Первые

ГЛАВА XXVIII

Она никак не ожидала, что двери откроет он сам, — и растерялась. А он уже говорил весело и непринужденно:

— Вы ко мне? Проходите, пожалуйста. Вот сюда.

Маркс был широкоплечий, коренастый, с гривой черных, посеребренных сединой волос и живыми темными глазами на смуглом лице.

По внутренней лестнице они поднялись во второй этаж и вошли в довольно просторную комнату с широким окном, выходящим в парк. Направо был камин, посредине, против окна, стоял простой письменный стол, слева кожаный диван, по стенам шкафы с книгами.

— Садитесь, рассказывайте, — произнес Маркс, приветливо глядя на Лизу.

Маркс пододвинул гостье кресло возле стола, сам сел напротив.

Лиза рада была, что свет из окна падает сзади и не так видно ее смущение.

— Я к вам от Русской секции, из Женевы, — сказала Лиза. — Вот письмо.

— О, так вы мадемуазель Элиза. Мне писал Беккер. Та самая веселая волшебница, которая обратила в бегство самого бога анархии.

Маркс расхохотался.

— Вы его сразили смехом. Это острое оружие. Говорят, после этого диспута Бакунин надолго потерял равновесие.

Маркс надорвал конверт, вынул письмо.

Лиза украдкой разглядывала кабинет. На стене висел гобелен, изображающий бушующее море. В углу виднелся мраморный бюст какого-то античного героя. На камине лежали сигары, стояли фотографии, видимо, близких людей. Но что больше всего поражало в этой комнате — это книги. Здесь было царство книг. Книги, рукописи, журналы, газеты лежали всюду. Не только на полках, но и сверху на шкафах, на рабочем столе, еще на двух столиках, стоявших в комнате, на стульях и даже на полу. Лизе казалось, что они разбросаны как-то без особого порядка.

Она заметила на письменном столе раскрытую книгу. О, она узнала ее сразу! Это был томик стихов Гейне. Лиза обрадовалась, как будто встретила старого друга. Так, оказывается, и Маркс увлекается стихами!

Маркс перехватил взгляд Лизы.

— Я вижу, вы любите Гейне!

— Да, особенно «Зимнюю сказку» и «Силезских ткачей».

Маркс погрустнел.

— Он умер ужасной смертью. Восемь лет он лежал больным, не мог двигаться, шевелиться. Но не терял бодрости. «Силезских ткачей» он писал после восстания ткачей. Он принес нам только что написанные строки и читал. Генрих был большим другом нашей семьи. Это великий поэт. Про него можно сказать словами Пушкина:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа…

Пушкинские строки Маркс произнес по-русски.

— Мы будем с вами говорить по-русски. Я изучаю русский язык. Меня можно понять?

— Вполне, — говорит Лиза, улыбаясь.

Маркс подошел к книжному шкафу.

— Я недавно завел в своем шкафу новую полку. Вот посмотрите — только русские издания.

«Лиза подходит к шкафу и видит тома Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Гоголя, Добролюбова, Герцена, Тургенева, Чернышевского.

— Как здесь много книг! Вашей библиотеке позавидует любой русский.

— Это мне присылали русские друзья. Ваш язык не легкий. Он ведь сильно отличается от германских и романских языков. Но результат стоит усилий. Я могу в подлиннике прочесть ваших великих писателей и вашего Чернышевского. Это замечательный мыслитель.

Его произведения поражают силой и глубиной мысли. Его политическая смерть — большая потеря не только для России, но и для всего мира.

Маркс снимает с полки книгу Флеровского «Положение рабочего класса в России», о которой он писал Русской секции.

— Я достал ее с большим трудом, — говорит он. — Это первая книга, которая рассказывает правду об экономическом состоянии России, беспощадную и жестокую правду. Этот человек, видно, сам всюду побывал и наблюдал все лично. Он жгуче ненавидит помещиков, капиталистов и чиновников.

