Ксения

КНИГА ПЕРВАЯ (1601–1602 гг.)

Она проснулась от ощущения счастья. Месяц был май, ночь на Бориса, и уже светла, но не тем нежным светом, какое дает небо весны, а тусклым и серым. Не щелкали соловьи, хоть и взращено было под окном соловьиное дерево, взятое из заморских стран прямо с кадкой невиданной красной земли. И дерево то любило приманивать серую птичку, давало ей сладкое угощенье, а сам соловьиный царь в серебряном плащике и короне из аметиста мог пролететь над деревом и подарить счастье той, которая глядит на дерево из окна.

Где же ты, царь-соловушка? Который день над Москвой сеется дождь, который день стоят холода, приходится печку топить и накидывать шубку. Но на душе тепло. Особенно под утро, после хорошего сна. А снился ей кто-то скакавший на белом коне. Она собирала цветы, пахнувшие сухим полем, а он промчался мимо, не глядя, так, что пришлось отшатнуться, и только потом, когда столбом взошла пыль, он вздыбил коня, обернулся, и сквозь распавшуюся пелену она увидала его лицо, вспыхнувшую улыбку, нездешний иноземный наряд и вскинутую руку с рудо-желтым взвеянным к небу платком. Потом конь совершил невиданной силы прыжок и унес всадника прямо в небо, а она осталась обомлевшая, с прижатым к груди букетиком жестких цветов.

«Ах, какой сон! Тому, видно, и быть, — подумала она. — Это он мне снился». И сердце сжалось сладко, болезненно, а на глаза навернулась слеза.

Сквозь эту слезу, как в кривом пыльном зеркале, поплыли вкруг стены и потолок новой горницы. Прямо над головой в желтого сукна подволоке расхаживала изумрудная птица с красной гроздью в клюве, а рядом с птицей сидел зверек и смотрел на нее почтительно, как слуга на хозяйку. Дальше расходились замысловатые узоры с виноградными лозами и плодами, а между окном и резной ореховой подпорой возлежал золотой лев, озирая горницу строгим глазом.

Она еще тут не привыкла. Вот ведь и окно. Такого ни у кого нет во всем царском дворе. Она настояла, чтоб делали большое, стекольчатое, да не простого стекла, а цветного венецийского с окончиной из белого крепкого олова. И глухих заволок не разрешила, только ставни, обитые скарлатным сукном. Да и само окно было не глухое, а растворное с серебряными ухватными кольцами и серебряной же задвижкой. Окно ночью не велено открывать, но она оставляет щелку, и это секрет, который знают лишь Марфа с Оленкой.

Вот и сейчас сырой майский воздух колышет прозрачную шторку, и слабый рассвет помалу высветляет ее расписную горницу. Скользит по глазурным кафлям печи, оживляет стену, обитую золотистой тканью, разгоняет тьму в переднем углу. Там спит Оленка. Слышно ровное ее дыханье, и белый ворох волос уже виден на темной шкуре.

Интересно, что снится Оленке? Она старалась припомнить, разглядеть внутренним взором лицо того, на белом коне. Но оно уже удалялось в глубину сознания, и только та вспышка, которая соединила их взгляды, еще горела в душе, и снова у нее сжималось сердце.

Кончалась ночь на Бориса. Наступал день. Именины батюшки. Великого государя, царя, самодержца всея Руси. А для нее милого родителя, наказчика да советчика, ласкателя да защитника, который сулил ей сладкую жизнь и счастье.