Степные волки

Глава 18

Спустя какое-то время мне с силой заехали по голове ботинком. Ботинок был тяжелый, подкованный железом, и голова от удара загудела, словно большой колокол на звоннице храма Христа Спасителя. Было не больно, действие газа еще не закончилось, но неприятно. Сознание возвращалось не постепенно, а рывками. Только что не было ничего, и вдруг яркий свет в глаза, ощущение стянутых за спиной рук, какие-то люди, тесно стоящие вокруг. И мысль: «Попались!»

Невеселым было это пробуждение. Еще не совсем придя в себя, я уже понял — это все. Отсюда нам не выбраться. Баркаев не отпустит людей, которые слишком много о нем узнали. Собственно, узнали мы с Сашкой не так уж и много: попали в подземелье и нашли журналистов. Да и то не всех. Ну и лаборатория. А вот за это голову точно открутят. Если не придумают чего-нибудь похуже. Чеченцы мастера на такие выдумки, я в Грозном нагляделся. Обидно, черт… Да, надо было сразу забирать журналистов и сваливать. Одного этого уже могло хватить, чтобы вызвать спецгруппу. Пусть бы ребята разбирались, что здесь и к чему.

— Так-так-так, — сказал кто-то. — Денис Игоревич, если не ошибаюсь?

Меня резко подняли и посадили. Кажется, на табурет. Я с трудом поднял голову, постарался сфокусировать взгляд. Правый глаз видел плоховато и, по-моему, открывался не полностью. Хорошо по голове ботинком заехали. Но все же видеть я мог. Передо мной стоял Баркаев, собственной персоной. Мы находились в том же тоннеле, в одной из комнат. Я понял это, когда увидел бетонные, неоштукатуренные стены и фонарь с тусклой лампочкой под потолком. Правильно, зачем нас наверх тащить, когда и тут кончить можно? Кстати, как там Сашка? Что-то его не видно.

— Итак, — продолжал Баркаев, — вы не бросили свои поиски. Прискорбно. А ведь я вас предупреждал. Предупреждал, нет?

Я думал в этот момент, стоит ли вообще ему отвечать. Если пытать станут, да еще квалифицированно, то, тогда, конечно… Давно уже доказано, что у любого человека, если он не совсем сумасшедший, есть предел боли, который перейти ему не дано. Дальше или то же безумие, или смерть. Так что надо только озаботиться, как уйти побыстрее и с наименьшими моральными потерями.

Но начальник службы безопасности, похоже, и не ждал сейчас моего ответа. Ему хотелось выговориться.

— В шпионов решили поиграть, в разведчиков, так сказать, — продолжал он. — Хотя что это я? Такой костюм, такое оружие! Это уже не игрушки. Тут пахнет чем-то гораздо более серьезным. Спецслужбами тут пахнет, вот чем! А чьими спецслужбами, позвольте вас спросить. Российскими? Американскими? Израильскими? Но какое дело американцам и евреям до маленькой республики Байчории? Никакого! Не-ет, это Россия сюда свои лапы протягивает, шлет верных псов, чтобы они все вынюхали и доложили. А мы тут сидим себе, занимаемся полезными делами и даже не подозреваем, что попали под пристальное око Большого Брата, что он готов протянуть свой тяжелый карающий кулак и смять нас, раздавить. Чтобы другим неповадно было, чтобы не смели хоть каплю своей воли проявлять.

Пить мне хотелось, вот что. Баркаев все бредил, а я мучительно хотел пить. Последствие воздействия парализатора. Те двое, на входе в тоннель, наверняка уже литра по три воды выхлестали. Вот Сашке сейчас тоже плохо. Попросить напиться, что ли? Не дадут ведь, суки. Им мои мучения только в кайф. Ладно, потерпим. А сколько? У этого ублюдка словесный понос никак не кончится. Неужели сам во все это верит? Очень похоже на то, что он внушал одурманенному президенту…

Постаравшись отключиться от голоса Баркаева, я потихоньку осматривался. Комната пять на пять метров, голые стены, в углу, под потолком, вентиляционное отверстие. По бокам меня двое, еще один, кажется, за спиной, я чувствую его присутствие. Или это они Загайнова там посадили? Не должны вроде бы, если собираются допрашивать. Эту процедуру принято совершать с одним индивидуумом.

