Гладкий Флэт: Исповедь разрушителя

Он взглянул на солнце, как на единственное мерило времени в Изнанке. Оно только-только поднялось из-за хребта, и уже пронзало глаза, отражаясь от белого снега. Они пока стояли в тени, но его глаза уже слезились, и Флэт торопливо натянул защитную маску.

— Давай протопчем, сколько сможем, — предложил он. — А завтра поднимемся по своим следам.

Она согласно кивнула.

Он уже собрался было идти, когда она тронула его за плечо.

— Я люблю тебя, — сказала она, вглядываясь в него своими большими желтыми глазами. Огонь безумия в них на миг уступил свое привычное место теплоте.

Ее голос был тих — совсем не такой, каким представляешь его, когда слышишь ее боевой клич. Её голос был нежный, грудной, с нотками урчания, красивый.

Флэт обожал ее голос. Сходил по нему с ума. Она это знала. Но разговаривать не любила — ей самой этот голос казался чужим, будто говорил некто иной. И когда Флэт вслушивался в ее слова, смакуя их, наслаждаясь ими, пробуя на вкус, ей казалось, что он любит вовсе не ее, а другую — хозяйку голоса, которой она не была.

Он обнял ее, так ласково, как только мог.

— Я тоже люблю тебя, милая. Больше всего на свете. Мне не нужен никто, кроме тебя. Ради тебя я убью любого, и уничтожу любой мир.

Она кивнула, больше не проронив ни слова. Она знала, что сама убьет ради него любого, не задумавшись.

Наверное, это плохо, подумала она. Плохо убивать и уничтожать ради любви. Но что такое плохо? Вся ее жизнь состояла из двух вещей: войны и любви. Она воевала ради любви к Флэту, и любила ради войны.

Она была одержима Флэтом. Однако сам Флэт был не просто одержим любовью к ней. Он был безумен сам по себе. Неспособный остановиться, замедлить каток своего гения, направленного только и только на уничтожение, он остро нуждался в предохранительном механизме, способном спасти от него живое.

Именно поэтому она пошла с ним сюда. Чтобы он не вернулся.

Она любила его, любила самой безумной и жестокой любовью, до помрачения рассудка и до опьянения.

Но твердо знала и иное: как только Флэт направит свою ненависть на очередной мир, она убьет его. Ибо никто иной остановить его не сможет.

Выбросив из головы мысли об убийстве ради любви, она первой заскользила на лыжах вперед, к подъему в скале.

Тропа оказалась узкая и осыпная. Им пришлось оставить лыжи и тропить пешком. Поначалу было тяжело. Флэт попытался было тропить первым, но проваливался по пояс. Стиснув зубы, он боролся со снегом с полчаса, за которые они преодолели чуть более сотни метров тропы. После короткого отдыха она сменила его. Когда она перелиняла и обзавелась густой шерстью, при вступлении в царство холода и снега, то подушки ее лап стали шире. Она легко изменялась, быстро приспосабливаясь к климату, и теперь почти свободно двигалась по снегу, вдоль узкой, давно осыпавшейся полки, проваливаясь не глубже колена.

По мере подъема глубина снега стала резко снижаться и, в конце концов, сошла на нет. Сама полка, в свою очередь, расширилась. Теперь они шли быстро, минуя невидимые снизу галереи и короткие, не более десятка метров, тоннели.

Спустя примерно два часа после выхода, они выбрались на то место, откуда на горы таращился зрачок большого тоннеля. Ржавые рельсы, искореженные обвалами, висели над пропастью. Противоположный их конец уходил в темноту.

Здесь не бывает лета, подумала Ниэль. Иначе тоннель оказался бы залит ледовой пробкой. Но здесь царит вечный холод. Было ли так всегда? Или это причуды Изнанки?

Бахрома ржавчины на рельсах говорила о том, что они лежат здесь столетия, если не тысячелетия. Костыли и кольца давно сгнили. Шпалы исчезли, съеденные временем.

Не сговариваясь, они зашагали по тоннелю вглубь. Включив фонари, они шли, рассекая лучами тьму, пока не увидели впереди свет.

