Первые

ГЛАВА XXI

В марте 1869 года в Петербурге, снова вспыхнули студенческие волнения.

На этот раз беспорядки начались в Медико-хирургической академии. Из академии был незаконно исключен студент. Товарищи заступились. На сходке, где присутствовало более полутора тысяч студентов, выступали горячо и страстно. Требовали возвращения уволенного студента. Уничтожения полицейской опеки. Свободы собраний, свободы слова. Вспомнили о другом студенте, который незадолго до этого также был исключен из академии. За то, что недостаточно почтительно разговаривал с инспектором. Тогда тоже студенты бунтовали. Начальство обещало исключенного вернуть, но не сделало этого.

На сходке студенты требовали к ответу инспектора.

— Пусть скажет, почему не сдержал слово. Почему в академии процветают доносы и подслушивания.

На другой день появился приказ о запрещении сходок. Зал, где обычно происходили студенческие собрания, как тогда в университете, оказался закрытым.

И так же, как тогда, студенты сломали двери. Сходки продолжались и в этот, и на другой, и на третий день. Были выбраны делегаты, которых собрание послало за инспектором. Инспектор без шинели и шапки убежал в клинику к Боткину.

Студенты всей массой вышли на улицу и осадили клинику. Они решили здесь быть до вечера и даже провести ночь, но добиться объяснения с инспектором.

Около девяти часов вечера к студентам вышел Сергей Петрович Боткин. Это был любимый профессор студенчества. Он пользовался большой популярностью за свои исключительные знания и свободолюбивые мысли.

Боткин обратился к студентам. Он просил их успокоиться и пропустить домой инспектора.

— А почему он от нас прячется? Согласитесь, это неблагородно!

— Пусть выйдет к нам и скажет, почему до сих пор не восстановлен Василевский!

— И за что исключили Надуткина. Все знают, что экзамены он сдал. Просто затеряли его экзаменационный лист, — раздались возгласы.

— Все эти вопросы будут разобраны. Но я прошу вас сейчас не задерживать инспектора. Тем более, что сегодня он мой гость, и вы, надеюсь, хотя бы поэтому не захотите причинить ему неприятности, — мягко сказал Боткин.

Наступила тишина. Сергей Петрович вернулся обратно в клинику, вышел вместе с инспектором и провел его сквозь толпу.

Медики молчали. Из уважения к Боткину они решили сейчас не вступать в конфликт с инспектором. Но выразить письменный протест против его поведения и продолжать сходки в академии до тех пор, пока не будут удовлетворены все требования.

В эту ночь полиция арестовала многих студентов. Когда на другой день медики пришли к академии, она оказалась закрытой. На территорию академии никого не впускали.

Сотни студентов собрались перед зданием академии. Они запрудили все прилегающие улицы. К ним присоединился еще народ. Виднелись пестрые платки и шляпки женщин, серые крестьянские зипуны и кое-где — картузы мастеровых.

Толпа шумела. То здесь, то там раздавались возмущенные крики:

— Долой полицейский режим!

— Долой инспектора Смирнова!

— Наше дело правое!

Какой-то светловолосый юноша в клетчатом пледе забрался на ограду и говорил оттуда:

— Господа! Мы не одиноки. Поднимать народ надо. Смелее! Поклянемся же, что мы не побоимся ни тюрем, ни ссылок, ни даже смертной казни.

— Клянемся! — как из одной груди, вырвался крик. Сотни рук поднялись, сжатые в кулаки.

В это время из боковой улицы показались конные жандармы. Они ехали неторопливо, прямо на народ.

— Рразойдись! — закричал офицер, помахивая ременной плетью.

— Почему закрыли академию?

— Мы требуем инспектора!

— По приказу его превосходительства генерала Трепова сходки запрещены! Прошу немедленно разойтись по домам! — еще раз выкрикнул офицер.

Лошади жандармов стали теснить студентов. Кто-то упал. Его едва успели оттащить из-под копыт лошади. Рассеченное лицо заливала кровь.

— Отвести надо в амбулаторию.

— Нет, там его арестуют.

— Тогда домой.

— Давайте отведем его на квартиру к Сусловой. Там его не посмеют взять. Она здесь недалеко живет.

Суслову все знали. Ее имя среди молодежи произносилось с уважением и теплотой.

Боковыми улицами раненого повели на Сергиевскую к Надежде Прокофьевне.

Под напором жандармов толпа отходила к берегу Невы. И вдруг кто-то бросил клич:

— На лед, друзья! На лед! Здесь они нас не возьмут!

Студенты побежали на лед Невы.

Жандармы подскакали к берегу и остановились. Так они стояли друг против друга — вооруженные до зубов конные жандармы и безоружные студенты.

Спуститься на лед жандармы не решились, и студентам удалось уйти.

В тот же день на стене в коридоре университета появился клочок бумаги. На нем было всего несколько торопливо написанных слов. Студенты-медики призывали студентов университета принять участие в общем деле.

Клочок бумаги висел недолго. Его заметил кто-то из администрации и сорвал. Но искра была брошена. Пламя побежало как по бикфордову шнуру. От одного к другому передавались слова воззвания.

Как тогда, восемь лет назад, зашумел длинный университетский коридор. По нему толпились группами, бежали студенты, о чем-то возмущенно толкуя, размахивая руками.

— На сходку, господа! На сходку!

В университет была вызвана полиция. Во дворе, в вестибюле появились синие мундиры. Жандармский офицер уговаривал и просил. Но сходка все же была проведена.

На другой день у дверей залов и аудиторий была выставлена охрана.

Тогда студенты стали устраивать свои собрания в разных концах города, на Петербургской и Выборгской стороне, в Измайловском полку, на Васильевском острове.

Третье отделение доносило царю о «постоянно возрастающем брожении», о «таком настроении умов», при котором требовался «только случай, чтобы дать повод к явным беспорядкам». Царь был напуган. У всех еще были живы в памяти волнения начала шестидесятых годов, прокламация «К молодому поколению».

Снова правительство закрыло университет. Усилились полицейские облавы, аресты.

Но движение ширилось, росло. Волнением охвачены другие учебные заведения, Технологический институт, Земельный. Появились воззвания, рукописные листки. Вышла печатная прокламация «К обществу». В ней студенты излагали свои требования и призывали к солидарности.

«Общество должно поддержать нас, потому что наше дело — его дело. Относясь равнодушно к нашему протесту, оно кует цепи рабства на собственную шею», — говорилось в прокламации.

Борьба разгоралась. Началось брожение среди рабочих. Кое-где рабочие открыто выражали свое недовольство. Это были еще слабые, стихийные выступления. Русский пролетариат, вчерашние крестьяне, был еще немногочислен. Ему не хватало организованности и политической направленности.