от революционного (и антинационального в отношении России) интернационализма большевиков — к общенациональной государственности России / СССР (как союза национальных революций). Это превращение — главное содержание эволюции исторической политики большевиков от 1917 до 1941 г.[977].

Практика придания масштабным войнам 1612, 1812, 1914 гг. характера «всеобщей мобилизации» («земского ополчения») и имени «Отечественной войны» как войны, в которой решается судьба Отечества, — к 22 июня 1941 года была выработана настолько безальтернативно, что уже в тот день в своей речи второе лицо в СССР В. М. Молотов заявил:

«В своё время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной[978] и Наполеон потерпел поражение, пришёл к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за родину, за честь, за свободу»[979].

Позже Молотов вспоминал в частной беседе о предвоенной ситуации, в которой прямо актуализировался исторический опыт 1612 и 1812 годов: «Мы знали, что война не за горами, что мы слабей Германии, что нам придётся отступать. Весь вопрос был в том, докуда нам придётся отступать — до Смоленска или до Москвы, это перед войной мы обсуждали. Мы знали, что придётся отступать, и нам нужно иметь как можно больше территории»[980]. Советский наблюдатель с огромным, ещё дореволюционным, политическим и идейным опытом, великий учёный В. И. Вернадский (1863–1945) записал в дневнике под впечатлением от этой речи, критично, но адекватно считывая аналогию: «Речь Молотова была не очень удачной. Он объявил, что это вторая отечественная война и Гитлера постигнет судьба Наполеона»[981]. Находившийся во внутренней национально-церковной оппозиции коммунизму, но имевший прямой выход к высшей власти, старый русский писатель М. М. Пришвин записал в дневнике 22 и 25 июня 1941 года: «Пришло ясное сознание войны как суда народа: дано было почти четверть века готовиться к войне, и вот сейчас окажется, как мы готовились… Сейчас коммунизм до очевидности сидит целиком на отечестве»[982]. Образ Отечественной войны как войны за национальное выживание и потому требующей народного ополчения уверенно использовал и И. В. Сталин. В своём первом же военном выступлении по радио 3 июля 1941 года он заявил:

«Враг жесток и неумолим… Он ставит своей целью… разрушение национальной культуры и национальной государственности русских, украинцев, белоруссов (…) и других свободных народов Советского Союза. (…) Необходимо… чтобы наши люди не знали страха в борьбе и самоотверженно шли на нашу отечественную освободительную войну против фашистских поработителей. (…) Целью этой всенародной отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма. В этой освободительной войне мы не будем одиноки».

Исторический экскурс Сталина в этой речи был полнее экскурса Молотова и дополнял апелляцию к опыту 1812 года[983] напоминанием о войне 1914 года (что потенциально содержало в себе обращение к новациям Ленина 1918 г.)[984] и о союзниках России:

«Армию Наполеона считали непобедимой, но она была разбита попеременно русскими, английскими, немецкими войсками. Немецкую армию Вильгельма в период первой империалистической войны тоже считали непобедимой армией, но она несколько раз терпела поражения от русских и англо-французских войск и, наконец, была разбита англо-французскими войсками».

Именно к этому внутреннему присутствию «социалистического отечества» 1918 года (в ряду 1612–1812–1918) отсылала агитационно-историческая литература. Ссылаясь на принципы партизанской войны, изложенные героем 1812 года Д. В. Давыдовым, она гласила:

«Партизанская война, как форма освободительной войны, давно вошла в арсенал форм борьбы ленинско-сталинской стратегии и тактики. Ленин и Сталин учат, что партизанская война против захватчиков, интервентов всегда вызывалась могучим протестом действий врага. Русский меч не раз насмерть разил орды немецких рыцарей, князей и баронов. Действенность партизанской войны уже проверена на опыте истории нашей родины и истории других стран. Русский народ, а с ним украинский, белорусский и другие народы нашей родины вели партизанскую войну против интервентов в 1612 году, против полчищ Наполеона во время Отечественной войны 1812 года. Пламя партизанской борьбы полыхало против немецких оккупантов в 1918 году на Украине и в Белоруссии, оно также горело и на Дальнем Востоке и в Сибири. Партизанская война занимала подсобное, но видное место в героической борьбе народа за свою государственность, независимость, за свою честь и свободу»[985].

