Первые

ГЛАВА XXVI

Смуглая, по последней моде одетая женщина, шурша платьем, входит в таможенную комнату. Вслед за ней идет носильщик с двумя чемоданами и какими-то картонками и коробками. Здесь, за большими столами, властвуют жандармы и таможенные чиновники.

— Как фамилия? — спрашивает жандармский офицер.

— Бартенева.

Офицер достает паспорт из стопки, лежащей на столе. Эти паспорта были собраны у пассажиров еще на подъезде к пограничной станции.

— Откройте чемоданы. Зачем выезжали в Швейцарию?

Женщина пожала плечами. Рассмеялась беспечно, сверкнув ровным рядом белоснежных зубов.

— Пленилась красотами Женевского озера. Столько слышала рассказов…

— С какой целью теперь следуете в Россию?

— Соскучилась, господин офицер. Родина… Воспоминания детства… Наконец, родственники… Впрочем, и дела… У меня имения в Костромской и Тульской губерниях. Мой дед, генерал-губернатор Восточной Сибири Броневский… Ах, прошу вас, пожалуйста, не помни́те, — обращается она с обворожительной улыбкой к таможенному чиновнику. — Здесь все только из Парижа. Эти платья от мадам Жюстин. А шляпа такого фасона взяла на выставке первый приз… Я везу ее показать в России. Так могут сделать только в Париже. И страусовые перья… Они всегда являются лучшим украшением…

«У женщин одно на уме, — думает офицер. — Коробки, картонки. Черт знает, сколько эта барынька везет с собой женских сокровищ. Однако внучка генерала…»

— Вы свободны, — говорит офицер учтиво, делая знак таможенному чиновнику. — Прошу, проходите сюда.

Бартенева берет протянутый паспорт.

— Мерси.

Носильщик подхватывает чемоданы.

— Вызывай следующего, — говорит офицер унтеру, стоящему у двери.

Бартенева выходит на платформу. Отсюда уже можно садиться в русский поезд. Быстрым взглядом Катя окидывает все вокруг. Сколько здесь полицейских мундиров! Возвратилась в родную матушку-Русь. Так странно это видеть после гражданственной Швейцарии — там и военные в свободное от службы время предпочитают быть в штатской одежде.

Катя заходит в вагон. И вот поезд трогается. Побежали перед окном луга, перелески, деревушки, белая березовая рощица, освещенная солнцем. Катя смотрит на березки и чувствует радость, как при свидании с другом после долгой разлуки. Родные места, знакомые картины. Она едет домой, в Россию, и, несмотря ни на какие синие мундиры, сердце сладко замирает от счастья.

— Вы надолго к родным пенатам? — слышит она голос соседа по купе.

Катя оборачивается.

— Как поживется, — говорит она уклончиво, пожимая плечами.

А сама краем глаза наблюдает за попутчиком. Уж не шпион ли? Надо быть осторожней. В чемоданах, под «парижскими» платьями мифической мадам Жюстин сделано двойное дно. Там плотно уложены номера «Народного дела». Их ждут в России. С их помощью Катя должна разъяснить идеи и задачи Интернационала. И увлечь молодежь на тот путь, который им всем, членам Русской секции, кажется единственно правильным.

Поезд подходит к Петербургу. Бартенева нанимает извозчика и едет к родственникам, к сенатору Гизетти. Этот дом вне всяких подозрений. Потом она снимет комнату.

На другой день Бартенева, в своем обычном скромном платье с белым воротничком, подходила к дому в Кушелевке. Здесь студенческая коммуна. Но, Катя знает, эту молодежь объединяет не только общая крыша, но и общие идеи. Здесь живут революционно настроенные юноши и девушки. Они устраивают кружки самообразования, распространяют полезные книги, ведут пропаганду среди народа, каждую минуту рискуя за это заплатить своей свободой и даже жизнью.

Ей долго не открывали. Она не знала условных звонков, и, может быть, ее рассматривали из окна.