Маркс показывает «Лизе абзац о том, что в России рабочий день длится более четырнадцати часов и даже дети на многих фабриках работают по шестнадцать часов.

— «Ярославский статистический комитет нашел образцовым положение рабочих на фабриках, где мужчины, женщины и дети работали по четырнадцать с половиной часов в сутки и жили в казармах!» — Читает Маркс по-русски. — При этом заработная плата такова, что не хватает денег даже на продукты питания. А промышленные товары рабочий может купить в год на сумму от одиннадцати до четырнадцати копеек. Это же крайне низкий уровень! По подсчетам Флеровского, праздничное платье женщина из рабочей семьи может сшить раз в двадцать лет! — с возмущением говорит Маркс.

Лиза берет в руки книгу Флеровского. Она вся испещрена пометками Маркса. Подчеркивания с левой и с правой стороны то волнистой линией, то прямой. Восклицательные и вопросительные знаки, надписи на русском, немецком, французском языках.

— Мы тоже в Русской секции изучали книгу Флеровского, — говорит Лиза. — Василий Васильевич Верви — такова его настоящая фамилия — очень серьезный публицист. Он долго и кропотливо собирал статистические данные. И сам видел жизнь. Он ведь неоднократно подвергался арестам и ссылкам. Жил в Сибири, на окраинах России. Русская действительность очень тяжела.

Лиза уже совсем оправилась от смущения. С каждой минутой она проникалась все большей симпатией к Марксу. Этот непринужденный тон разговора. И то, что Маркс любит стихи. И как он старательно выговаривал каждое русское слово, не стесняясь переспрашивать Лизу. Все было так по-человечески тепло и просто. И Лизе казалось, что они знакомы много лет.

Лиза рассказала Марксу про поездку Бартеневой в Россию и о ее впечатлениях. Про стачку на Невской бумагопрядильной фабрике.

— А русские крестьяне? Как они живут? — говорит Лиза, и перед глазами у нее возникает как будто давно забытая и все же никогда не забываемая картина, призрак далекого детства: на коленях плачущая мать и мужики с вилами и топорами…

— Здесь я могу многое вам рассказать, — вздохнув, продолжает Лиза.

Она обрисовывает крестьянскую жизнь так ярко, с такими подробностями, что Маркс спрашивает:

— Вы, наверно, видели все это своими глазами?

Потом они говорят о том, как нужно построить пропаганду в России, о работе Русской секции, о международном рабочем движении.

— Я убежден, что именно в России неизбежна и близка грандиознейшая социальная революция, — говорит Маркс. — Так что работы у вашей секции очень много. Главное — тесная связь с родиной. Там заметно брожение, поднимаются новые силы, которые хотят осмыслить все происходящее.

Они помолчали.

— А знаете, — сказала Лиза, — ваш «Капитал» перевернул многое в сознании русских революционеров.

Маркс улыбнулся.

— Когда в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году вышел мой «Капитал», я вскоре получил предложение из России о его переводе и издании. Это было для меня неожиданностью и огромной радостью. И это показательно. Россия будет первой страной, переиздавшей «Капитал». «Капитал», — он задумался, — это дело всей моей жизни. В основе его большой фактический материал.

Маркс подходит к шкафам, к столу, достает то одну, то другую книгу, показывает Лизе журналы, выписки из газет. Он находит все безошибочно и быстро, и Лиза убеждается, что тот беспорядок в книгах, который показался ей сначала, на самом деле для хозяина является строгим порядком.

— Работа над «Капиталом» еще не закончена. Но и то, что сделано, могло быть осуществлено только благодаря жертвам со стороны моей дорогой семьи и моих лучших друзей. Я познакомлю вас с Фридрихом Энгельсом. Это замечательный человек, — говорит Маркс.

