Алло, милиция?

Глава 11

Утром 6 января Егор позвонил Лёхе и таинственным голосом предупредил, что в РОВД пока больше светиться не будет. А ближе к обеду нужно встретиться. Договорились — на опорном у Гаврилыча.

«Куст», который обслуживался участковыми с того опорного пункта, охватывал микрорайон Восток-1, с северной стороны ограниченный улицей Калиновского. Сам опорный находился на первом этаже одного из домов, выходивших на Ленинский проспект.

Переступив его порог, Егор моментально уловил особый милицейский запах, замеченный ещё в РОВД. В нём смешались отголоски аромата немытых телес административных правонарушителей, отправляемых в дежурку для установления личности, сапожной ваксы, оружейной смазки, какой-то кислятины… А ещё трудноуловимый, но отчётливый привкус человеческого горя. В милицию не шли хвастаться успехами, отметить праздник или как-то выразить радость. Сюда несли несчастья, материализованные в заявлениях о краже, о семейном насилии, о несносных соседях или хулиганящих подростках. Счастливые люди наблюдались в паспортном столе, получающие прописку в новой квартире, или в ГАИ, когда ставилась на учёт выстраданная в долгой очереди машина. Но эти службы занимали другое здание.

Стены опорного пестрели плакатами с дежурными призывами бороться с пьянством и алкоголизмом, хулиганством и тунеядством, а также вступать в добровольную народную дружину. Если бы в СССР столько энергии и средств тратили на микроэлектронику, а не на плакаты, думал Егор, первый транзисторный приёмник, не хуже японского, собрали бы где-нибудь в Подмосковье.

— Что ты задумал? — вместо приветствия бросил Лёха, войдя следом и уронив заснеженную шапку на стул.

— Сейчас расскажу. Но есть одна огромная просьба. Пока — никому. В том числе прямому начальству. Пусть узнают, когда дело будет сделано, и тогда раздают ордена.

— В милиции дают только орден Ебукентия и медальку за выслугу лет, — пессимистически заметил участковый. — Но если нужно, помолчим.

Егор вытащил из портфеля, служащего и для переноски бумаг, и бутылок, тонкую папку, из неё извлёк увеличенное фото с документа. С карточки уставилась довольно симпатичная белобрысая девица.

— Инга Дауканте, секретарша Бекетова. Хочу с ней познакомиться, завоевать доверие. И выведать, кому выгодно мочкануть её шефа.

Лёха вдруг смутился под ироничным взглядом Говоркова.

— Рассказать? Ну, для пользы дела не мешает. Давидович уже пытался. В первый же вечер, когда взорвался гастроном. Зашли мы к Бекетову, выходим — эта краля плывёт навстречу. Лёха сразу: «Девушка! А, девушка?» Перед тем мы леденцы сосали, потом семки лузгали. У него лушпайка к липкой губе присохла, представь. И он, в грязной куртке, в которой лазил по пожарищу, попробовал к ней клеиться. Ещё бы целоваться полез с семечной шелухой, Дон Жуан ты ментовский!

— Из того, что я вычитал в протоколе её допроса, девица не из тех, кого легко снять на улице, — возразил Егор. — Нужен повод, подход.

— Подговорить пацанов на районе, чтоб на неё типа напали, а ты, каратист страшный, благородно спас? Смотри, накостыляют супермену, — по тону Лёхи чувствовалось, что он здорово уязвлён подколкой Гаврилыча.

— Примитив. Девка наверняка не глупа, — осадил тот. — Надо что-то более заковыристое. Думаем вместе.

Итогом их совместных размышлений стал гвоздь «сотка», пристроенный под заднее колесо «Жигулей» Инги. Егор протестовал, но Лёха уверял: шанс беспроигрышный. В конце рабочего дня Инга пройдёт на стоянку перед «Верасом», чтоб ехать домой или по каким-то поручениям Бекетова, заведёт мотор. Как только двинется, колесо спустит, и тут благородный рыцарь не побрезгует предложить ей помощь в замене колеса.

