Мертвые хватают живых

— Здраво, Петар! — приветствовал журналиста Ибрагим, и на Петра пахнуло запахом свежего алкоголя. — Како си?

— Ништа! — Клаутов за три недели пребывания на "родине предков" достаточно бодро заговорил на полузнакомом языке. — Тачниjе, ништа доброг… Шта радиш, Ибро?

Из дальнейшего разговора выяснилось, что соседи, потрясенные случившемся минувшей ночью, и перенервничавшие во время бесед с полицией, побродили по городу, чтобы хотя бы немного отвлечься, а в данный момент намереваются помянуть старика Симича. Ибрагим выразительно поднял пластиковый пакет со всякой снедью, в котором просвечивала также некая емкость, объемом не меньше одного литра:

— Если у вас с Таней нет каких-то неотложных дел, то милости просим к нам.

— Право, не знаю…, - сыграл неуверенность Клаутов.

— Пойдем, пойдем! — решительно развеяла его сомнения Татьяна, — после всего этого ужаса хочется выговориться. Мне до сих пор не по себе!

— Моjа драга! — успокаивающе положила ей на плечо Милица.

Женщины в четыре руки в считанные минуты соорудили немудрящую закуску, а вернее сказать, нарезали хлеб и несколько видов колбасы и сыра, не забыв поставить на журнальный столик, служивший местом для импровизированной тризны, пластиковые стаканчики с "кислым млеком". Клаутов обратил внимание, что в распоряжении их хозяев были два тонких складных дорожных ножа, которые не имели ничего общего с пресловутыми чудовищными черногорскими секачами. Впрочем, это ни о чем не говорило…

Не чокаясь, выпили. Очень скоро выяснилась важная вещь: у Месичей обыск не производился, хотя их и подвергли тщательному допросу, продолжавшемуся несколько часов. Клаутову очень хотелось спросить, не заметили ли они, в своих передвижениях по городу, полицейских "топтунов", но, к сожалению, по понятным причинам этого делать было нельзя. Меж тем он обратил внимание на непонятную задумчивость своей спутницы, которой полагалось быть оживленной и говорливой, чтобы вызвать в ответ ту же реакцию: из потока слова иногда можно выловить то, что твой собеседник хотел бы оставить в тайне — что-то вроде психоанализа на бытовом уровне. Уловив момент, когда их хозяева отвлеклись друг на друга, Петр глазами спросил у Борисовой, в чем дело. В ответ она приставила к своему симпатичному ушку ладонь, пародируя недавний жест журналиста. Действительно, сообразил тот, прослушка — впрочем, ее наличие не доказано и в их номере — может быть установлена и здесь! Хотя, если номер не обыскивали… С другой стороны, так может быть даже лучше. Придя к этому выводу, Петр сделал рукой успокоительный жест, мол, все в порядке. Обратившись к Ибрагиму, он перешел, наконец, к делу:

— Что думаешь, Ибро, о смерти этого несчастного черногорца?

— Страшное дело! Кому могла понадобиться его смерть?

— Мы с ним уже обсуждали этот кошмар, — вступила в разговор Милица. — Скорее всего, это ограбление, поскольку пропали запонки, которые он собирался подарить сыну на свадьбу. Хорошо еще, — добавила она не к месту, — подарок для невесты хранился у Любинки.

— Да? — изумилась Татьяна. — А мы ничего такого и не слышали…

— Мне сказала Йованка, — объяснила Милица, — а ей рассказала сама Любинка. Бедная женщина: она чуть с ума не сошла, когда узнала, что Петара зарезали.

— Кстати, — поднял вверх палец Ибрагим, — а не позвать ли нам Йованку с Момчилом? Наши друзья из Крагуеваца тоже, наверно, захотят помянуть Симича.

— Тогда уж и поляков, — предложила его жена. — Ведь они тоже были знакомы с несчастным стариком…

— Давай, я сначала схожу за семьей Качавенда, — предложил Ибрагим, а потом уж ты позовешь своих разлюбезных поляков.

