Клодет Сорель

— Расстрела она как раз не избежала. Она после него — выжила. А как — не сказала, «время, говорит, еще не пришло открыть эту страшную тайну!».

— И они сразу успокоились и не стали дальше допытываться, настаивать и требовать доказательств? Вот тебе и ответ — почему не сдали, да почему поверили. Эта братия всему поверит. Ты вот сидишь, переживаешь, истину ищешь, до сути докапываешься — почему? Потому что ты, оперуполномоченный госбезопасности Никита Кузин, овладел диалектическим методом познания, как каждый марксист, и на веру никакие утверждения не принимаешь, требуя факты и только факты. А им факты, в отличие от тебя, не нужны, их вполне устраивает слепая вера.

— Это слепая вера заставила их ей целую тысячу рублей собрать?

— Ого! Впрочем, нам ли не знать, как мошенники из людей средства вытягивают.

Кузин молчал, задумавшись. Молчал и Финкельштейн, щурясь на солнце. Пробежали очередные комсомолки, которых оба оперативника проводили долгим внимательным взглядом, детально рассматривая удаляющиеся фигурки.

— Хорошенькие! — вздохнул Финкельштейн.

— Угу, — подтвердил Кузин. — Понимаешь, вот во всем ты прав и рассуждаешь очень логично, ничего не могу сказать. Но сидит во мне сомнение, ничего не могу поделать, хоть стреляй меня.

— И на каких же фактах это сомнение основано?

— Факты, признаю, слабенькие. Очень. Потому и хотел с тобой посоветоваться.

— Валяй!

— Первое: она на допросе назвала себя Марией.

— И что?

— Ничего. До этого все говорила, мол, Анастасия, сторонников вербовала под этим именем, а мне на первом же допросе: я — Мария. Почему, как думаешь?

— Честно?

— Конечно.

— Потому что тебе в первую очередь надо назначить психиатрическую экспертизу.

— Мне?!

— Да не тебе, олух! А в смысле тебе надо ее отправить на психэкспертизу. Может, она просто больная женщина, а ты изводишься и страдаешь. Не плачь, Никитушка, руби сук по себе, — завыл он бабьим голосом. — Не твои они, прынцессы да королевишны, найти простую работящую девушку…

— Да перестань ты! — поморщился Кузин. — Я ж серьезно. Экспертиза нужна, факт. Но тогда как объяснить, что у нее на теле пулевые ранения?

— Кузя, вот, что значит молодость! Тебе в гражданскую сколько было?

— Ты же знаешь — десять лет, как и тебе, между прочим!

— Ага. Только я жил тогда на Украине, по которой только ленивый с пулеметом не гулял, а не в Подмосковье, как некоторые. И очень хорошо — опять же в отличие от некоторых! — помню, что практически у всех, кто жил в местах боев и походов, есть следы от пуль. А не от пуль — так от шашек. А не от шашек, так от штыков. Так что теперь у нас в стране трудней человека без следов ранений найти, чем со следами. Нашел, чему удивляться!

— Опять — с одной стороны, ты прав.

— А с другой?

— А с другой — неправ. Ты знаешь, как расстреливали в гражданскую?

— Как обычно. Поставят напротив команды, и — «пли!».

— Правильно. А куда целили при расстреле?

— Ну, и куда?

— В грудь. Точнее, в сердце, чтобы наповал. А если человек выживал, то добивали выстрелом в голову. Так?

— Предположим. И что?

— А то, что у нее все следы в районе груди, пониже плеча. И на голове след.

— Значит, живучая, что я тебе скажу. Мало народу после расстрелов выживало? Сплошь и рядом.

— Не преувеличивай.

— Ладно, тут есть кое-какая зацепка, признаю. Это все?

— Нет, Финкель, не все.

Финкельштейн поморщился, но поправлять не стал.

— А что еще?

— Пока не знаю, но чувствую, что узнаем мы еще много интересного.

— Вот и славно!

Фикельштейн поднялся, одернул гимнастерку, подтянул ремень, втянув внушительное пузо.

— Ладно, Кузин, пошли обратно, пока нас с тобой не хватились. Ты эту свою принцессу через пару дней вызови на допрос, и меня позови. Посмотрим, что это за Мария-Анастасия.