Мертвые хватают живых

О чем тетка предпочитала говорить, когда ей самой было неполных восемнадцать лет, Ирэнка так и не узнала, поскольку пулей выскочила из-за стола, не забыв, правда, перед этим одним глотком допить свой кофе. Последний день каникул начался со скандала, и это было обидно! Когда Ирэна, по своей привычке не смотря по сторонам, энергично вышагивала по двору, ей показалось, что она видит боковым зрением, как соседка из дома напротив вроде бы показывает на нее рукой какому-то пожилому мужчине в черном "пирожке". Ирэна остановилась и пригляделась получше, но соседка, как обычно, сидела в одиночестве на лавочке и что-то вязала, и рядом с ней никого не было. "Почудилось", — решила девушка и заторопилась дальше.

Второй раз черный "пирожок" попался ей на глаза в трамвае. Ирэна не была уверена, что это — тот самый головной убор, который она увидела — или думала, что увидела — на привидевшемся ей во дворе незнакомце, но ей все же стало как-то жутковато. Отвернувшись и стараясь не показать своего интереса, она с помощью зеркальца в пудренице (любовь к детективам — великая вещь!) попыталась получше рассмотреть этого своего попутчика, чтобы в случае столкновения с очередным "пирожком" точно знать, действительно ли ее преследует один и тот же человек.

"Великолепная семерка" с неподражаемым Юлом Бриннером заставила Ирэну забыть обо всем на свете. Подружке больше понравился Стив Маккуин, но что с нее взять: ей всегда больше по сердцу были блондины! Однако когда девушки расстались, и Ирэна уселась в своем трамвае, она невольно оглянулась, чтобы проверить, не следят ли за ней. Сердце Ирэны ёкнуло: на задней площадке, прикрываясь газетой, трясся давешний незнакомец. Вот теперь она действительно запаниковала! Что им от нее нужно? (Кому это "им", перед ней вопрос не стоял: коль скоро она не связана ни с какой уголовщиной, значит, это не криминальная полиция а…, даже в мыслях Ирэна боялась произнести название той страшной организации!). Скорее всего, это из-за брата. Действительно, тетка права: Войцех чересчур много себе позволяет, слишком часто и излишне откровенно высказывает свое мнение, и вообще неизвестно, с кем он связался и где пропадает по вечерам! Тревога за сводного брата (не будем, однако, утверждать, что девушка в этой связи испытывала исключительно сестринские чувства) мгновенно переплавила охватившую ее только что панику в злость: когда же они, наконец, оставят их семью в покое? Вместе с новой эмоцией вернулась и храбрость, и Ирэна, вылезши из вагона на своей остановке, не оглядываясь, быстро и решительно пошла к дому. Ну их всех к лешему!

Когда девушке оставалось пройти всего один квартал, она услышала позади себя частые шаги и тяжелое дыхание. "Могли бы и помоложе кого послать за мной башмаки топтать!", — злорадно подумала она и резко остановившись, обернулась.

— Что вам от меня нужно? Целый день таскаетесь за мной…

Преследователь, слегка запыхавшись, остановился и приложил палец к губам:

— Тише, пожалуйста, на нас обращают внимание.

— А мне нечего бояться! — задорно ответила Ирэна, сразу почувствовавшая, что ее "альтер эго" боится и не хочет огласки. — Пусть люди видят…

— Я был другом вашего отца и поклонником таланта вашей матушки, — неожиданно сказал незнакомец, безошибочно найдя слова, которые заставят, наконец, Ирэну умолкнуть. — Если, конечно, ваша фамилия Томачиньска…

Разумеется, она ожидала чего угодно, но только не этих слов. Самое удивительное, что Ирэна сразу почувствовала, что незнакомец говорит правду! Это было необъяснимо, но, тем не менее, факт остается фактом: она поверила ему без тени сомнения, безоговорочно и до конца.

— Да, это моя фамилия. Почему же вы целый день ходили за мной?

— Давайте присядем на лавочку, — вместо ответа на вопрос предложил незнакомец, — мои ноги уже не столь резвы, как прежде…

Тяжело присев, мужчина снял свой замечательный головной убор и, достав белоснежный носовой платок, вытер испарину с высокого пергаментного лба. При этом он тяжело, с каким-то присвистом дышал, непрестанно по-стариковски пожевывая губами. "А ведь если он был папиным товарищем, — в душе Ирэны проснулись подозрения, — он не может быть таким старым: отцу сейчас было бы пятьдесят восемь…". Словно угадав мысли девушки, отдышавшийся, наконец, незнакомец заговорил:

— Вместе с твоим, девочка, отцом мы вместе учились в консерватории, — как-то очень естественно перешел он на "ты". — Что, не похож я на однокашника ныне не исполняемого композитора Збигнева Томачиньски? Не удивляйся: полгода допросов в тюрьме министерства госбезопасности и пять лет лагерей кого угодно превратят в развалину! Если, конечно, он выживет…

— Простите, как зовут пана…?

— Ох, извини старика, пшепрашем, — спохватился тот и, с юношеской прытью вскочив с места, на несколько сантиметров приподнял над головой свой траченный молью довоенный еще "пирожок" и церемонно (разве что, не щелкнув каблуками) представился: — Ежи Цепелевски, к вашим услугам!

Снова угнездившись на скамейке, он пару минут помолчал, всматриваясь в проносившиеся мимо них "варшавы" (так стали называться русские "победы" после того, как советское правительство подарило ПНР право производить эту автомобильную марку).

— Я тебя очень долго разыскивал, и перед тем, как заново познакомиться (я помню тебя совсем еще крохой), мне показалось разумным немного понаблюдать за тобой: извини, но последние двенадцать лет моей жизни приучили меня к осторожности.