Петр с Татьяной обменялись довольными взглядами: все складывалось очень удачно: вся подозрительная компания снова соберется вместе, что, собственно им и требовалось, но инициаторами этого мероприятия выступали не они. Ибрагим поднялся и вышел, а женщины захлопотали у стола, приводя его в порядок и пополняя количество приборов и закусок. Клаутов откинулся в кресле и уперся взглядом в дальний угол потолка, пытаясь сосредоточиться и придумать какой-нибудь верный ход. Тем временем вернулся Месич и, объяснив, что семейство Качавенда попросило пять минут на сборы, призвал Петра сделать по глотку, чтобы не было скучно ждать гостей. Милица задерживалась, а когда пришла, сказала, что поляков ей пришлось уговаривать, но в итоге они согласились ненадолго зайти, и сейчас придут. В этот момент Петр решил, что на такое большое количество гостей маловато выпивки, и собрался сходить к себе, чтобы принести бутылку виньяка. Таня его остановила, сказав, что ей нужно что-то там поправить, и минут через пятнадцать, после того, как поминальная вечеринка наберет ход, она ненадолго выйдет, а возвращаясь, заодно она захватит и выпивку. Наконец, пришли Каминьские. Налили, как говорится, "по единой", и слово взял Момчил Качавенда.

— Старину Симича каждый из нас знал едва ли не несколько часов, за исключением наших друзей из России. Однако и этого времени хватило, чтобы увидеть, насколько он хороший, веселый и добрый человек. Про иных не поймешь сразу, что за люди… Как моя жена говорит: "Ни пес, ни выдра"…

Татьяна недоуменно посмотрела на Клаутова, и тот шепнул ей, что, видимо, имеется в виду "ни рыба, ни мясо". Очевидно, то же самое объяснял своей супруге, почти касаясь ее уха губами, и Каминьский.

— Был…, - поправился Момчил, — был веселым и добрым человеком. Петар младше меня лет на десять, и это не правильно, когда старшие говорят поминальное слово в память тех, кто родился позже их. Говорят, что Бог забирает к себе лучших. Пусть там, на небесах, ему будет хорошо: много препеченицы и старых друзей, которые ушли раньше…

Глубоко вздохнув, Качавенда небольшими глотками, не отрываясь, выцедил полстакана ракии и, сев около своей супруги, крепкими еще зубами несколько раз подряд откусил от палочки лежавшей в его тарелке полукопченой колбасы (так в России любители расправляются в один присест с пером зеленого лука). В отличие от того, как это принято в нашем отечестве, сербские колбасы изготавливаются самого разного диаметра; эта была толщиной с хороший карандаш — именно такие, как она выражалась, "прикольные" колбаски Борисова с удовольствием регулярно покупала во время их пребывания в этой стране. Мало помалу завязался общий разговор, темой которого, конечно же, была смерть Симича. Минут десять Петр вслушивался в высказывавшиеся за столом суждения, надеясь выудить что-нибудь стоящее, но безуспешно: то были сплошь банальности. Дождавшись очередной паузы, которые время от времени возникают даже в больших и куда более веселых компаниях, чем эта, он незаметно подмигнул Татьяне, и та громко произнесла заранее заготовленную фразу:

— В этом деле одна у нас надежда, на тезку покойного Симича, на моего друга Петра!

— У нас, у женщин, всегда только одна надежда: собственный мужчина! — не поняла Милица.

Обхватив ее рукой и благодарно поцеловав в висок, Месич выразил сомнение:

— По-моему, Таня имела в виду нечто другое.

— Да, я хотела сказать, что каждый из нас — пока не найдут истинного убийцу — находится под подозрением…

— Из чего ты это заключила, моя милая? — подняла брови Йованка.

Ее муж ответил за Татьяну:

— Ну, раз уж нас всех попросили до окончания следствия не съезжать отсюда… Так что вы, Таня, говорили про своего Петра?