Наконец дверь отворилась. На пороге стоял Натансон. Бартенева знала его еще до отъезда за границу. Он — студент Медико-хирургической академии, энергичный, волевой.

— Как хорошо, что вы приехали, Екатерина Григорьевна. Входите. Я имел сведения, что вы собираетесь в Россию, — говорит Натансон. — У нас здесь сегодня друзья, рабочие с металлического завода, с фабрики Торнтона. Мы занимаемся с ними грамотой и арифметикой.

По случаю прихода Бартеневой занятия отменяются. Все собираются в общий зал — большую комнату, где происходят иногда лекции, диспуты, чтение интересных книг.

Катю окружают. Среди студенческих блуз она видит рабочие куртки. Кое-кто ее знает, с ней здороваются. Ее атакуют вопросами.

— Надолго ли в Россию?

— Сколько человек в Русской секции?

— Привезли «Народное дело»?

Катя вынимает из саквояжа несколько экземпляров журнала. Их тотчас расхватывают, передают друг другу.

— Надо попробовать перепечатать.

— Если не выйдет, перепишем.

Но вот Натансон говорит:

— Екатерина Григорьевна, может быть, вы нам расскажете обо всем поподробней?

Катя устраивается за столом, остальные садятся на стулья, на подоконники.

«Человек тридцать здесь», — думает Катя.

Она начинает разговор с того, как несправедливо устроено человеческое общество. Говорит об организации Международного товарищества рабочих, рассказывает о Русской секции, о спорах с Бакуниным, о представительстве Маркса и о женевской стачке.

— Мы себя тоже можем поздравить. И в России начинаются стачки. Вот недавно, в мае, здесь у вас в Петербурге произошла стачка на Невской бумагопрядильной фабрике. Мы слышали, в ней участвовало более восьмисот рабочих. Это событие огромной важности. Может быть, тут присутствуют с этой фабрики?

— Есть! — сказал сидящий у окна пожилой мужчина с впалой грудью чахоточного.

— Я тоже! — откликнулся молодой круглолицый парень, стриженный в скобку.

— Так вот, я спрашиваю вас и всех, кто здесь находится, — Бартенева посмотрела в зал. — Всегда ли знали рабочие во время стачки, что нужно им делать, как разговаривать с хозяином, чего добиваться? И знают ли рабочие других фабрик и крестьяне в деревнях?

Бартенева говорит о том, что борьба должна вестись сознательно.

— Политическая пропаганда, изучение опыта других стран, создание интернациональных секций и вступление в Международное товарищество рабочих — вот наши задачи! «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — в этом заложен глубокий смысл.

Высокий белокурый молодой человек с тонкой, как у девушки, талией говорил сразу после Бартеневой. Он вышел вперед, закинув голову. Голубые, чуть навыкате глаза его смотрели куда-то поверх собравшихся.

В столицах шум, гремят витии,
Кипит словесная война,
А там, во глубине России, —
Там вековая тишина, —

продекламировал он нараспев, картинным жестом выбросив вперед руку.

— Там вековая тишина! — повторил он еще раз, подняв палец. — Мы слушали здесь очень интересные и приятные речи. Екатерина Григорьевна все очень хорошо и обстоятельно рассказала. И про секцию, и про Международное товарищество рабочих. Но я спрашиваю: зачем это все нам?

Белокурый молодой человек остановился, выждал. Он говорил размеренно, гладко, — видно, привык выступать. Во всей его позе было даже что-то артистическое, он то с улыбкой обращался к Бартеневой, то как бы раскланивался.

— Так вот, зачем это нам надобно? Россия идет своим путем, отличным от пути Запада. У них капитализм, много рабочих, так называемых пролетариев, им и надо «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Ну и пусть соединяются. А нам зачем? У нас страна крестьянская, лапотная. Мужиков поднимать надо. Бить в набат! Будить! Чтобы всколыхнуть вековую тишину. Во глубине России — вот где наша сила! А пролетарии — это дело не наше.