Ну, начнут они меня допрашивать. А что я им могу сказать? Что послан на розыски журналистов? И кто этому поверит? Только не Баркаев. Начнет жилы тянуть в надежде услышать совсем запредельные откровения. Придумать ему страшных подробностей, что ли? Никакой особенной легенды на подобный случай мы в Москве не прорабатывали. Если не считать моих несколько необычных способностей, вполне мирное занятие — разыскивать пропавших людей. Но фантазии хватит, да пару боевичков киношных и книжных припомнить можно. Такого наплету, что уши в трубочки свернутся. Оставим, как резервный вариант…

Тут я почувствовал, что в душе поднимается отчаяние. Не виделось выхода из этого дерьмового положения. Я сидел глубоко под землей, со связанными руками, среди откровенных врагов, которые хотели и могли меня убить любым способом. Они собирались это сделать, вопрос был только — когда? Часом, днем раньше или позже. Никакой разницы, потому что спасать меня не придет никто, даже Степан. Никому не известно, где я и в какой ситуации нахожусь.

Ну что ж, пожил я хоть и не долго, но вполне достойно. Конечно, умереть в бою было бы куда приличней для человека моего склада характера. Но раз так карты выпали…

Все равно мучить себя не дам. Всегда поражало, почему это приговоренные к смерти люди смиряются со своей судьбой, идут, как бараны на заклание. Их заставляют копать себе могилу, снимать сапоги, раздеваться, становиться на колени, то есть унижают до последнего мгновения. И они покорно подчиняются, не пытаются уйти достойно, захватив с собой хоть одного врага. Или надеются, что безжалостные палачи смилостивятся, дадут хотя бы небольшую отсрочку, а там, глядишь, и вовсе помилуют? А так ли уж хороша эта жизнь, чтобы за нее цепляться из последних сил? Если дошел до такой критической точки, что все, дальше — стенка и пуля или помост и веревка, значит, не такой распрекрасной твоя жизнь и была. Так почему не умереть легко, в борьбе?

Мне никогда не нравился Овод, хотя в мужестве ему не откажешь, боролся, как мужчина. Но ведь мог перед славной гибелью еще что-то совершить для дела, за которое сражался? Хотя бы одного офицера задушить!

Всегда больше по душе был ремарковский Штайнер из «Возлюби ближнего своего», который, арестованный у постели умирающей жены, нашел в себе силы схватить злейшего врага и вместе с ним выброситься в окно.

Это даже не подвиг, это просто нормальный мужской уход. Вот и не стоит мне сейчас распускать слюни и сопли, жалея о том, чего уже не вернешь. Набраться терпения и выждать удобный момент. А там посмотрим…

Вот Риту жалко. Только-только у нас что-то начало складываться. Она ведь тоже ничего не узнает. Позвонит в Москву, мне на квартиру, потом шефу. Результат — ноль. Был и исчез. Да и был ли?

Нет, конечно, Баркаева в покое не оставят, особенно теперь, когда пропадем кроме журналистов еще и мы с Загайновым. В конце концов все выяснят. Но для нас это будет слишком поздно. А то, что случится потом… Не люблю думать о том, что будет после меня. Будет — и будет, какое мне до этого дело? Что-то станет лучше, что-то — хуже, но вряд ли общая картина кардинально изменится. Мир — штука упругая, нужно прилагать очень большие усилия, практически сверхъестественные, чтобы изменить его сущность. И человеку очень редко дается возможность приложить эти усилия. Что бы там ни говорили о роли личности в истории…

Пока я так размышлял, Баркаев закончил брызгать слюной, утих и отошел в сторону. В комнате повисла тишина, только сопели охранники, да еле слышно доносилось низкое ровное гудение — очевидно, работали компрессоры, подающие в подземелье чистый теплый воздух.

