Грушевый чертенок

НАГОВОР

Утром Модест не вышел на работу.

— Заболел, а может, совесть загрызла, — предположил Саныч.

— Вику проклятую караулит, поди! — яростным шепотом возразил ему Женька и сплюнул.

Павлуня не принимал участия в разговорах, он отрешенно бродил в отдалении.

Было тихо. К утру подошла оттепель, и тракторные тележки вдруг крепко запахли болотом.

Неожиданно у мастерской появился сторож из конюшни. Разглядев среди механизаторов Павлуню, он закричал, потрясая кнутовищем:

— Пашка! Сукин ты сын! Кто тебе велел кобылку брать? Ты жеребенка сгубил, идол длинный!

— Что ты, дед! — вступился было Женька. — Это Пузырь отмочил!

Однако никто его не услышал: Женька после вчерашнего сипел. А сторож, грозясь кнутовищем, подступал ближе к Павлуне, напирал, лез тощей грудью:

— Зачем брал, а?! Объясни народу!

— А ты зачем спал? — рассердился Женька и обернулся к товарищу: — Чего молчишь? Не могу я за тебя надрываться: видишь — дудка сломалась. Сам валяй!

Павлуня молчал в недоумении, зато сторож, совсем осмелев, громко на все стороны объяснял механизаторам, столпившимся вокруг:

— Только отошел на минутку, а он, видать, и пробрался! Прихожу — нет лошадки! А этот длинный, говорят, за своей кралей поехал, которая у него жила!

— А ты видел? — еле выдохнул Женька.

Сторож ответил:

— Люди говорят, а люди знают! — Он опять ткнул кнутовищем в сторону мирно стоящего Павлуни. — А на вид-то тихий! А в душе разбойник! Весь в Марью свою Ивановну! Одна порода!

Механизаторы недоверчиво посматривали на сторожа и с удивлением — на Павлуню. А когда Женька из последних сил решил еще раз крикнуть про Модеста и уже натянул жилы на шее, Иван Петров, вдруг осердясь, стал шибко вылезать из собственной телогрейки:

— Не допускать его до работы! Пусть объяснительную пишет! Директору! Лично!

— Так! — топал валенком сторож.

Женька издали повертел пальцем у виска, не в силах ничего больше сказать. Павлуня, побледнев, пробормотал:

— Не виноватый я… Верно… — И при этом так суетливо топтался и мигал, что механизаторы поглядели на него с большим сомнением.

И совсем не к месту раздался змеиный Женькин шип:

— Тогда и меня гоните!

— Из тебя работник! — забегал встревоженными глазками Иван Петров. — Только под галошами путаешься!

Вчера бы на эти обидные слова горячий Женька ответил великим воплем, а сегодня он только мудро, по-взрослому усмехнулся и сказал Павлуне:

— Айда в контору!

У комсорга не было личного кабинета — ему отвели место в парткоме. В его углу висели по стенкам грамоты, а на столе стояли кубки. Парни обрадовались, застав комсорга у стола, правда, одетого, готового, видно, к бегам. Тут же возвышался Аверин.

— Что случилось? — спросил Боря Байбара.

Безголосый Женька заехал Павлуне локтем под ребро. Тот, икнув, сказал:

— Не верят они…

— Кто не верит?

— Люди…

— Да говори ты толком!

Аверин, взглянув на часы, кратко сказал:

— Ладно! Поехали! В пути потолкуем!

Павлуня с Женькой, переглянувшись, вышли на улицу и остановились в нерешительности у черной легковой машины.

Василий Сергеевич сказал:

— Поехали с нами к Трофиму!

Смелый Женька первым нырнул в теплую легковушку, уселся в своем ватнике на заднее сиденье, на ковер. Шофер покосился на него в зеркальце, но ничего не сказал. Вместе с ребятами сел Боря Байбара, а Василий Сергеевич втиснулся рядом с водителем.

— Трогай!

Машина рванулась, мягко понеслась, чуть покачиваясь. Аверин повернулся к парням, устроился поудобнее и спросил:

— Ну, в чем там у вас дело?

Женька опять пихнул Павлуню. Тот набрал полную грудь воздуха, передохнул и начал обдумывать самую важную, авангардную фразу. С начальством нужно было толковать неторопливо, с достоинством, и Павлуня начал так:

— Дело было в субботу, одиннадцатого числа… Я шел и увидел на автобусной остановке Вику с ее ребятами…

Он посмотрел на Женьку, тот кивнул: так.

И парень повел свой просторный рассказ с самого-самого начала, не упуская мелочей.

Василий Сергеевич и Боря Байбара слушали чутко, не торопили — благо до Москвы было целых два часа пути.

Когда легковушка вырвалась наконец из толчеи на быструю кольцевую дорогу и понеслась, шурша шинами, и ветер стал лихо посвистывать навстречу, Павлуня на медленной телеге наконец-то подкултыхал к краю своего повествования:

— …Мы подбежали и увидели Модю, без шапки и белого…

«Точно», — кивал Женька. Павлунин рассказ ему понравился, правда, не хватало в нем ярких, сочных красок.

С кольцевой трассы свернули они в тесные улочки старой Москвы, и тут Павлуня закончил совсем:

— …Подошел Иван и увидел меня, и велел писать объяснительную, а писать мне нечего — я не виноват совсем.

Павлуня замолчал, кротко глядя перед собой.

Василий Сергеевич обратился к комсоргу:

— Что скажешь, комсомол?

Боря засверкал черными глазами:

— Не виноват Пашка! Это точно, не виноват! Ручаюсь! А вот кто лошадь проспал — разобраться нужно!

Василий Сергеевич мрачно пообещал:

— Я разберусь — перья полетят! И, если тут Пузырь замешан — задавлю! Хватит мне с ним носиться!

— Жалко Варвару, — перевел разговор Боря Байбара. — И что Трофиму скажем?..

— Не до нее теперь Трофиму, — пробормотал Аверин и отвернулся.