Провокация была грубая, слишком очевидная, Егор просто поддался напору молодого сыщика. Когда стемнело, тот «заминировал» машину, после чего оба заняли наблюдательный пункт между чахлыми деревцами на противоположной стороне улицы Кедышко. Быстро замёрзнув, начали прогуливаться вперёд-назад.

— Я с тобой как с Ипполитом в фильме «Ирония судьбы». Сейчас начну приговаривать «надо меньше пить», — проворчал Егор.

— С той лишь разницей, что я на женщину не претендую. Больно надо. Смотри! Идёт. Холодно сегодня. Думаю, прогреваться будет долго.

Они выдвинулись на исходную.

Тем временем мотор «Жигулей», тарахтевший в прогреве на повышенных оборотах, стал звучать тише. Белая «шестёрка» тронулась со стоянки и развернулась для выезда на проезжую часть.

— Всё, я прячусь. Удачной охоты, Ромео!

Оставшись один, Егор отрепетировал заученный текст и прикинул варианты. Хуже всего, если «Жигули» остановятся слишком далеко, когда водительница почувствует, что едет на спущенном. Что, бегом догонять? Какой же тогда к едреням «случайный прохожий»?

Фары машины осветили его. «Шестёрка» повернула налево, к Калиновского, и удалилась, набирая скорость. В лучах уличных фонарей было хорошо видно: заднее правое колесо начало спускать. Водительницу, судя по всему, данное обстоятельство ничуть не смутило.

— Во коза! — раздражённо бросил Лёха, вынырнув из темноты. Он добавил пару совсем непечатных выражений. — Надо было под переднее гвоздь совать! Тогда бы руль из рук выкручивало, даже последняя дура не смогла бы не заметить. Ну я ей…

— Два прокола как-то слишком, не находишь? — спросил Егор, едва сдерживая стук зубов от холода.

Но Лёха закусил удила. Видимо, собственная неудача с попыткой знакомства, подкреплённая подначками Гаврилыча, требовала отмщения. Хотя бы руками или каким-то другим органом практиканта.

— Завтра приходи утром без четверти девять к её дому. У неё не заведётся мотор. Придёшь — поможешь, вот и познакомишься.

— А потом подожжешь ей квартиру и предложишь мне вынести даму из огня?

— Я на себя самое трудное беру, ты — самое приятное, — огрызнулся опер. — Всё, пока. Отдыхай. Гандоны не забудь.

В отношении конрацептивов Егор предпочёл бы не спешить и, наверно, ограничиться конфетно-букетным этапом отношений. Не сказать, что ему очень важно было хранить верность Настюхе. Но, тем не менее, он чувствовал, что к ней привязался, хоть знакомы какую-то неделю.

Вчера после тренировки и встречи с гэбистами зашёл к ней, та радостно кинулась на шею и с ходу сообщила, что сдала какой-то охрененно трудный зачёт. Видно, искренне считала, что отныне всё, её касающееся, имеет значение и для него. А он не стал отрицать, отгораживаться. Наоборот, ему была приятна эта доверчивость.

Сегодня перед обедом зашёл в клуб им. Дзержинского на Комсомольской, в билетные кассы. Убедившись, что никто не видит, скользнул в боковую дверь. Там рассказал прапорщику в фуражке с синим околышем к кому и зачем. А получив у Сазонова нужные сведения о Бекетове и его окружении, к сожалению — скудные, потратил ещё несколько минут на изучение афиши. Действительно, шикарная подборка ретро-кино, и советского, и зарубежного. Насте понравится… Но в театр на Андрея Миронова и Александра Ширвиндта поведёт, наверно, пока ещё незнакомую девицу-торгашку с прибалтийскими именем-фамилией, если та согласится.

После провала охоты на секретаршу он поехал домой, в общежитие. Сбросив пальто и перекинувшись парой слов с пацанами, поднялся на четвёртый.

Удача хоть тут. Настя была одна.

— Заходи! Как удачно. Мои не скоро будут, — она схватила его за руки и ойкнула. — Ты совсем холодный! Горячего чаю хочешь?

— Горячего чаю и горячего… всего остального. Но вдруг придут?