Это оказалась платформа. Свет проникал сквозь прорубленные в своде окна. Под ногами появился лед. От окон вниз, к платформе, переливаясь отраженным светом, тянулись сталагнаты.

Они забрались на платформу. Барсица легко вспрыгнула на нее, без усилий, с совершенством грациозного существа, чьи далекие предки охотились среди скал. Флэт с усталой улыбкой поглядел на нее снизу, и она, подав руку, помогла ему вскарабкаться.

— Да, устал, — ответил он на ее немой вопрос. — Старею, наверное.

Она усмехнулась, и шлепнула его по заднице ладонью, игриво прихватив ему ягодицы когтями.

— Всё-всё, — смеясь, он поднял руки. — Уже помолодел и полон сил!

Она удовлетворенно кивнула.

Платформа оказалась широкой. По противоположному ее краю тянулось невысокое ограждение. Вдоль него торчали серые будки то ли киосков, то ли касс — высохшие и мертвые.

Пройдя вдоль платформы, они обнаружили в стене проем. Вдоль широкого прохода они вышли к вставшему века назад эскалатору, с века назад сгнившими ступенями. Осторожно ступая по ржавой металлической раме подъемника, перешагивая через его бездонные провалы, они поднялись наверх. Там, преодолев надувы снега за выдавленными окнами, они оказались на обзорной площадке.

Ветра здесь не было — от него защищали громадные бетонные стены. Скала, на которой они стояли, обрывалась вниз на тысячи метров. Вокруг царили пропасти и величественные вершины. Сверкал снег.

К горизонту вершины становились ниже, обрываясь к плоскогорью. У самого его края зеленела полоска лугов. Виднелись озера.

— Кажется, нам туда, — констатировал Флэт.

Она кивнула, соглашаясь.

— Вернемся в Норы, соберем припасы, оружие. Загрузим в грузовик. Когда снова приедем к горам, то построим для него укрытие на случай возвращения. Да, и нужно будет сделать тележку для рельс, чтобы не тащить все на себе.

Методичен и системен, как и всегда, подумала Ниэль. Ей это нравилось, и она снова хлопнула его по заднице. Ей остро захотелось заняться с ним любовью.

К палатке они вернулись, когда уже стемнело. Пока горел примус, растапливая снег, Флэт вытащил из кармана ключ-карту перехода. Зеленый огонёк на ней уже не горел.

Он вздохнул.

— Она все-таки сломала установку. Тоя Багенге. Все, как я и думал. Значит, будем искать новый дом. Сколько их у нас уже было?

Она рассеянно качнула головой, соглашаясь с ним, но думая о чем-то своем.

— Его звали Арго, — вдруг сказала она. — Арго Боваддин.

— Что?

— Того волка-предателя. Его имя Арго.

— Действительно, — удивился Флэт, и замер с ложкой в руках, которой он помешивал снег в котелке. — И как я мог забыть? Арго Боваддин! Друг Пилата Изуба. И мой тоже. Когда-то давно. Мы ведь столько времени провели вместе. За шахматами, за беседами о диалектике. А я позабыл его имя, хотя самого Арго помню прекрасно. Да и других имен я ведь не забыл. Или настолько волк оказался проклят за свое предательство, что действительно его имя вычеркнуто из Бытия? Арго был хорошим, до Войны. Я любил его, как брата. Философия и шахматы были его страстью. Война испортила его, Ниэль. Проклятая война.

Вода в котелке начала закипать, и Флэт достал пакеты с едой.

Ниэль поглядела на него с улыбкой. Она не раз говорила ему, как зовут волка-предателя. Но он каждый раз забывал. Ведь волк действительно был проклят.

Снаружи, над их палаткой, пылали небеса. Они крутились вихрем красок, густым, тягучим, от горизонта к горизонту, пронзая высокие хребты. А выше вскипающих небес мерцали звезды, освещающие тысячи обитаемых миров.

Миров, которые еще возможно разрушить.

Миры, в которых можно просто жить.