Во все время, пока говорил высокий студент, Натансон нетерпеливо ерзал на стуле, ерошил волосы, что-то писал на бумажке. Он сразу вскочил, как только студент кончил. Кивком головы отбросив со лба черные пряди, он заговорил быстро и горячо.

— Неверно! Так рассуждать нельзя! Разве у нас нет пролетариата? Он есть! И хотя его еще мало, но фабрики и заводы все время растут. Вспомните, сколько их появилось у нас в Петербурге за последние десять-пятнадцать лет! Завод Макферсона — раз, Семянниковский — два, Резиновая мануфактура, Металлический завод, Обуховский…

— Завод Лесснера, Нобеля, — говорит кто-то с места.

— Патронный завод, «Феникс» на Выборгской стороне, — добавляет еще кто-то.

— Вот видите! И в России развивается промышленность. Мы не можем не замечать этого факта. А как живут рабочие? Ужасно. Все мы помним книгу Флеровского «Положение рабочего класса в России», которую недавно читали вслух в этом же зале. Какой мы видим выход? Нужно организовывать рабочих, подготавливать их политически…

— Все-таки крестьян в стране большинство, и нужно думать прежде всего о крестьянах, — вставляет белокурый молодой человек. — Общину укреплять — вот что!

— О крестьянах мы думаем и будем думать. В деревнях нужно вести пропаганду. И укреплять общину. Но и в городе мы должны работать.

Встает молодой рабочий.

— Я здесь слушал господина студента. Он не признает нас, рабочих. Что ж! Значит, плохо еще всматривается в то, что делается вокруг. И на фабриках, видно, никогда не бывал. Пусть придет хоть к нам, на фабрику Торнтона. Сколько мы работаем? С пяти утра до восьми вечера. А сколько за это получаем? Семьдесят копеек. Наши жены и дети мучаются на фабрике рядом с нами. От хлопковой пыли ничего не видно, дышать нечем. Глохнем от грохота машин. Жара такая… Да что говорить! Пусть зайдет в наши бараки. Нар настроено в три этажа, да еще спят на полу под нарами. А за каждую вину и не вину получай штраф или битье плетью. Хорошо живем?

Рабочий говорил просто, уверенно. Чуть прищуренные серые глаза его смотрели спокойно. Ладонью руки он иногда рубил воздух, как бы ставя после фраз точки.

— Была стачка и будут еще. Правильно здесь сказали, надо всем вместе, гамузом. Так-то, может, что и получится, — закончил он.

После рабочего говорили другие. О том, что интеллигенция является неоплатным должником народа. Веками за счет народа учились, приобщались к культуре. Пора оплачивать долг. Все силы отдать на освобождение народа. Если нужно — бросать университеты и идти на фабрики, заводы, в деревни, чтобы готовить народ к великой битве.

Некоторые стояли на бакунинских позициях — народ нечему учить, надо немедленно призывать к восстанию.

Выступили все, кто присутствовал на собрании. Равнодушных не было.

Бартенева слушала и удивлялась. Удивлялась тому, как говорят рабочие. Там, в Женеве, она привыкла, что они могут выступать не хуже людей интеллигентных. Но здесь, в России… Еще совсем недавно это были забитые люди. А теперь… Они говорят так разумно, с такой страстностью, рассуждают о классовой борьбе, о коллективизме… Это ли не показатель силы пролетариата! Их учит сама жизнь. А если к тому же пропаганда…

Бартенева выступила еще раз.

— Маркс писал нам о том, что наша страна тоже начинает участвовать в общем движении века. Это очень верно. Это видно из сегодняшних высказываний. Русская секция придает большое значение пропаганде в деревне. Мы считаем, что земля — общее достояние человечества и должна принадлежать всем. Но нельзя не видеть рабочих, пролетариата. Пролетариат растет. Пролетариат на Западе уже сила. Мы должны помочь нашим рабочим стать тоже силой. И войти в Интернационал. Только так мы сможем сбросить царизм.