Передозировка

ГЛАВА 3

Усевшись за рабочий стол, Эмма вошла в систему, чтобы проверить обстановку в палатах. Новых пациентов нет: те же головные боли в одиннадцатой палате и лихорадка в пятой. Проверила свой айфон. От Тейлор по-прежнему ничего. Она уже давно должна была вернуться домой. Похоже, у дочери снова приступ хандры. Эмма отправила очередной знак вопроса.

Заболела шея. Эмма помассировала пальцами больное место чуть правее позвоночника. Прямо хоть режь. Потом перебросила через правое плечо стетоскоп и направилась в одиннадцатую, к пациентке с головными болями. Эта палата была одной из немногих оставшихся двухместных. Там уже был ее коллега, доктор Крамп. Или просто Курт для друзей, к кругу которых Эмма больше не принадлежала. На нем, как обычно, был хорошо подогнанный костюм с шелковым галстуком, слишком нарядный для больницы. Лощеный доктор Крамп беседовал со второй обитательницей палаты — полноватой молодой женщиной с густыми розовыми прядями, спадающими на татуированные плечи, — присев на краешек ее койки. А вот это он зря. В наше время люди во всем склонны видеть сексуальную агрессию. У нее же на лице написано пограничное расстройство личности. Такие женщины — что бомба с часовым механизмом.

Крамп говорил вкрадчиво и тихо, касаясь руки пациентки. Может, дать ему спокойно закончить беседу? А она пока проверит лихорадку в пятой палате, не мешая коллеге говорить с пациенткой. К тому же «головная боль» уткнулась в телефон и уплетала чипсы — несколько минут ее не убьют.

Курт поднял голову. Их взгляды встретились, и вся его мягкость тут же испарилась, а на нижней челюсти дернулся крошечный мускул. Все еще злится. Столько времени прошло — а он все еще злится.

Поначалу они неплохо ладили. Курт помогал ей освоиться: учил, кому можно доверять, а кому не следует; куда обратиться, если нужно что-то сделать, и кого следует избегать. Он оказал Эмме неоценимую помощь в первые недели после ординатуры. Эта сельская неотложка у черта на рогах совсем не походила на травматологический центр, в котором Эмма проходила обучение. Ресурсов здесь вечно не хватало, и ей пришлось учиться обходиться без привычных вещей. Того, что она принимала как должное, здесь могло просто не оказаться. Лучшим выходом для самых тяжелых пациентов был перевод в другую больницу. Для этого больного нужно было погрузить в скорую помощь и отправить на пароме через озеро, в региональный травматологический центр. Переводили только тех, чья жизнь висела на волоске: младенцев с сепсисом, жертв ДТП, случаи обширных инсультов и проблемных родов.

Бал здесь правила скорая помощь, и Курт был ее начальником: обучал техников и парамедиков, контролировал их работу. Ему это нравилось. И коллеги его любили. До того дня, когда все полетело под откос.

Все машины скорой помощи приезжали прямо в отделение неотложки и сдавали пациентов. И неважно, что иногда более тяжелые больные ждали часами, а скорая везла обычный вросший ноготь: койка доставалась пациенту скорой.

Эмме такие правила казались бессмыслицей: нужно отправлять пассажиров скорой на сортировку, как и всех остальных. В том и смысл сортировки, чтобы решить, чье состояние требует внимания в первую очередь. Она поговорила об этом с Куртом в надежде изменить протокол. К тому же так они разгрузили бы скорую помощь от «постоянных клиентов» — тех, кто знал порядок и пользовался этим.

Курт не согласился. Он хотел, чтобы машины освобождались как можно скорее. Бригады должны были выгружать пациентов немедленно и сразу же снова отправляться на выезд.

— У них нет времени сидеть и ждать медсестру в приемном отделении. Выгрузили и поехали. Только так.

— Но им же все равно приходится ждать сестру, чтобы доложить ей. В приемном сестра придет к ним быстрее.

