Грушевый чертенок

— Давай, давай! — подталкивал Саню Володя к маленькому штурвальчику, а Иван Михайлович покачивал снизу тяжелой башкой: ох, не дело удумал штурман!

Саня уселся на место капитана, на теплую скамейку, чувствуя на спине своей напряженный взгляд отца. Тронул пальцами заветное колесико. Увидел за стеклами рубки широкий Семкин рот: на, гляди!

— Смелей, — наклонился Володя. — Я же тут…

«Крутить» оказалось не так-то легко: шестеренки сыто похрустывали, и Саня чувствовал, как там, внизу, паровая машина натягивает цепи, тросы, как, подчиняясь его воле, неуклюже и важно поворачивается руль-рулино. А как, наверное, тяжело было вручную ворочать вот этот большой штурвал с отполированными за многие годы ручками!

Саня скосил глаза — Володя выставил чуб в окошко, и его полощет ветер. Шлепают колеса. Саня ведет караван. Мимо мелей и бакенов, мимо плесов и перекатов, мимо суровых рыбаков.

Володя громко поясняет отцу:

— Столб на берегу видите? Знак такой. Можно свободно идти этим берегом.

«Знаю», — понимает малую эту хитрость благодарный Саня.

— А вон перевальный знак. Ну, чтобы переходить, переваливать, что ли, с берега на берег, идти где поглубже, поудобней…

— Мудрено, — с уважением говорит отец, и в голосе его Саня слышит тревогу: справишься ли, сын, не подведешь?

Не бойся, батя! Сане теперь ничего не страшно!

А позади — осторожные разговоры. Отец спрашивает у Володи, трудна ли речная работа. И Володя горячо отвечает: ох и каторжна! Одних знаков да огней — черт голову сломит! «Точно!» — хмурится Саня.

Впереди — земснаряд: черная высокая фабрика на плаву, с трубами, с окнами, с ковшами. Саня говорит, не оглядываясь:

— Машинка!

— Погуди!

Гудит: разрешите пройти? Над трубой машинки поднимается белый султанчик, и чуть погодя доносится ответный гудок — пожалуйста. И трепыхается отмашка.

Володя, выскочив на мостик, тоже машет белым ослепительным флагом. Машинка чуть отодвигается к берегу, освобождая, как условились, дорогу.

— Расходимся левыми бортами, — буднично говорит Володя, и Саня кивает:

— Ага…

А за спиной тихо волнуется отец:

— Сань…

Внизу раза два прохаживался Карпыч — поглядит наверх, на рубку, с отвращением плюнет и снова пропадет в дыре. На третий раз не пропал — подошел к борту:

— Бабы…

Мимо проносились байдарки, а в них загорелые девушки дружно посверкивали вёселками. Коркин засвистел, заплясал. Девушки помахали ему руками.

— Погуди! — сунулся под Санину руку взволнованный Володя. — Ага! А ну еще!

Иван Михайлович — человек солидный: не орет, не свистит, не гудит, вдумчиво разглядывает девчонок в черный бинокль. Так засмотрелись ребята — чуть на мель не влетели: попер пароход мимо белого бакена.

— Эй! — недовольно оторвался от бинокля Иван Михайлович. — Купаться полезли?

Володя, оттерев Саню, поспешно закрутил штурвал — сперва маленький, потом большой.

— Фу! — оглянулся на помертвелого рулевого. — Вытащили! Вот наломали бы дров!

— Сань, — усохший голос отца. — Пойдем, Сань!

— Пойдем, — опомнился сын. — Спасибо, Володя…

— Спасибо! — серьезно повторил отец, торопясь не в каюту, не в машину — опять на шлюпку, к Карпычу!