Алло, милиция?

— Тогда надо приписать — дядя Коля, майор КГБ, позвонить, иначе сам найдёт.

Эти слова он бросил уже в закрывшуюся дверь. Тимофею Борисовичу они понравились.

— Новый Егор как-то веселее прежнего.

— Я тот же самый. Просто за сутки всё достало. Будто из люка вылез в незнакомом городе. Бесит. Остаётся только ржать над собой.

— Ты точно меня не помнишь? И что мы вместе четвёртый год?

Слово «вместе» кольнуло. Хотелось бы надеяться — гомосятиной не пахнет.

— Не помню. Но вы подскажите, намекните.

Если бы тренер полез целоваться, получил бы «кия» в переносицу тем самым ударом, каким Егор понтовался перед филологинями.

Обошлось. Узнав, что подопечный не захватил форму, предложил идти в зал босиком, раздевшись сверху до пояса и оставшись в одних штанах. Тех же самых — светло-зелёных стройотрядовских, достаточно широких.

— Побежали!

Зал был просторный, в полную баскетбольную площадку, о чём напоминали щиты с кольцами и сетками по торцам. Но, конечно, все стены были уставлены мордобойным инвентарём, один угол вместил шведские стенки и стойку с гантелями.

Они нарезали несколько кругов. Егор ощутил, что бежится ему легко. В прежнем теле уже сипел бы, задыхаясь. Тренер, наоборот, был недоволен.

— Расслабился, сэмпай. Москва на пользу никому не идёт.

Даже в ней рождённым?

— Вы правы, тренер.

— Надо отвечать: ос, сэнсей.

— Ос, сэнсей.

— Не останавливаясь, маэ гэри!

Моя гиря?! Увидев, что наставник резко ударил правой ногой воображаемого противника впереди, Егор просто повторил движение, как и вчера удивившись, насколько охотно тренированное тело воспроизвело приём.

Они повторили ещё десяток ударов руками и ногами, Тимофей Борисович часто оглядывался, но больше ничего не говорил.

— Ямэ! Закончили разминку. Что-то вспоминается?

— Смутно. Руки и ноги лучше помнят, чем голова.

— Это только фигура речи, Егор. У конечностей нет памяти. Всё помнит головной мозг. Только у тебя нарушены связи между большими полушариями и той частью коры, где зашиты рефлексы. Чего же такого наглотался в поезде?

— Я вообще не уверен, что сделал хоть глоток после пива.

— Московское «Жигулёвское» — дрянь отборная, но не до такой же степени… Что ты последнее помнишь перед тем, как уснул?

Он не решился откровенничать, как Мюллер теребила ему конец под одеялом.

— Я не помню, что было последним!

— Ты как мой кавказский овчар, подбираешь всякую гадость где ни попадя, потом лечи тебя. На центр! Проверяем, что ты помнишь из защиты. Хаджиме!

Егор довольно легко отразил блоками одиночные удары, от нескольких увернулся. А вот серии — пропускал. И хоть тренер не пытался его нокаутировать, выходило болезненно и требовало ответа. Настолько, что когда сэнсей раскрылся в выпаде, врезал ногой в промежность, а затем руками провёл пару прямых в голову.

Это было очень некстати. Прихватив подмышки довольно тяжёлое тело, ростом сэнсей был чуть ниже, зато гораздо больше мяса, Егор оттянул его в комнатёнку и, намочив полотенце под краном, принялся приводить в чувство.

— Это ты меня так лягнул? Бля-а-а, как голова звенит…

— Простите, Тимофей Борисович. Вы меня несколько раз сильно ударили, а потом, когда раскрылись, во мне словно что-то выстрелило. Бах-бах, и вы лежите. Давайте я помогу вам встать.

Тот попробовал подняться с кушетки, куда его уложил ученик, но тотчас скрючился.

— Ёо-о-о… Ты мне шары отбил! Совсем идиот?!

— Я же не нарочно…

— Не наро-очно, — передразнил тренер. — Как маленький. Ещё скажи — оно само.

— Оно само так получилось. Может, мне больше вообще не приходить в спортзал?

— Ишь чего вздумал — откосить? — тренер, наконец, разогнулся. — У нас в феврале встреча с погранцами и ментами. Те по яйцам лупят как садюги, два раза просить не надо.