Курт не согласился и с этим. Он покачал головой, сжал кулаки в карманах узких брюк и нахмурился.

— Пригнать каталку в приемное отделение не так просто. Там неудобная дорога, и на это требуется время.

— Медсестра из приемного может встретить бригаду прямо на стоянке скорой. Так будет быстрее.

— Это бессмысленно.

Она продолжала настаивать. Курт разозлился. Он работал здесь дольше. У него был управленческий опыт. И он мужчина.

Пусть он этого и не говорил, но Эмма прекрасно понимала, что остается всего лишь женщиной в мире мужчин. Все подряд — от пациентов, называвших ее сестрой даже после того, как она представлялась как доктор Стил, до директора больницы, который обращался к ней «дорогуша» вместо «доктор», и Курта — постоянно напоминали ей о том, что она всего лишь женщина.

Эмма так и не сумела его уговорить. Не удалось ей убедить и доктора Кеннета Липа, заведующего отделением неотложной помощи. Возможно, причина состояла в том, что он был другом и наставником Курта. Или просто не видел смысла в изменениях. Или она сама ошибалась, хоть и видела, как подобная система работает в одной из известнейших больниц Бостона. Эмма потерпела неудачу.

Все осталось по-прежнему. Машины скорой помощи продолжали выгружать пациентов на каталки неотложки независимо от того, что творилось в отделении. Ничего не менялось. До того дня.

В тот день миссис Гейл Роуз, страдавшей от тревожности, фибромиалгии, хронических болей и депрессии, стало одиноко. Требовался дилаудид[4] — ее излюбленное лекарство. Гейл была одной из «постоянных клиенток». То ли ей просто хотелось получить дозу, то ли она действительно страдала: этого точно не знал никто, кроме нее самой. Она маялась от волнения и тревоги и, конечно же, не собиралась самостоятельно ехать в неотложку, чтобы просидеть несколько часов в ожидании. Она набрала 911 и получила скорую помощь, желанный дилаудид и последнее свободное место в отделении.

Тем временем мистер Том Кертис терпеливо ждал в приемном покое. Ему было шестьдесят девять, и он считал себя здоровым. В больницу он обратился по поводу расстройства желудка. Оно началось днем, когда Том копал могилу для Мокки — любимой одиннадцатилетней собаки, шоколадного лабрадора.

Прождав пять часов, мистер Кертис вдруг повалился на пол. Джоанн, его школьная любовь и жена на протяжении уже пятидесяти одного года, закричала. Сестра приемного отделения вызвала старшую медсестру, которая выкатила миссис Роуз в коридор, чтобы освободить место для мистера Кертиса. Его реанимировали сорок пять минут, но он остался таким же бездыханным, как и его любимая Мокка. Он отправился в морг, накрытый простыней, снова освободив место для миссис Роуз. Начались вопросы. Почему? Кто? Как?

Этот «злополучный случай», как назвал его Курт, вызвал бурную дискуссию по поводу протоколов сортировки. И не только их. Кто-то вспомнил, как Эмма пыталась изменить правила, а Курт и Кен с ней не согласились. Тот человек не только ткнул этим Курта, но и сообщил в администрацию больницы.

Ничего хорошего это не сулило.

Семья мистера Кертиса вкатила больнице иск на пять миллионов долларов за причиненный ущерб, включая потерю возможного заработка мистера Кертиса, потерю эмоциональной поддержки для детей и внуков, а также недополученный супружеский долг для его жену. Стоила ли сексуальная жизнь миссис Кертис пяти миллионов долларов, обсуждению не подлежало. Больнице пришлось уладить дело во внесудебном порядке, выплатив неизвестную сумму компенсации, что не обрадовало администрацию. Кену и Курту это тоже не понравилось.