Вот еще вопрос. Почему, при видимой невооруженным глазом отлаженной системе жизнеобеспечения, строители этого таинственного сооружения не озаботились создать тут хотя бы минимальные комфортные условия? Все сугубо функционально, грубо, топорно. Голые стены, даже местами как следует невыровненные, примитивные светильники, стальные двери. Да и замки у этих дверей, хотя и кодовые, но дешевенькие, безо всякой замысловатости, свойственной нашему времени. Времени не хватило? Или средств? Насколько мне было известно, деньги в республике имелись и немалые. Могло случиться и так, что на долгое время это убежище не рассчитывалось. Так, для решения одной, кардинальной задачи. А потом его можно и забросить.

Что же тут происходит? Для тайной тюрьмы — слишком много пространства. И не обнаружили мы с Сашкой узников, кроме несчастной журналистской бригады, кстати, не в полном составе. Вот еще та лаборатория с защитными костюмами… Какие исследования там проводятся?

Я почувствовал, что окончательно прихожу в себя. Болела ушибленная голова, веревки стянули запястья за спиной так, что пальцы начинали неметь. Постарались, тюремщики чертовы! Не могли обычные наручники нацепить. Хотя, конечно, можно и от веревок освободиться, и из наручников выкарабкаться. Если, конечно, приложить определенные усилия. Вот, для начала и их и станем прилагать. Что бы далее не случилось. Как там Баркаев?

А начальник охраны президента, устав, видимо, разглагольствовать впустую, налил себе из кувшина, стоявшего на шатком столике в углу, стакан воды и, гулко глотая, выпил. Я только облизнулся при виде этого. Зар-раза! Поерзал на табурете, усаживаясь удобнее. Мордовороты по бокам ощутимо напряглись. Чечен, заметив мое движение, осклабился.

— Что, Денис Игоревич? Неудобно сидеть? Уж простите, по-солдатски живем, без роскоши. Или вас в действительности не так зовут?

Я наконец решил заговорить и с трудом разомкнул пересохшие губы.

— Вы мои документы видели. Добавить нечего.

— Ну, — махнул он рукой почти добродушно, — бросьте! Я ведь помню наш предыдущий разговор. Это вам в институте специальные костюмы выдают? Для поисков пропавших родственников?

Терять мне было нечего.

— А что поделаешь? Время сейчас такое, почти военное. Вот и у вас тут — вроде бы провинция, тихо и благостно. А присмотришься — батюшки светы! — как на фронте. Людей похищают, стреляют почем зря. Того и гляди, под пулю шальную угодишь. Потому и наряжаемся так, чтобы обстановке соответствовать.

— И ведь соответствуете! — совсем развеселился Баркаев. — Еще как соответствуете! Не хуже спецназа орудуете. Может, даже лучше! Так вы не оттуда ли? Из сил специального назначения. Послали вас посмотреть, а что это тут подозрительный горец вытворяет? В Москве не удалось ущучить, сейчас доберемся.

— Не знаю я ничего и вас-то здесь впервые увидел. Приехал в командировку, а вы устроили Гаити и издеваетесь над нормальными людьми.

— Ну так и ехали бы себе домой! Я же предупреждал! Нет, понадобилось секреты узнать, все выведать, всюду залезть. Не вы, случайно, намедни в президентском доме побывали?

— Что, тут и такой есть? Не видел. Да и зачем бы я туда полез? У меня своих дел хватает.

— Но ведь сюда полезли? Да еще стрельбу подняли, людей моих убили и покалечили. Так что давайте, рассказывайте как на духу: кто послал, с какой целью, другие задания, сообщники. А мы послушаем и сделаем соответствующие выводы. Может быть, и благоприятные для вас.

Он резвился, как пацан. Было в этом что-то несолидное, даже истеричное. Совсем Баркаев не походил на самого себя несколькими днями раньше. Тогда это был суровый, облеченный тайной властью, чувствующий свою силу человек. Силу он и сейчас чувствовал, только почему-то хотелось ему поиграться со мной, подергать бумажку на ниточке, как перед котенком: расскажешь все — отпустим. Может быть. Что за глупая ситуация! Она меня, решившего подороже отдать свою жизнь, прямо расхолаживала. Нет, я не верил тому, что смогу выпутаться из этого положения. И все же, все же… Какая-то ниточка в душе шевельнулась: а вдруг…