Мне ли бояться!..

11

Путь из Останкино вел один — к Марье Никитичне. А больше переночевать было и негде. Я надеялся, что там меня все же не разыщут. Кроме того, у Аслана теперь и своих забот хватало, поскольку его соплеменников стали по Москве усиленно чистить и высылать пачками. Но не такой он был человек, чтобы оставить за кем-нибудь долг и кровь. А за деньги наймутся и русские, есть, которые продадут душу хоть Аслану, хоть Клинтону, хоть дьяволу. Будут сапоги лизать, лишь бы платили. Я поднял воротник куртки, замотался шарфом и пошел в сторону улицы Королева. Палатку нашу на всякий случай обогнул: не понравилась припаркованная рядом машина и те, кто сидел в ней. Наконец добрался до дома, влетел на второй этаж и позвонил в дверь. Долго не открывали, но все же проснулись. Леночкин отец оторопело уставился на меня, словно не узнавая. Потом посторонился. Перегаром от него несло, как из винных складов после бомбежки. На кухонном столе лежали остатки пищи, перевернутые бутылки, а его супруга спала на топчане, накрытая тряпьем. Ей ведь, так же как и Ксении, — лет тридцать, подумал я, а выглядела она на все пятьдесят. Да и сам он хорош, будто последняя жертва Чернобыля. Что за бардак они тут развели?

— Где Марья Никитична? — спросил я, осторожно переступая через портвейновую лужу.

Он махнул рукой, сел и налил себе полстакана какой-то дряни.

— Все. Умерла мама, — произнес он и осушил свою дозу. Потом взглянул на меня — глаза у него были красные — и добавил: — Вот так, Алексей. Выпьешь?

Я автоматически опустился на стул: эти его слова меня как обухом ударили. Не мог поверить. Только и спросил:

— Когда?

— В ночь с воскресенья на понедельник.

Позавчера, пронеслось в голове, когда меня резали в общежитии. А в руке уже оказался стакан, и мы выпили, не чокаясь. Пошла смерть гулять по Москве, подумал я. Вошла во вкус после третьего и четвертого октября. Марья Никитична, конечно, не от пули умерла, но причины-то, если покопаться, не так уж далеки. Если бы не было того, что вокруг, не было бы нищеты, страха, злобы, скопления какой-то нависшей над Москвой ненависти — пожила бы подольше. Вот и случилось самое худшее, чего я боялся.

— Когда похороны?

— Какие похороны! — скривился он. — Не знаю, на что гроб-то заказать! Вчера только в морг увезли.

Супруга его зашевелилась под тряпьем и что-то пробормотала, а меня теперь волновало только одно: Леночка. Как она и что с ней будет?

Словно угадав мои мысли, он произнес:

— Лена ее утром обнаружила и плач подняла, соседи сбежались. Потом уж мне позвонили. Ну, врача вызвали, чтобы, это, зафиксировать смерть… то, сё… У тебя денег нет?

— Нет, — покачал я головой. — Но я постараюсь достать. А можно у вас сегодня переночевать? В последний раз.

— Ночуй, — согласился он. — Мама к тебе хорошо относилась. А я тебя вот о чем попрошу. Забери ты завтра с утра Лену куда-нибудь на весь день, пока мы тут всей этой бумажной волокитой займемся. Да и ей лучше, не сидеть одной дома.

— Конечно, — сказал я. Честно говоря, мне его даже стало жаль: хоть что-то человеческое в нем появилось. Видно, смерть лучше всего отрезвляет.

— Как ты думаешь, удастся у Ельцина с Гайдаром деньги на похороны свинтить?

— Вряд ли, — пожал я плечами. Им, насколько я стал понимать, теперь только хоронить и хоронить. Пока не станет из России одно большое кладбище.

Мы еще посидели некоторое время, но пить я не стал — не лезла эта гадость в горло. А он снова приложился, пока не поплыл.

— Одну квартиру, пожалуй, продам, — сказал он вслух. — На хрена мне две? Накуплю акций, буду жить на проценты.

