Три повести

«Тату! — кричит Вовка и бежит к нему по зеленой траве. — Это поляк вам под мышку стрельнул?»

«Ага, белополяк. А под ключицу, навылет, — махновец».

«Расскажите, как это было».

Клочком травы отец вытирает косу, и глаза его наполнились солнцем, а на лбу выступили крупные капли пота. И добрая улыбка затерялась в казацких усах: «Знает, хитрец, а вишь, переспрашивает…»

«Об этом, сынок, долгий сказ. А вот если хочешь, о нечистой силе послушай… Был я таким, как ты, разве что на годок старше. Опоздали как-то мои братья на ужин. Распрягли коней, я поводком связал их — и в ночное. Ночь была, как сейчас помню, ясная, лунная, дорожка впереди серебристая. Еду высокой рожью; она густая, за пятки щекочет. И вдруг — задком мои кони, уши подняли и храпят. Что за оказия? Вспомнил, как говорили в селе о нечистой силе. Вроде бы во ржи сидит, а кто попадется — в болото заманивает. Так и есть, думаю, попал в беду. Назад возвращаться — дома засмеют: скажут, куста испугался. Дергаю лошадей за поводок, что мочи стегаю хворостиной. Рванут они вперед — и снова стоп. Гляжу, на дороге черный комочек. Кони к нему — он откатывается. Кони остановятся — и он замрет. Ах ты, чертова душа! Вскочил я на землю да за комочком, за комочком; как зацепил ногой, а оно, колючее, хряк — и перевернулось. И что бы ты думал? Еж. Самый обыкновенный еж. Вот она какая, нечистая сила, что в болото затягивает!.. Ну и посмеялись мы дома потом».

Вовка задумчиво сосет палец. Он и удивлен и разочарован. Что-то, видно, отец недосказывает.

«А чего вы, тату, про ежа вспомнили?»

Отец загадочно улыбнулся и, сложив губы трубочкой, сказал: «Тише!» А сам пальцем показывает: отверни, дескать, лопушок. Не бойся, казак, смелее!..

У Вовки сердце застучало. Нет, ему совсем не страшно, он весь в ожидании таинственного чуда.

Под лопухом притаился еж.

Вот он уже в Вовкиной фуражке — серый колючий комочек, и теперь Вовка не усидит на лугу, он побежит в село к ребятам.

А пока он серьезно слушает напутствие отца:

«Услышишь, сынок, о всякой небылице — не верь: то выдумки темных людей…»

А воспоминания переносят Вовку в шумную хату. Отец — колхозный бригадир, только что вернулся из Москвы, и в комнате полным-полно гостей. Вовка взобрался на печь, забился в угол: листает книгу с удивительным названием — «Географический атлас». До сих пор он помнит рисунок из книги: зеленый кружочек — Земля, желтый кружочек — Луна. От Земли до Луны — стрелки, над ними самолет, поезд, люди. И было написано там, сколько нужно дней или месяцев (Вовка, к сожалению, забыл), чтобы взобраться на небо.

Кто-то из взрослых тоже склоняется над книгой:

«Выходит, кум Андрей, скоро полетим в гости к богу?»

«Полетим, обязательно, — соглашается отец и подкручивает усы. — Только там, на звездах, такие же люди, как и мы. Степь пашут, пшеницу сеют. А бога нам для острастки попы придумали…»

Вовка не верил в бога. Вовка верил отцу. Поэтому он, услышав о туче и крылатом Гаврииле, спросил чистосердечно:

— А вы не врете, дедушка?

— Свят, свят, свят, глупая твоя голова! — отмахнулся старик. — Выплюнь дурные слова и забудь, а то господь накажет.

Дедушка распахнул шинель, сухонькими пальцами вытянул из-за пазухи листик бумаги. Бородка его торчала, острые глаза бегали: то подмаргивали насторожившемуся Мишке, то так жгли горячими угольками Вовку, что он вдруг сполз с дедовой шинели и, съежившись, сел на мокрую землю.

— Вот оно, божественное послание! (Бог писал, как заметил Вовка, жидкими фиолетовыми чернилами и странными закорючками.) Здесь все сказано: кайтесь, люди… В покорности, в молитвах очищайтесь от своих грехов, ибо дьявол натравливает темных, яко собак…

— Так вам, дедушка, с этой бумагой к немцам надо, — посоветовал Вовка. — Что они здесь натворили!.. Хуже псов.

— Бог всевидящ, всемогущ, и не нам, слепым, учить его…

— Почему же он пустил фашистов на нашу землю?

— Бог не смотрит, кто откуда; бог всякого карает за содеянное зло.

— А поглядите на Мишку. Ну чем он виноват? Мать его с голоду умерла, оставила двух сирот — его да Сеньку. Пошли хлопцы в степь и на мину напоролись. Сеньку сразу… на куски. А он, видите, оглох…

— Гм… Глухой говоришь?

— Глухой.

Дед вчетверо сложил потертое божественное послание, запихнул его под расстегнутую рубашку. Взял посох. Глаза его были уже не здесь, а где-то там, за Ингулом.

— Вы оба глухие. А еще и язык вам бог отнимет, чтоб не хулили святого отца.

Вовка не слушал деда, он упрямо твердил свое:

— Возьмите, к примеру, мою бабушку и сестричку Галю. Фашисты их в хате заперли — и огонь под стреху…

Дед пристукнул посохом:

— Что ты, сопляк, заладил, фашисты да фашисты. Это слуги дьявола, и кипеть им в смоле огненной!

— Так почему же бог не отнял у них руки, когда они село жгли! Что он, за фашистов, ваш бог?

— Ты не ропщи!.. Не смей роптать на господа! О душе своей пекись, кабы сам не кипел в аду.

— А мы, дед, уже видели пекло! Не пугайте.

— Тьфу! — не выдержал дед, встал, запахнулся, подвязал шинель веревкой и сказал: — Черная твоя душа и на глазах бельмо. Не будет прощения тебе ни на земле, ни на небе…

И дед сердито зашлепал лаптями. Он шел к Ингулу не оглядываясь. И Вовке вдруг показалось: сидит новоявленный Гавриил в их землянке, мать перебирает гнилую свеклу, как тяжелые мысли свои, а этот спаситель бередит ее душу змеями, волками и прочей нечистью.

— Эй, дед! — крикнул вдогонку Вовка. — Лучше не ходите в село. У нас председатель — фронтовик, снарядом его контузило. Вы ему письмо, а он — костылем… Ему-то что: трахнет разок — и ноги протянете. (Вовка соврал о председателе — не было еще в селе ни колхоза, ни правления.)

— Бог вступится!

Въедливый старикан упрямо шел вперед, не сворачивая с дороги.

Вовка поднял руку, нацелился пальцем в заячью шапку.

— Бах! — выстрелил губами. Но Гавриил не падал, посохом измерял дорогу к селу.

— Он ругался, да? — испуганно спросил Цыганчук. — Серди-и-тый…

— Хлеба просил, — пробормотал нехотя Вовка (а что ты ему скажешь?). — Нашел у кого просить!..