— Я хотела сказать, что Клаутов — несмотря на свою относительную молодость — матерый журналист, специализирующийся на журналистских расследованиях разных темных дел. Скажу вам по секрету, что в своем деле он считается в России одним из лучших. Несколько раз получалось, что ему удавалось раскрывать преступления, оказавшиеся не по силам московским сыщикам.

— В самом деле? — оживился Ибрагим. — Обожаю криминальные романы. Что же ты, Петр, обо всем этом думаешь?

Воспользовавшись тем, что всеобщее внимание переключилось на Клаутова, Татьяна встала и тихонько вышла из номера Месичей. Петр меж тем многозначительно скривил лицо и, глотнув из рюмки, неторопливо заговорил:

— Пока еще у меня не сложилась вся картина этого дикого преступления. Впрочем, времени для этого больше, чем достаточно: все равно всем нам сидеть в этой Богом забытой гостинице неизвестно еще сколько. Однако кое-какие выводы и предположения я уже могу сделать. Другое дело, что не всем я готов поделиться…

— Даже с нами? — спросила до тех пор молчавшая Ирэна, туристка из Польши.

— Тем более с вами, друзья мои, со всеми теми, кто сидел за одним столом с Симичем.

— Послышался дружный ропот.

— Только прошу не обижаться: разумеется, подозрения в равной степени падают в первую очередь на каждого из нас. Однако я надеюсь, что в скором времени все прояснится.

— Что позволяет тебе сделать такой вывод? — недоверчиво улыбаясь, спросил Момчил.

— Во-первых, я не только предполагаю, но абсолютно убежден, поскольку имею кое-какие доказательства, что убийство Симича не эксцесс, случившийся при банальном ограблении, а преднамеренное убийство. Думаю также, что я знаю, где искать для него мотив. Так что можно надеяться, что достаточно скоро все прояснится.

— Знаешь, где искать? — переспросил супруг Ирэны.

— Вернее, когда искать, — несколько расплывчато объяснил журналист.

В этот момент с купленной еще в Москве бутылкой сорокоградусной вернулась Борисова. Посмотрев на нее, Петр понял, что произошло нечто неожиданное и, скорее всего, неприятное, хотя девушка и старалась изо всех сил не показывать своего беспокойства. Улучив момент, когда всеобщее внимание отвлеклось на "настоящую русскую водку", она наклонилась к уху Клаутова и едва слышно выдохнула: "У нас в номере был посетитель!".

14

Из редакционной статьи газеты "Борба" от 28 июня 1949 года, посвященной годовщине опубликования резолюции Информбюро о положении в КПЮ (текст и стиль подлинные, приведены без изменений).

"В настоящее время коммунистам, а также и самым широким массам в нашей стране стало ясно, что еще в самом начале дело было не в критике, и меньше всего в коммунистической критике, что под прикрытием революционной фразеологии скрывались контрреволюционные намерения сорвать индустриализацию нашей страны… создать в Югославии такую власть и такое руководство, которые согласятся на неравноправные отношения Югославии со странами социалистического фронта, на то, чтобы оставить Югославию на уровне сырьевой базы промышленно развитых стран".

Бездумно глядя на проносящиеся за окном большого американского автомобиля белградские улицы, Эдвард Кардель наслаждался редкими для второго секретаря ЦК минутами ничегонеделанья. Вообще-то, выражение "бездумно" лишено какого бы то ни было смысла: человеческая голова так уж устроена, что абсолютно пустой бывает только при потере сознания, да и то не все медики считают это непреложно установленным фактом. Однако обрывки не связанных между собой мыслей, хаотично мелькавшие в его мозгу, выныривая на неуловимый миг и снова исчезая где-то в подкорке, не требовали в своем мельтешении от Карделя никаких интеллектуальных усилий, и это было приятно. На подъезде к резиденции главы государства этот, выражаясь по-турецки, "кейф" закончился, и главный идеолог югославской компартии вернулся к жизни. Зачем же, все-таки, столь неожиданно пригласил его к себе Тито? Внутренние дела его интересуют или внешние?