Клодет Сорель

— Последнее место жительства?

— Город Ялта, ул. Войкова, дом 3, квартира 23.

— С какой целью прибыли в Ялту?

Она снова с тоской посмотрела на него.

— Вы знаете, я ужасно устала. Я прекрасно понимаю, зачем чуть не на каждом допросе мне задают одни и те же вопросы, это такое психологическое давление. Но можно обойтись без этого, пожалуйста? У вас в деле все написано.

— Я знаю, что там написано, — сухо ответил Кузин. Не хватало еще, чтобы она ему диктовала что спрашивать, а что — нет. — Я хочу, чтобы вы это мне сами сказали, а потом собственноручно расписались. Если вы такая опытная заключенная, то должны знать, что внизу каждого протокола есть место для вашей подписи, и текст там гласит: «С моих слов записано верно». Понимаете? С ваших слов, а не с моих. Так что потрудитесь отвечать на мои вопросы. Итак, я повторяю: как вы оказались в Ялте?

Она вздохнула и тусклым голосом начала:

— В ноябре прошлого года я освободилась из Соловецкого лагеря особого назначения…

— За что отбывали срок?

Она пожала плечами.

— Честно говоря, понятия не имею. Там предъявляли какие-то обвинения, но я ничего не поняла. Вот вы сейчас меня допрашиваете, вы меня в чем-то обвинить хотите?

— Во-первых, вопросы здесь задаю я. Ваше дело на них отвечать. Во-вторых, не хочу обвинить, и не собираюсь даже. Я хочу выяснить истину, только и всего. Это моя работа. Теперь понятно?

— Понятно. И в чем же меня обвиняют?

— Вас пока ни в чем не обвиняют. Пока что идет следствие, если вы, как вы говорите, провели полжизни в тюрьмах, то должны бы знать разницу. Пока вы только подозреваемая.

— Пусть подозреваемая. Но в чем?

— Знаете, — усмехнулся Кузин. — Это вы меня, похоже, допрашиваете, а должно быть наоборот. Я вам сейчас отвечу, и мы продолжим допрос. Вас подозревают в организации преступной группы с целью побега за границу.

— Помилуйте, гражданин следователь, разве это преступление?

— Преступление. И хватит вопросов! Иначе я прикажу отвести вас обратно в камеру, и будете сидеть, пока снова не позову. А дел у меня много, сидеть придется долго, так что не тратьте время. Ни мое, ни свое. Я спрашиваю, с какой целью прибыли в Ялту?

— Я хотела, наконец, воссоединиться с моими родственниками.

— Какими родственниками, где они живут?

— У меня родная тетя в Англии, двоюродная сестра….

— Как зовут вашу тетю?

— Ксения Александровна, папина родная сестра, — удивленно ответила женщина, как будто это было само собой разумеющимся. — Еще одна тетя — в Дании, Ольга Александровна, другая папина сестра. У меня еще и в Париже родственники есть: моя кузина с мужем, Юсуповы, Ирина и Феликс… Ну, там, правда, сложно все.

«Ничего себе!»

— То есть, вы продолжаете утверждать, что являетесь младшей дочерью царя Николая Второго — Анастасией?

— Я же сказала: пусть будет Анастасия.

— А я повторяю: не пусть будет, а?..

— Анастасия, — обреченно сказала она.

Кузин записал: «Анастасия». Все колебания — Мария — не Мария, Анастасия — не Анастасия — он решил в протокол не вносить. Лишняя путаница и много лишних вопросов от начальства. Если этой безумной все равно, то пусть, действительно, будет Анастасия. Как в Берлине. Даже престижно, мол, у вас — своя, у нас — своя.

— Если вы утверждаете, что вы на самом деле не Надежда Владимировна Иванова-Васильева, а младшая дочь бывшего царя великая княжна Анастасия Николаевна Романова, то где вы находились во время расстрела царской семьи?

Женщина вздрогнула. Она и так-то говорила тихо, а тут было еле слышно.

— Там и находилась.

— Я повторяю вопрос: «там» — это где?

— В подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге.

— Другой вопрос: откуда у вас на теле следы пулевых ранений?

Она резко побледнела. Кузин даже испугался: вдруг сейчас с ней припадок будет!