Курт, как обычно, отболтался, но с должности начальника скорой ему пришлось уйти, о чем он так и не забыл. С того дня он говорил с Эммой лишь по необходимости. Она огорчалась, но больше ничего с этим поделать не могла.

С тех пор прошли годы. Ей очень хотелось, чтобы Курт забыл обиду. Но он все никак не забывал. Сейчас Эмму подмывало сбежать, оставив его в палате, но она не могла так поступить. Было бы похоже, что она его боится. Нет, нельзя. Она широко улыбнулась коллеге и задернула дурацкую бежевую шторку, разделяющую койки. Шторка якобы обеспечивала пациентам хоть какое-то личное пространство, но совершенно не мешала звукам. Любой, кому не требовался слуховой аппарат, мог отчетливо слышать, что говорят в палате. Особенно «весело» становилось, когда начинали обсуждать половую жизнь, мочеиспускание и стул.

Стульев тут не было, поэтому Эмма подтянула красный ящик для утилизации медицинских отходов и уселась на него. Так пациенты чувствовали себя спокойнее, а она могла дать отдых спине.

Курт гневно посмотрел на нее и вышел. Эмма улыбнулась, представилась и начала задавать вопросы, попутно оценивая состояние пациентки. Выглядит спокойной, лицо не перекошено, конечности подвижны, речь четкая, дыхание в норме, лихорадки нет, сознание ясное, зрительный контакт хороший.

— Чем вы занимались, когда начались головные боли? Они появились внезапно или развивались по нарастающей? — Такие вопросы были призваны исключить самые опасные причины головной боли: инсульт, менингит, глаукому, кровотечения.

— Смотрела телевизор. Это просто мигрень. Я уже много лет страдаю мигренями, и сейчас то же самое. — Женщина потерла правый висок большим пальцем, пытаясь унять боль.

Новость была хорошая. Пока Эмма обследовала пациентку, в кармане завибрировал телефон. Она надеялась, что звонит Тейлор. Дочери приходилось нелегко с тех пор, как несколько месяцев назад она рассталась со своим приятелем, Томом. Однажды Тейлор просто заявила: «Больше никакого Тома. Даже имени его слышать не хочу». Отвечать на вопросы она отказалась. Эмма решила, что Том бросил Тейлор, а та слишком горда, чтобы в этом признаться. Она ненавидит проявления слабости и скорее утонет, чем попросит о помощи. Оценки в школе ухудшились, и девочка стала еще угрюмее обычного. Дома она практически не бывала. Эмма снова и снова пыталась с ней поговорить, но Тейлор упорно молчала — даже глаз от телефона почти не отрывала.

Впрочем, Минерву, старую подругу Эммы и педиатра Тейлор, это не беспокоило.

— С Мэй было точно так же. Прекрасный ребенок, мы отлично ладили, пока ей не стукнуло тринадцать и она не превратилась в чудовище. Пять лет жизни с подростком показались мне полусотней. Когда ей исполнилось восемнадцать, чудовище исчезло и вернулась Мэй. Это просто гормональная буря. Тейлор тоже перебесится.

Минерва ошибается. Эмма и Тейлор никогда не ладили, даже когда дочка была совсем маленькой. Она всегда больше любила отца. Когда Эмма с Виктором развелись, Тейлор перестала с ней разговаривать, и молчание длилось многие месяцы. Даже сейчас, спустя годы, когда старые распри остались позади и Виктор с Эммой стали добрыми друзьями, Тейлор избегала матери или откровенно игнорировала ее. Чего-то в их отношениях не хватало. Так было всегда. Более того, теперь у Тейлор начались проблемы. Эмма не знала, в чем дело, но чувствовала: что-то здесь не так. Совсем не так.

Она пожала плечами и вернулась к текущим делам. Пациентка выглядела замечательно. Неврологическое исследование ничего не показывало. Ответы больной внушали оптимизм. Эмма решила не проводить дополнительных исследований. Немножко подлечим, и на выписку.