— Но вы же до февраля мне объясните, куда можно бить, куда нельзя…

Тренер пару раз присел и осторожно пощупал свой пах.

— Фаберже синими будут. Но вроде обошлось. Сука ты, ученик. Но — талантливая сука. Короче, ментов можно и нужно бить куда угодно. Но только в спортзале — в додзё. На улице ни в коем случае — статья. Да ты и сам скоро станешь ментом, поймёшь — за что их не любят. Договоримся так. Жду тебя здесь в десять часов 2 января. Позанимаемся. Поговорим за жизнь.

— Ос, сэнсей.

— Так-то лучше. Кстати, тебе есть с кем Новый год встретить? Если что…

— Есть. Спасибо.

— Дать полотенце для душа?

Егор с некоторым удивлением обнаружил, что не особо вспотел. А пока таскал волоком и приводил в сознание тренера, так даже и успел остыть.

— Нет, спасибо. Я уж в общежитии.

— Стой! Чуть не забыл. У тебя талоны на питание должны были кончится.

— В вещах у себя не обнаружил. Буду обязан.

Он вышел на улицу, приятно отягощённый пачкой талонов в столовую. Каждый обеспечивал питание в столовке, хватало на январь и февраль. Призрак голодной смерти несколько отступил.

х х х

По праву отдежурившего, Лёха приплёлся в РОВД довольно поздно — к обеду, в гражданской куртке, слегка зашитой на спине, куда угодил кусок витрины. Рассказ Димона об одёжном Клондайке на «Верасе» породил надежду прибарахлиться там, возможно — недорого. Дешевле, чем у фарцовщиков. Тогда можно и старую выбросить.

Рядом с кабинетом обнаружилось нездоровое оживление. Вася-Трамвай в окружении заместителя Папаныча и других оперов что-то возбуждённо втолковывал коллегам, яростно жестикулируя.

— …Он мне и говорит: главное — не колитесь. Держитесь как партизаны на допросе в гестапо. Ну, я сразу прибежал…

— Что стряслось? — спросил Лёха.

— Шефа в прокуратуру увезли. Трамвай видел. Демидович! У тебя сильно рыло в пуху? — спросил папанычев зам.

— Не больше чем у других. Работаю мало, не успел… А хрен его знает! Они же по любому поводу могут раздуть до небес.

Все согласно кивнули.

Вообще-то, уголовный розыск в прокуратуру вызывают редко. Как правило, это связано с необоснованным отказом в возбуждении уголовного дела, написанным скрипя сердце, чтобы не портить статистику раскрываемости намертво повисшим глухарём и не создавать себе лишней работы. Тут всё просто. Надзирающий прокурор читает отказной материал и обнаруживает, что похищенное у гражданки N меховое пальто помнит Деникина, заношено до дыр и потому не представляет материальной ценности, отчего содеянное не является преступлением в силу малозначительности ущерба. Вызванная в прокуратуру заявительница N рвёт и мечет, объясняя, что пальто новое и стоит больше, чем в сумме зарплата среднего инженера за год. Постановление отменяется, сыщик получает нагоняй, возбуждается уголовное дело, и спустя полгода после происшествия создаётся видимость бурной работы по поискам пальто. Ещё через два месяца производство по делу приостанавливается до обнаружения вора, то есть до никогда, и бумаги преспокойно покрываются пылью.

Несколько реже вызывают из-за жалоб граждан. Например, тот же Вася-Трамвай в ноябре был обласкан по заявлению, что не проявил достаточного рвения в поисках злодейски похищенного детского велосипеда из подъезда.

Но вот так — под самый Новый год, вызвав панические реплики всегда спокойного как удав Папаныча, это и правда грозило чрезвычайными неприятностями.

Может, громы и молнии связаны с терактом на Калиновского?

Не сговариваясь, опера заперлись в кабинетах и вывалили на стол всё содержимое сейфов и столов, пока это не сделано проверяющими из главка по заданию прокуратуры. Или КГБ — желающих насолить ментам достаточно.