— Воды налить, Надежда Владимировна?

Он неожиданно обратился к ней по имени-отчеству. Вообще-то надо было ее назвать «подследственная», но Кузе стало жалко эту несчастную. Она ведь когда-то была веселой красивой девушкой. Вон и сейчас видно, что хорошенькая была. Не семнадцать лет, конечно, но все же вполне, вполне. И вообще, не Анастасией же Николаевной ее называть, правда?

Он налил ей теплой застоявшейся воды из графина, она благодарно кивнула, отпила немного. Вздохнула:

— Мне трудно говорить об этом.

— Я обязан спросить, вы обязаны ответить, — чуть ли не сожалея, сказал Кузин.

— Хорошо. Эти следы пулевых ранений остались после того, как меня и мою семью расстреляли в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге.

— Вы были среди тех, кого расстреливали в Екатеринбурге?

— Да.

— Как же вам удалось выжить?

Она молчала.

— Надежда Владимировна! Я повторяю свой вопрос: как вам удалось выжить после расстрела царской семьи.

Женщина смотрела прямо перед собой, не произнося ни звука. Кузин встал, прошелся перед ней, следя за ее взглядом. Никакой реакции. Видно, сегодня от нее больше ничего не добьешься.

Он вызвал конвойного.

Когда ее увели, попробовал заняться другим делом, но женщина эта все никак не шла у него из головы. Когда Никита понял, что не понимает смысла несколько раз прочитанного документа, то плюнул и пошел к Финкельштейну.

Финкель тоже что-то писал в одном из бесконечных их отчетов. Кузя застукал его, когда он, шевеля губами, смотрел в окно, явно что-то выдумывая.

— Здорово!

Финкель вздрогнул.

— Фу, дурак, напугал! Ну, здорово. Как дела?

— Да все нормально вроде. Сильно занят?

— А что?

— Ничего, поболтать хотел.

— Болтай!

— Давай не здесь. Пойдем, пройдемся, погода уж больно хорошая.

— Пойдем!

Вышли на Фуркасовский, повернули к Старой площади, сели на скамейку в сквере у памятника героям Плевны.

По улицам ходили те, кто стремился поймать последние теплые деньки лета. Скоро зарядят дожди — и все. Потом снег — и вечная московская слякоть, от которой разваливаются сапоги и падает настроение. А пока — осень, золотая осень, лучшее время года. Красиво!

Финкель развалился на скамейке, вытянул ноги, перегородив чуть не половину сквера, нагло рассматривал проходящих девушек — рядом, на Маросейке, был комсомольский штаб, наполненный голоногими красотками. Кузин задумчиво молчал, пытаясь сформулировать, что же его мучало.

— Ну, и когда болтать начнем? — снисходительно спросил Финкельштейн. Впрочем, он всегда относился к Кузину снисходительно. Но при этом был единственным, кому Кузя мог довериться, не опасаясь доноса.

— Знаешь, Финкель…

— Финкельштейн! — притворно сурово поправил он.

— Да ладно тебе. Мне кажется, она — настоящая.

— Кто?

— Ну, эта, Анастасия.

Финкельштейн присвистнул.

— У врача давно был?

— Перестань, я серьезно.

— И я серьезно. Тут главное — не запустить, захватить болезнь вовремя. Мне ли не знать — три поколения врачей в семье!

Кузин обиженно замолчал.

— Ой, да не дуйся ты! Тоже мне, чекист, работник государственной безопасности. Вдумайся, Кузя!

— Кузин! — злобно поправил оперативник. Финкель не обидно заржал.

— Хорошо, товарищ Кузин, принято к сведению! Ну, давай, колись, дружище, с какого такого переляку показалось тебе, что твоя подследственная, выдающая себя за дочь последнего русского царя Николая II Кровавого, и есть та, за кого себя выдает? Только, умоляю! — заторопился он, прежде, чем Никита открыл рот. — Ни слова об интуиции, нечеловеческой проницательности и чутье сыщика. Только факты, факты и еще раз факты, товарищ помощник оперуполномоченного. Или хотя бы намеки на факты.