Валяй, подумал я, таких там только и ждут. Сможешь потом этими акциями сортир обклеить. Но советовать ничего не стал. Если все, даже такие, как он, помешались на дивидендах, будто голодные от запаха индейки из ресторана, то это не мой медицинский профиль. Как можно из ничего построить что-то? Никто же не хочет работать, лишь на проценты жить. Потом я пошел в комнату, добрался в темноте до своей раскладушки за комодом и лег.

И тут раздался вдруг Леночкин голос с дивана — он словно струна прозвучал в тишине:

— Я не сплю, Алеша.

— А ты спи. — Я приподнялся на раскладушке. — Тебе сейчас лучше уснуть. Ты не плакала? — Мне показалось, что ее голос дрожит.

— Нет. Раньше. Не теперь. Почему это случилось?

Но я и сам не знал, почему люди умирают, это никогда не укладывается в голове, каким бы ни был умным. Одно дело — представить смерть, и совсем другое — взглянуть на нее.

— Это глупая и подлая неизбежность, Лена, — произнес я.

— И мы с бабушкой больше никогда не увидимся?

— Люди встречаются после смерти. Непременно. И больше не расстаются. Там, где они нас ждут, нет печали и горя, только радость.

— Тогда я тоже хочу умереть.

— Бабушка тебя бы отшлепала за такие слова. Ты не волнуйся, она будет тебя ждать столько, сколько нужно. Это для нас время то летит, то тянется, как резинка. А у нее сейчас — вечность. Нам даже и не понять, что это за штука такая. Ты, главное, вспоминай ее почаще, и все будет хорошо. И не грусти. Ей приятнее, если ты не будешь плакать. Ты должна вырасти умной, доброй и красивой, наперекор всему, — как хотелось бы бабуле. И ты вырастешь такой, я знаю. Потому что если уж наше поколение такое лживое и дурное, то хоть из вашего какие-нибудь ростки пробьются. Иначе зачем вообще жить? — Я говорил и сам не представлял — откуда берутся слова? — А завтра утром, когда проснемся, пойдем с тобой куда-нибудь гулять. Хочешь, двинем в зоопарк? К слонам и змеям.

— Зоопарк закрыт. Мне страшно, Алеша.

— Ты не бойся, я рядом.

— Ты не оставляй меня.

— Обещаю, — сказал я. — А теперь спи. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — вздохнула она. И я еще долго лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к уличным звукам, которые напоминали крадущихся людей и зверей.

Утром мы только попили с Леной чаю и сразу уехали, не дожидаясь, когда проснутся, а вернее — очнутся, родители. Я хотел заехать в училище, чтобы перехватить у кого-нибудь из ребят наличные, а уж с деньгами мы бы развернулись. Но в само здание я на всякий случаи заходить не стал, а Леночку вообще оставил около метро на скамейке, купив ей мороженое и строго-настрого наказав ни с кем из взрослых не разговаривать. Она лишь вздохнула. Издали я посмотрел: вид у нее был довольно грустный и беззащитный. Сидит маленькая девочка в оранжевой курточке, белокурая, с брикетиком мороженого в руке, а мимо снуют огромные дяди и тети, и нет им до нее никакого дела. Да им и до себя уже дела нет, так мне кажется. Мне повезло, я углядел Димыча и свистнул ему.

— Тебя ищут, — коротко сказал он и дал все, что было, — тысяч десять. — А где ты сейчас обитаешь?

Мне этот вопрос не понравился, и я не стал отвечать. Не хотелось никому доверять. Впрочем, все равно не было у меня никакой обители.

— Ты подожди здесь, — сказал Димыч. — Я на этаж сбегаю, еще займу кое у кого.

— Валяй, — согласился я.

Но пока он бегал, я настрелял тысяч пятнадцать и решил, что хватит. А потом перешел на другое место, за изгородь, откуда меня не было видно. И вовремя. Вместо Димыча выскочили трое парней, из аслановской охраны, и начали рыскать вокруг. Я быстро повернулся и пошел к метро. Не знаю, может быть, это была случайность. А если нет?

Лена сидела там, где я ее оставил, уже управившись с мороженым.

— Вставайте, княжна, нас ждут великие дела! — сказал я.