После начала войны сталинский академик Е. В. Тарле оперативно подготовил к печати брошюру по материалам своего труда «Нашествие Наполеона на Россию» — она была сдана в печать уже 4 июля 1941 года! — в заключении к которой цитировал речь Сталина 3 июля и предвосхищал известный победный тост Сталина «за великий русский народ» 24 мая 1945 года:

«В наши дни великому русскому народу снова суждено освободить Европу и освободить её от несравненно худшего, гнуснейшего и постыднейшего ярма кровавого фашизма. (…) Свойственное русскому народу спокойное самоотвержение и презрение к опасности остались и теперь такими же, какими они были в те времена, когда Наполеон заявил, что русские солдаты по своей храбрости превосходят воинов всех наций, с которыми ему приходилось сражаться».

Помимо демонстративной «национализации» Отечественной войны, Е. В. Тарле в первых строках своей брошюры вводил и мощный исторический контекст старого польско-русского противоборства, углубляющего традицию до 1612 года:

«Для России борьба против нападения Наполеона была единственным средством сохранить свою экономическую и политическую самостоятельность, спастись не только от разорения… но и от будущего расчленения: в Варшаве поляки надеялись при помощи французского императора не только получить Литву и Белоруссию, но добраться и до Чёрного моря. Для России при этих условиях война 1812 года явилась в полном смысле слова борьбой за существование…»[986].

Официальный партийный историк выступил с историко-агитационной брошюрой, подписанной в печать 23 июля 1941: в ней он в специальной главе «Отечественная война против германских оккупантов» широкими плакатными мазками связал три эпохи — 1812, 1918 и 1941 гг. Сначала он догматически апеллировал к известной фразе Сталина, написанной в марте 1918 года, специально подчёркивая:

«Против иноземного ига, идущего с Запада, Советская Украина подымает освободительную отечественную войну…» Потом указывал на историческую память народов России / СССР: «Народы восставали против германского нашествия [в 1918 году], как встарь, в освободительную отечественную войну 1812 года, они восставали против Наполеона». Наконец, подводил такие итоги 1918 года, заставляя видеть в них образец для года 1941-го: «восставший народ под руководством партии Ленина — Сталина поднял отечественную войну против оккупантов и вымел их вон»[987].

Когда судьба Москвы была далеко ещё не определена, в своём докладе на торжественном заседании Московского Совета 6 ноября 1941 года в честь годовщины Октябрьской революции Сталин ввёл в обоснование высших целей мобилизации для справедливой войны[988] именно национальный (не этнический, а общенациональный, культурно-государственный) фактор, с чего и началась, собственно, история общерусской «Отечественной войны». Сталин говорил о нацистах: «И эти люди, лишённые совести и чести, люди с моралью животных, имеют наглость призывать к уничтожению великой русской нации…». В те дни вновь в советском политическом сознании появился унаследованный равно от контекста 1812 года и от контекста формул Ленина о «защите отечества» образ Пруссии. Но на этот раз — образ Пруссии, осуществившей национальное возрождение и национальное объединение, которое в итоге поставило перед собой задачи, альтернативные национальным задачам Исторической России. Военный ритор писал тогда о военных целях Пруссии как лидера пангерманизма и милитаризма: «Каждый из нас понимает, что дело идёт о самом существовании России и русской культуры»[989].

Так имя Великой Отечественной войны в отечественной истории окончательно сложилось как синоним войны общенациональной[990] и справедливой. Хочет ли кто теперь отказаться от этого имени, чтобы подвергнуть сомнению этот смысл и попытаться доказать, что такие войны России были узкопартийными и несправедливыми, — это уже дело личного выбора. В свою очередь, оценка такого выбора — историческая, моральная и политическая — должна и будет произнесена.