Ксения
- Автор: Константин Сергиенко
- Жанр: Детская проза / История: прочее
- Дата выхода: 1987
Читать книгу "Ксения"
* * *
Нечай Колыванов, стрелец кремлевского объезда, и его товарищ Пронка Протатуй сидели в кабаке против Аглинского двора. На деревянном столе у крохотного окошка стояла глиняная братина с медом, в руках у стрельцов были кружки. По столу с обломками яичного пирога ползали неведомые мошки, за окном слышался торговый шум Китай-города.
Нечай Колыванов, косая сажень в плечах, красный кафтан на груди распахнут, махом запрокинул кружку и сказал:
— Слаб мед у хозяина. Вчера пил я можжевеловый у Варварских ворот, тот мед был крепок.
— Я-то люблю малинный, — выговорил Пронка тихим голосом. Был он много меньше, хилей Нечая и смотрел на того с почтением. — Ежели еще кардамону туда положить и корицы, язык проглотишь.
— Ну так что, куда он бежал?
— А как выскочили мы с Тишкой из-за угла, он вниз покатился. Тишка за ним, и тоже в кат. Я поверху бежал, но у Казны пришлось влево брать, там забор. Тут мы его и потеряли.
— Я бы не потерял, — сказал Нечай, наливая себе из братины.
— Сдуру мы стали кричать, а потом голова пытал, что, мол, за крики? Мы отказались, не кричал, мол, никто и никто не бегал. Знаешь ты ведь Долмата, он бороду оторвет.
— А что, Пронка, не отведать ли нам двойного вина?
— Небогат я, Нечай.
— Эй, хозяин! — крикнул Нечай, — Неси-ка нам сулею двойного, да стопы дай или достаканцы, не будем мы из кружек хлебать.
Тут же перед ними поставили водку в узкой бутылке да на деревянном блюде крошеный присол с луком и хреном. Хозяин знал, что Нечай Колыванов заплатит коль не сегодня, так в другой день.
— И, говоришь, под ее окном?
— В самый раз под царским деревом. Из-под него и выскочил.
Нечай разлил водку по стопам, выпил, ухватил рыбу руками, понюхал.
— Неважна гвоска, не дошла.
— Все тебе нынче не нравится, не в духе ты нынче, — заметил Пронка.
— А посуди сам, чего быть мне в духе?
— Кафтан получил новый.
— Новый?
Нечай двинул плечом, и кафтан треснул. Сняли его с помершего десятского Гаврилки Мамона, а как кафтан был царский и не мог пойти Гаврилкиной вдове, то перешел он к нижнему за Мамоном стрельцу, а нижним был Колыванов. Нечай открыл было рот, чтоб отказаться, ведь мал был кафтан, но объезжая голова Долмат Талдыкин посмотрел на него едким глазом, и не стал Нечай связываться с головой.
— Кардамон, говоришь, да корица? А знаешь ты, Пронка, какие деньги твой кардамон стоит? Разве боярские мы с тобой дети?
— Верно говоришь, не боярские.
Нечай приблизил к Пронке свое молодое лицо, полыхнул голубым глазом, запустил руку в русую бороду, усмехнулся мрачно.
— А хоть бы и боярские, разве допрыгнуть до яблока?
— Какого там яблока, Нечай? — уныло сказал Пронка.
— Райского! Видишь перед собой дерево райское, а в самом верху райское яблоко. Прыгаешь, как пес, а достать не можешь…
— Яблоко… — Пронка вздохнул. — Видал, как хлеб дорожает? Быть этой зимой голоду.
— Голод… Эх, знал бы ты, что такое голод. Душа горит… — Нечай стукнул кулаком по столу, от этого дрогнула стенка корчмы.
— Не томись, Нечай. Разве в бабе правда? Баба соблазн дьявольский.
— Ты бы ее видал.
— Да я-то видал.
— Когда же?