Рвались бумаги. Уничтожались целые папки. Ворох небрежных писулек приводился в менее стыдный вид. Выбрасывались вещдоки, забытые и неприобщённые к уголовному делу. Хуже того, второпях отправились в контейнер несданные бутылки, а по отделению их набралось бы рублей на пятнадцать.

Через два часа явился Папаныч, вполне себе довольный жизнью. На вопрос зама и других оперов о случившемся пожал литыми боксёрскими плечами.

— Зампред райисполкома пригласил в прокуратуру всех начальников отделений РОВД и судей. У прокурорских свежий ремонт, цивильно. Красиво даже. Поздравили нас, подарки вручили. Да что рассказывать, я же Трамваю говорил — за подарками еду, вы готовьте поляну пока.

Примерно через сорок секунд после окончания этого спича Лёха увидел глаза Васи-Трамвая. За миг, как он скрылся за фигурами более массивных сослуживцев. Васины глаза молили: помоги! Убьют! А как помочь? Тем более нельзя шутить только над двумя вещами в мире — говорить матери, что её единственный сын смертельно болен, или сообщать милиционеру, что его ожидает п-п-пц в прокуратуре.

Потом расселись за столом, пожертвовав одним из парней по жребию. Он, трезвый до идиотизма, ну — почти трезвый, отирался около дежурной части, изображая готовность бежать по команде «опергруппа на выезд». Вася был жив и без следов увечий на лице, но и только. Даже выпил с трудом, когда Папаныч провозгласил за него тост и поблагодарил: ни разу в истории Первомайского угрозыска документы не приводились в столь идеальный порядок.

Сыщики поржали, выпили, закусили, снова налили.

Лёха накидывал в себя наравне со всеми. Но ни на секунду не забывал, что сегодня состоялись первые похороны погибших в гастрономе №7. Двух близняшек, задохнувшихся прямо на руках у своего отца.

Поэтому хмель долго не приходил. А потом вырубил напрочь.

х х х

Варю удалось перехватить в коридоре.

— Постой! Хорошо вчера посидели? Что девочки говорили?

— Всё нормально.

Она, наклонив голову в нелепой беретке, попробовала обойти Егора, но он не позволил.

— Эй! Хотел на Новый год напроситься. У меня сложности в отношениях с моими.

Варя обождала, пока мимо них не прошла группа парней, и только тогда ответила:

— Может, из-за того, что считают тебя стукачом?

— Считают, — не стал отпираться тот. — Однажды я открыто, на комсомольском собрании заявил о поступке… Подробности не имеют значения. Ну, и в отместку пустили слух, что я не только в лицо могу прямо сказать, но и нашептать. Да, мне сложно с людьми. Но оправдываться не собираюсь.

Она оттащила его к бытовой комнате.

— А вчера, когда мы спели «Полонез» со словами «Конi — клiч «Пагонi» и всякое другое… Нам как сказали, что ты стукач, так сегодня мы едва занятия высидели, всё ждали вызова в деканат или в комитет комсомола.

— И как?

— Нет. Пока нет.

— Деканат — это мелочно. В таких случаях следует звонить в КГБ. Что смотришь? Прямой националистический призыв к восстанию, подрыв основ государственного и общественного строя СССР. Пятнадцать лет расстрела как с куста. Страшно?

— Ты издеваешься?!

— А ты слышала о теракте в гастрономе на Калиновского? Бабки в очередях только о нём и судачат, что там убитых тьма. Вижу — слышала. КГБ по моему доносу примчится в общежитие… — он наклонился, обдав Варю дыханием. — Примчится, чтоб арестовать вас четверых! Раз песни поёте крамольные, то и бомбу заложили, больше же некому.

— Я в Москве была, — жалобно пискнула Варя.

— Так себе алиби. Бомбу заранее готовили, ты всё знала, но не донесла. Ладно, тебе двенадцать лет хватит, выйдешь по амнистии. Да шучу я! — воскликнул он, увидев, что серые глаза с коротенькими ресничками наполняются слезами, которые вот-вот нарисуют дорожки на щеках. — Короче. Я принесу выпить. Клянусь — первым выпью свой бокал, а у вас появится на меня компромат — что нарушил приказ ректора не квасить в общагах. Не выгонят из БГУ, так выселят из комнаты. Ну, среди вашей четвёрки есть стукачка?