— Пан Ежи, я очень рада с вами познакомиться, — искренне призналась Ирэна и замолчала, предоставив инициативу в беседе своему новому знакомому — понятно же, что он потратил столько времени и сил не для того, чтобы предаваться воспоминаниям о ее раннем детстве.

— Я хочу рассказать тебе о том, как арестовали твоих родителей. Вернее, из-за кого. А если быть совсем точным — на кого я грешу, как на доносчика. Хотя боюсь, не донесла бы она, нашелся бы другой повод для ареста…, - несколько путано заговорил новый знакомый. В общем, дело было так. Где-то с 1947 года в стране начались аресты. Конечно, они происходили и раньше, но с какого-то момента все это начало производить впечатления кампании, как это уже не раз бывало в России в тридцатые годы. К сорок девятому году в артистических и литературных кругах Варшавы — а все мы, так или иначе, знали друг друга — царило чемоданное настроение: многие мечтали выехать, но границы уже были наглухо закрыты. "Брали" каждую ночь, и это самое "чемоданное" настроение реализовывалось в том, что почти каждый имел наготове саквояж со сменой белья, теплыми носками и папиросами.

Цепелевски прервал свой рассказ, достал пачку сигарет "Пяст", раскурил новомодную сигарету с фильтром и глубоко затянулся.

— Я уже говорил тебе, что в своем кругу мы все были если не друзьями и приятелями, то шапочными знакомыми — точно. Поэтому с течением времени было несложно вычислить доносчика (в нашем конкретном случае это была женщина, некая Мария Майдан, обладательница довольно приличного меццо-сопрано). Во всяком случае, она была вхожа в дома всех арестованных в то время, включая и твоих родителей (твоя мать, святая женщина, над ней как бы шефствовала, рассматривая Марию как свою творческую смену). Возможно, она решила эту самую смену поторопить… На доносчицу покушались дважды, кто — не спрашивай. Первый раз неудачно, а во второй, прости господи, — пан Ежи перекрестился, — вроде бы удачно. По крайней мере, она попала в больницу, из которой уже не вышла. Теперь внимание: я пришел на ее похороны, но не столько проститься, сколько убедиться в том, что ее, наконец, закопали. Так вот: я пани Майдан почти не узнал — так, известное сходство… Значения этому ни я, ни другие не придали, поскольку смерть вообще человека не красит, а зачастую еще и сильно искажает его облик. Однако примерно через месяц, возвращаясь в Варшаву с гастролей из Москвы, в аэропорту я встретил женщину-точную копию Марии, которая улетала в Париж. Ее провожали двое мужчин специфической наружности, от которых за версту пахло госбезопасностью. Вместе с ними она без очереди — а тогда (впрочем, и сейчас ненамного лучше) отъезжающих на Запад трясли дай Бог! — миновала паспортный контроль. Отсюда родилось подозрение, что хозяева этой самой Майдан вывезли ее из страны, чтобы сохранить "ценного кадра".

Рассказчик достал новую сигарету, взахлеб затянулся и тяжело закашлялся.

— У меня отбиты легкие, — как-то обыденно и чуть ли не извиняясь, сообщил пан Ежи.

— А что было дальше? — не выдержала Ирэна.

— А дальше, — Цепелевски вытер выступившую на покрасневших от надрывного кашля глазах слезинку, — я вернулся из аэропорта домой, где меня уже ждали. На свободу я вышел в самом конце 1956 года. Боюсь, долго я уже не протяну, поэтому я начал искать тебя. Ради высшей справедливости ты должна разыскать доносчицу и не дать ей спокойно умереть в своей постели.

— Но как же я ее найду?

— Фамилию она, конечно, изменила и, скорее всего, до сих пор живет где-то за границей. Могу лишь сказать, что у нее…, - тут пан Ежи несколько замялся, — на левом плече родинки выстроились в абсолютно правильный ромб. Все мы были тогда молоды! — как бы оправдываясь, поведал он. — В общем, в Писании сказано: ищите и обрящете! Может быть, ты доживешь до того светлого мгновения, когда Карфаген падет, и откроются архивы госбезопасности. Можно еще попробовать найти ее родню — если, конечно, у этой нелюди она есть: не исключено, что они как-то поддерживают связь… Если тебе повезет, и если ты проявишь волю и старание, на помощь к тебе обязательно придет удача. Ты должна найти и наказать предательницу, как это в свое время удалось Тилю Уленшпигелю, который разделался-таки с доносчиком-рыбником. Сделай это, девочка, — в память о своих родителях и… в память обо мне!

13

Из справки "Новая попытка фракции Тито дезориентировать компартию и трудящихся Югославии (текст и стиль подлинные, приведены без изменений). Справка подготовлена для секретариата Инфомбюро.

"Братские компартии никогда не высказывались против социалистической индустриализации Югославии, а критиковали националистические тенденции в народнохозяйственных планах группы Тито, наносившие ущерб интересам строительства социализма в Югославии и интересам мирового социалистического хозяйства, которое должно представлять собой гармоническое целое, и поэтому должно планироваться не только в национальных, но и в интернациональных рамках".

Подпись: "Группа коммунистов-сталинцев, г. Белград".

Нетронутый слой пудры под половиком свидетельствовал, что на этот раз в отсутствие хозяев незваные гости номер не посещали. Не забывая об опасности возможного прослушивания, Таня и Петр минут тридцать отдохнули, болтая о том, о сем — что было достаточно непросто, поскольку поддерживать естественный разговор в подобных условиях требовало известных усилий — и приступили к "нанесению визитов". Волею случая первым объектом их "разведки боем" стала семейная пара из Воеводины, Ибрагим и Милица Месичи: с ними Петр и Татьяна столкнулись, едва только выйдя в коридор.