— На красную ж горку ездили в лес. Меня Долмат посылал, шатер там ставили, качели рубили, а потом в карауле ходили. Видал я твою боярышню, бегает, как коза.
— Эх, а что же я-то?
— Ты, вспомни, три дня в Коломенском был.
Нечай взъерошил густые волосы.
— Не отдадут ее за меня.
— Да уж коль воеводой не станешь, точно не отдадут.
— Она-то сама, ты знаешь ведь, из крестьянок.
— То когда было! Уж коли ее Лыковы вырастили, считай, что боярышня. А теперь при самой царевне. Там и приданое, брат, такое, что тебя с потрохами купят.
— Не пасть ли мне в ноги Ксении свет Борисовне?
— Эка, брат, падешь! Ты ногу-то хоть ее видел?
— Челобитье подам.
— Тьфу на твое челобитье. Кто ты таков, чтоб просить за себя сенную боярышню? Князь или гость заморский? Ты ведь стрелец простой, холопишко, буйная голова. Ни кола у тебя, ни двора, ни гроша за душою… — На этом слове Пронка язык прикусил, потому что пивал он всегда за Нечаев счет, хотя и не был скаредой, просто жена да дети, а Нечай птица вольная, удалой воин.
Но Колыванов не заметил огреха. Угрюмо смотрел в стол, тискал в руках сулею, вот-вот, казалось, пискнет она от боли.
— А знаешь ли ты, Пронка, что она меня любит? — спросил он сурово.
— Грех, грех, — пробормотал Пронка. — Молчи хоть об этом. Ничего не знаю, ничего не слыхал.
Нечай усмехнулся.
— Встречаюсь с ней, Пронка, вижу мою лебедушку.
— Ничего не слыхал, не знаю… — бормотал Пронка.
— Каждую седмицу вижу, а то и чаще.
— Да что ж ты болтаешь такое? — прошептал Пронка. Повертел головой, не слышит ли кто. — А ежели дознаваться станут, ежели меня к пытке возьмут? Знают ведь, что мы с тобой сотоварищи.
— А говори все как есть. Я не страшусь. Нечай, мол, Колыванов да Оленка, Лыковых сиротинка, в любви обмирают. Без света и без надежды. Говори! Мы, может, возьмемся за руки да скакнем с Ивана Великого, для того он и надстроен. Или утопимся.
— Утопимся! А ее-то спросил? Ей-то на кой топиться? Она как сыр в масле катается.
— Не понимаешь ты, Пронка. Она, любушка, за мной на край света пойдет. Хоть в могилу.
Пронка еще раз повертел головой.
— Скажу я тебе так, Нечай. Болтай меньше. Ну, ладно я, а кто другой услышит?
— Другой не услышит. Тебе же я верю. Или ты не товарищ мне?
— Я-то товарищ.
— А с кем мне еще говорить? Или человек говорить не должен? Теперь, чуть слово, сразу донос. Чуть что, на дыбу хватают. Оговоры, наветы. А я говорить хочу! Я против царя не замышляю. Я сам себе голова, я жизнь свою строить хочу. И если уж я полюбил, от своего не отстану.
— Да тише ты, тише, — пробормотал Пронка, — ты вот мне гривну обещал.
Нечай порылся в карманах, сыпанул на стол монеты.
— Одно меня беспокоит, кто это ночью под окнами царскими шастает? Знаешь ли ты, Пронка, что Олена с царевной Ксенией в одной горнице почивает? Окно это теперь самолично стеречь буду.
— Да будто бы в куколе был.
— Все ночью в куколях. Щепкин-то князь, когда Китай-город жег, тоже куколь надел.
— Куколь обличье кроет, — согласился Пронка.
— Я уж его поймаю. Недобрый, видать, человек.
— А кто же теперь добрый? — спросил Пронка. — Время, братец, такое и жизнь. Добра ждать ни от кого не приходится.
Они замолчали, слушая недалекий суетливый шум площади.