Прежде всего мы зашли в кафе и нормально позавтракали. Яичницей, сосисками и кофе с булочками. Потом подумали, посовещались, немного поспорили (я предлагал Парк культуры, а Лена — кино), бросили жребий и отправились смотреть какую-то американскую комедию в «Ударник». Довольно дурную, где трое студентов ухаживали за тремя девушками, всю дорогу падая, поскальзываясь, сваливаясь с крыш и так далее. Ничего смешного. Одна из девушек напоминала Полину, и мне стало немного грустно.

— Тебе нравится вон та, в красном купальнике? — шепнул я.

— Клинический случай, — ответила Лена. — У нее пудра вместо мозгов.

— А внешность?

— Ничего особенного. Ноги худые, а коленки в разные стороны.

— Это у тебя они в разные стороны, — обиделся я. — Тоже мне, специалист нашелся. А твоя Анжелика — что, лучше? Кукла фарфоровая.

— В сто раз лучше.

На нас зашикали, и мы замолчали, оставшись каждый при своем мнении. Да, у молодежи свои вкусы, подумал я. Я казался себе умудренным опытом, прожившим долгую и бурную жизнь. Не хватало только седой шевелюры, трости с набалдашником и чтобы у выхода из кинотеатра ждал «линкольн» с шофером в ливрее. Мы бы сели в эту машину и поехали в загородный дом, где бы уже горел камин. А почему не в Тверь? Было бы неплохо. Именно в Тверь. Москва давно перестала быть русской святыней. Сначала ее заполонили комиссары в пыльных шлемах, потом лимитчики со всех концов, а дальше пошли кавказцы. А в Твери мы, Барташовы, как жили с семнадцатого века, так и живем. Даже главная улица в Москве и то названа Тверской. Нет, надо с этим городом что-то делать, какую-то дезинфекцию.

Фильм закончился, «линкольн» у выхода нас не ждал, и мы сели в троллейбус. А вышли около Парка культуры. Сначала мы сходили на выставку одного французского художника, который рисовал не картины, а создавал какие-то конструкции из сломанных колес, гусениц, кастрюль, часов, и все это вертелось, дергалось, светилось, — и Леночка была в полном восторге, а я отнесся скептически. Мне такие замысловатые вещи, когда стараются левой ногой почесать за ухом, не слишком по душе. Зачем выпендриваться, нагромождать утильсырье и посмеиваться над охающими и ахающими простаками? Мне кажется, настоящее искусство должно не подавлять и пугать, как плохая погода с дождем, а чтобы хотелось выйти на улицу без зонтика. Хотя, не спорю, кому-то нравится и сплошной ливень.

Пообедали мы в Парке, потом постреляли в тире, и Лена меня опередила на несколько очков, покормили уток в пруду. Мы старались не говорить о Марье Никитичне, но все равно она была где-то рядом. Мы оба словно чувствовали ее присутствие. И если она действительно видела нас, то, наверное, осталась довольна. Я всегда был младшим в семье, а теперь вдруг сам почувствовал себя старшим братом.

— Лена, а ты хотела бы уехать со мной в другой город? — неожиданно спросил я.

— Насовсем?

— Может быть, насовсем.

— А родители?

— Будешь навещать их, когда захочешь.

— Хочу, — сказала она. — Когда собираться?

— Подожди. — Я улыбнулся. — Сначала мне нужно в Москве одно дело закончить.

— Тогда заканчивай скорей.

— Постараюсь. — И мне показалось, что все наконец стало ясным.

Мы еще побродили по Парку, разметая ногами желтую листву, съездили в Лужники и побывали на Воробьевых горах, наблюдая, как гаснет город вместе с уходящим навсегда днем. Я несколько раз звонил Полине, но Людмила Александровна отвечала, что ее нет дома. Потом мы вернулись в Останкино. Родители ее были настолько пьяны, что я даже побоялся оставлять Лену вместе с ними. Полное отсутствие гласных в речи.

— Пкпатля ншел на квртру, — сообщил отец. — Хрший члвк. Грзин. Дал авнс.

— А Леночку вы куда денете? — спросил я. Так и хотелось дать ему по морде.