Грушевый чертенок

Павлуня, не обращая внимания на злые слова, сперва сам угостил лошадку хлебом, потом дал корочку Женьке, чтобы тоже покормил Варварушку да порадовался.

«Пустяками занимаются!» — сказала бы на это деловитая Марья Ивановна, не терпевшая, когда сын возился с лошадьми да с собаками, с хромыми кошками и подстреленными воробьями.

Павлуня с Женькой вместе повели нежданную гостью в конюшню. Варвара брела следом, как привязанная, хотя Павлуня не позвал ее, а просто повернулся и пошел.

— Дуров! — сказал ядовито Иван.

— Дурак, — вздохнул Женька и обратился к Павлуне: — А ты верхом! Чего ноги-то бить, когда кобыла рядом?

— Не кобыла, а Варвара, — возразил Павлуня.

Показалась конюшня — низкая крыша, ветхие стены. Осталось только дорогу перейти — и лошадка дома. Но на дороге крепко стояла Марья Ивановна и смотрела на всю троицу. В сумерках Женька не видел, как она смотрела, но он сразу заметил кулаки, упертые в бока.

— Не бойся! — шепнул он.

Марья Ивановна шевельнулась:

— Явился? — Голос у нее был глухой, усталый. — Чьи еще огороды давил?

Женька бойко ответил ей:

— Мы ж для совхоза, не для себя! А насчет сегодняшнего, так вы не волнуйтесь! Огород вам вспашут! Обещал же Аверин! — торопился высказаться Женька, пока голос Марьи Ивановны не набрал силу.

Она не слушала, а, подойдя поближе к Павлуне, с удивлением спросила:

— Пашка, а Пашка, неужели тебе собственного дома ни на грош не жалко? Разве ж я для себя одной огород горбом возвела?

Голос Пашкиной матери дрожал и надрывался. Сегодня Марья Ивановна совсем не была похожа на себя.

— Какой там огород, — пробормотал Павлуня. — Крапива сплошная.

— Крапива, да моя! — взвизгнула было Марья Ивановна, но тут же опять притихла и сказала, тяжело вздохнув: — Нет, не хозяин ты, Пашка!

И Марья Ивановна с такой печалью посмотрела на сына, словно был он безнадежно болен и ему ничем нельзя помочь.

— А это что за кляча? — заметила она наконец. — Куда ее ведешь, такую страшную?

Женька, радуясь перемене темы, залопотал:

— Это Трофимова лошадь, Варвара! А ведем мы ее на конюшню!

— А тебя не спрашивают! — обозлилась она. — Тебе-то чего весело?! В школу иди, лоботряс несчастный! Эх, была бы я твоей матерью!

— Не надо! — засмеялся паренек.

Марья Ивановна зашагала домой, наказав Павлуне «немедля приходить». Парни отвели лошадку и разошлись.

— Если что — прямо ко мне! — крикнул Женька и понесся весело к дому.

Теперь не страшно за Пашку. Если Марья Ивановна и была заряжена гневом, как грозовая туча молниями, то она уже отвела душу на Женьке. И всю дорогу паренек посвистывал, а дома отбил перед изумленной матерью такую чечетку, что та с тревогой спросила:

— Что это ты веселишься? Не к добру.

Женька, не прерывая пляски, отвечал:

— Чтой-то веселюся — это не к добру: может быть, женюся, а может быть, помру!

И оба рассмеялись. А через минуту, замирая от счастья, слушала седая Лешачиха повесть о том, как героически доставлял Женька срочный груз и какое большое, с лошадиную голову, «спасибо» он отхватил.

Павлуня вошел в дом с опаской, но Марья Ивановна не ругалась. Она опять сидела, склонившись над той же толстой книгой, а увидев сына, снова поспешно захлопнула ее.

— Читаешь? — спросил он.

— А разве нельзя? — пробормотала Марья Ивановна и пошла к себе — прятать книгу. Из своей комнаты спросила: — Где непутевый отдыхает-то?

— Не знаю, — рассеянно ответил сын. — В санатории где-то, говорят.

— Дурак! — сказала мать сердито.

И Павлуня не понял, кого она отругала — его или Трофима.