— Да в том и дело, что нету у меня, товарищ оперуполномоченный Финкельштейн, никаких фактов. А есть только чутье, которого у меня до этого сроду не было. Вот, понимаешь, нутром чую…

— Про нутро — не надо! — остановил его Финкельштейн. — Давай по порядку: почему тебе так показалось.

— Так — не врут. И так не фантазируют. Тем более, в НКВД. Она же знает, чем ей это грозит, да? Она десять лет скиталась по тюрьмам и лагерям, я ее дело изучил. При этом никаких серьезных обвинений у нее не было, все по мелочи. Знаешь, с какого года она под нашим чутким взглядом живет? С 1923. Была арестована на Дальнем Востоке при попытке перехода границы и побега в Харбин. А теперь — внимание! Что бы ты сделал на ее месте после отсидки?

— Постарался бы скрыться, затаиться и перебраться в другое место.

— Правильно. Что делает она? Вновь пытается бежать из СССР, снова с Дальнего Востока, теперь уже на корабле, идущем в Японию. Зачем? Объясняет это тем, что хочет перебраться в Северо-Американские Штаты. И, натурально, вместо Америки отправляется на цугундер. Серьезный срок, так как уже рецидивистка. Думаешь, она успокоилась? Ничего подобного. И после этого заключения снова делает попытку перейти границу с Китаем, почему-то ей кажется, что там — самое удачное место для побега из нашей страны.

— Или кто-то ее ждет в Харбине, — проронил Финкельштейн.

— Возможно, — Кузин с уважением посмотрел на приятеля. Надо же, а такая простая мысль ему в голову не пришла. Не зря Финкельштейн в их внутренней иерархии стоит на ступеньку повыше.

— Вполне возможно. Но теперь ее за казенный счет везут через всю страну на Соловки, откуда она освобождается в ноябре прошлого года. И всего через четыре месяца, уже в апреле этого года, появляется в церкви Воскресения на Семеновском кладбище. Приходит якобы на исповедь, и тут же сообщает — заметь, совершенно незнакомому человеку! — что она есть Анастасия Романова, младшая дочь русского царя.

— Понятно — пожал плечами Финкельштейн. — Самозванка, не о чем и говорить.

— Почему самозванка?

— Так ты поставь себя на ее место! Золотое правило, между прочим, в нашем деле очень помогает. Ты бы с ходу стал незнакомому человеку открывать такую тайну? А вдруг он наш агент?

— Вроде бы его ей рекомендовали как человека, который может помочь.

— Кто рекомендовал?

— Один иеромонах.

— То есть, тоже мракобес и служитель культа? А она, стало быть, сразу поверила и пошла к батюшке просить… Что она, кстати, от священника-то хотела?

— Ну, что хотят вернувшиеся из лагерей? Чистый паспорт, деньги, крышу над головой. Она еще просила помочь ей сбежать за границу. Так ее в Ялту и отправили.

— Почему в Ялту?

— До Турции, вроде, недалеко. Можно нелегально пробраться на пароход и оказаться в Константинополе.

— В Стамбуле, Кузя, в Стамбуле. Он уже 4 года как Стамбул.

— Ну, пусть будет Стамбул, какая разница. Главное, похоже, именно туда она и навострилась.

— Ладно. Насколько я понимаю, в Ялте ее наши и взяли?

— Точно. И всю группу накрыли. Но есть тут одна штука…

— Какая еще штука?

— В группе работал наш информатор, который их всех и сдал. Полтора десятка человек, между прочим. И что меня удивляет — при таком количестве вовлеченных в историю, никто никому не проболтался, понимаешь? Они все совершенно искренне верили, что она и есть царевна. То есть, великая княжна. Почему? Если нам сразу понятно, что она самозванка, то почему им не было?

— Эх, брат Кузин, чему вас, чекистов, только учат! — Финкельштейн с хрустом потянулся, забросил ногу на ногу. — А чего ты ждал от людей, которые в церкви боженьке поклоны бьют? Если они верят, что на небесах есть дедушка с седой бородой, который всеми нами распоряжается, так как ты хочешь, чтобы они не поверили в чудесное избавление великой княжны Анастасии? Кстати, они ее спрашивали, каким это таким образом она избежала расстрела?