— Они подрабатывают. Варя помогает обеспеченной семье — с дитём сидит или с собакой их гуляет, Марыля — репетиторством, Ядя — переводами. Я одна — тунеядка, мне родители помогают. Могли бы и больше, но не хочу. Девочкам будет обидно.

Егор прижал её к себе. У него в университете расслоение было ещё глубже. Диапазон простилался от едва добывавших деньги на обучение до детей олигархов-лайт с Рублёвки. Настя — такой себе «мажор». Но что ведёт себя сдержанно и не дразнит соседок — правильно.

Она с готовностью обвила его шею руками.

— Хочешь, давай быстро, если боишься, что нас застукают.

— А ты?

— Сделаю тебе приятное. От меня не убудет.

—— Не-ет. Я не до такой степени эгоист.

Впрочем, медлить он не стал. Запер дверь и выключил свет. Потом пошёл в атаку, распахнув её домашний халатик. Уложил на кровать и принялся стаскивать трико, с досадой отметив, сетка будет скрипеть как в его комнате до апгрейда дверью. Значит, нужно нечто особенное, чтоб девочка не обращала внимания на скрип.

— Что ты делаешь? — зашипела она. — Бесстыжий!

— Чем выше любовь, тем ниже поцелуи. Это песня такая, ансамбля ВИА Гра, потом спою, а пока не мешай и расслабься.

Он заставил её убрать руки, защищающие последний бастион. Стесняешься? Ладно. Уж шаловливым пальцам, как в молодёжи в песне «Широка странная моя родная», везде у нас дорога.

Девушка схватила подушку и, выдернув её из-под головы, зажала себе лицо. Ослабленный подушкой, оттуда донёсся сладостный стон.

Не теряя ни секунды, чтоб не прервалось прекрасное, парень оказался сверху, после чего сорвал подушку и перехватил ахи-охи своими губами.

Все же самый сладкий поцелуй — не до и не после, а во время…

— В американских фильмах, где не вырезали самое интересное, после этого лежат на спине и курят.

— Для чего? — отдышавшаяся Настя запахнула халат и опёрлась на локоть.

— Для полного кайфа.

— Тебе мало кайфа? Давай повторим.

В голосе проскользнула лёгкая обида. Пришлось исправлять положение — объятиями и новыми поцелуями.

— Я не курю. И с тобой мне очень-очень хорошо. А идея повторить — вообще классная. Но вдруг кто-то всё же вернётся раньше и обзавидуется? Варя по доброте своей удушит ночью подушкой.

— Не удушит. Будет сама лежать и всхлипывать. У неё слёзы проливаются на раз. По любому поводу.

— А завтра девочки работают? Праздник же.

— Какой?

— С седьмого на восьмое января Рождество Христово, — словно спохватившись, Егор добавил: — Комсомольское.

— Комсомольское? Ты неисправим… И исправлять тебя не собираюсь, — её глаза задорно блестели в полумраке, освещённые только уличным фонарём через занавески. — Только учти, активист, я — западенка. Коляды у нас католические, они перед Новым годом. Narodził się Bóg dziecina w Betlejem[1], — последнюю фразу она пропела. — Я — крещёная в костёле. А ты, идейный атеист, сам-то крещёный?

Вопрос застал врасплох. Московского Егора крестили в 2000-м году, а местного… Но, если так, душа важнее, куда бы она не вселилась.

— В православие. Но я ответственности не несу! Не мог же, упираясь младенческими ножками-ручками, орать: верю не в Бога, а только в бессмертное учение Маркса, Ленина, Сталина и Хрущёва, отстаньте, мракобесы поповские… Хотя — орал. Родители говорили, крикливый был. С младенчества готовился к комитету комсомола.

— Иногда я не понимаю, во что ты веришь, во что не веришь… У тебя через фразу — Ленин, Родина, партия, комсомол. И сплошные шуточки. Хоть что-нибудь воспринимаешь всерьёз?

— Тебя. И сейчас всерьёз за тебя возьмусь!

Он наплевал на осторожность и на возможный стук в дверь в любую секунду, исполнив угрозу. Потом начал собираться.