— Конечно, можно было бы жить безбедно. Адвокатская карьера могла давать средства к существованию. Но я всегда говорю себе: надо быть скотом, чтобы повернуться спиной к мукам человечества и заботиться о своей собственной шкуре. Вы ведь тоже в Русской секции живете по тем же принципам, что и я. Мне говорили, что Утин — блестящий филолог. А вот вы, я слышал, княжна, — смеется Маркс.

Лиза тоже смеется. Она хочет сказать, что не совсем так, ее род уже не чистый, «подпорчен».

В это время открывается дверь и в комнату вбегает черноглазая девочка, похожая на Маркса.

— Это моя младшая дочь, Элеонора, — говорит Маркс. — Познакомься, Тусси, — обращается он к дочери.

Девочка сделала церемонный поклон.

— Кво-Кво — китайский принц, — и тут же расхохоталась.

— Кво-Кво, она же Тусси, она же карлик Альберих, — смеясь, сказал Маркс.

— Мавр, — сказала Тусси, — мама и Ленхен приглашают вас к столу.

— Хорошо. Передай маме, что мы сейчас придем. Только закончим разговор.

— О, я знаю. Ты ведь заговоришься и забудешь. Лучше иди сразу.

— Что ж! Ты, как всегда, права. Мы за столом успеем наговориться, — сдается Маркс, приглашая Лизу в столовую.

За столом хлопотала жена Маркса. Несмотря на годы, несмотря на лишения, она была еще очень хороша собой. Матово-белое удлиненное лицо. Темные дуги бровей. Большие карие глаза, светившиеся лаской и вниманием. Только несколько оспинок на лбу напоминали о недавно перенесенной тяжелой болезни.

— Знакомься. Это Элиза Томановская из России. Помнишь, нам писал Беккер… — сказал Карл.

— Как же! — улыбнулась Женни. — Схватка с всемирным разрушителем. Об этом много говорили.

— Но рассказывайте, когда вы приехали? Где остановились? Как устроились? Может быть, там нехорошо — так переезжайте к нам. Как это у вас говорят — мне читал Карл: «в тесноте, да не в обиде». — Глаза ее смотрели приветливо, видно было, что она всегда готова сделать все для друзей.

— К нам, к нам! — воскликнула Тусси. — Я сяду рядом с мадемуазель Элизой!

Девочка подбежала к Лизе и обняла ее — это было высшим выражением симпатии со стороны китайского принца Кво-Кво.

Лиза поблагодарила всех. Сказала, что она устроилась в отеле и что там вполне прилично.

В комнату вошли старшая дочь Маркса, Женни, и Елена, неся подносы с бутербродами.

— Знакомьтесь, это Женнихен и наша Ленхен, — сказала Женни-старшая.

У Женни было смуглое лицо, черные блестящие волосы, спадавшие локонами на плечи, карие глаза, тоже, как у матери, ласковые и приветливые.

Ленхен, Елена Демут, была примерно одних лет с женой Маркса.

Она давно жила в семье, заботилась обо всех, помогала по хозяйству. Была добрым другом, преданным и бескорыстным, настоящим членом семьи.

Прежде чем сесть за стол, Женни подошла к мольберту, стоявшему у окна, и, опасаясь, видимо, солнца, которое неожиданно вышло из-за туч, задернула занавеску над картиной.

— Вы рисуете, Женни? — заинтересовалась Лиза. — Покажите, пожалуйста.

Картина была еще не закончена, но говорила о недюжинных способностях художника. На ней были изображены пастух и принцесса по одной из сказок Андерсена.

— Это я ей придумала тему, — важно сказала Тусси.

— Уж не подговариваешься ли ты делить гонорар пополам, — засмеялась Ленхен.

— Если будет мне растирать краски, так и быть, — сказала Женни-младшая.

— А что скажет Мавр? — допытывалась Тусси.

— А я скажу, что больше не буду тебе рассказывать сказки, раз ты употребляешь это во зло.

— Но давайте садиться за стол. Наша гостья, наверно, уже давно проголодалась, — сказала жена Маркса.