Набоковская Европа

Акт третий

Общее собрание

Верхнее помещение большого берлинского кафе. За столиками расположились члены Союза Русских Литераторов. В глубине, за длинным столом, сидит правление: грузный, чрезвычайно мрачный Васильев, с правой стороны от него – Керн и Горяинов, с левой стороны – трое других. Когда входит Федор, все уже в сборе. Он садится между Шахматовым и Владимировым, около широкого окна, за которым мокро чернеет блестящая ночь…

Васильев:

Господа, прежде всего нам требуется выбрать председателя собрания. Прошу предлагать кандидатуры.

Возгласы с разных мест:

Краевич, просим, Краевич…

Краевич быстро подходит к столу президиума, усаживается между Васильевым и Гурманом, тотчас же встает и объявляет собрание открытым.

Васильев (заканчивая читать отчет):

Засим – довожу до сведения собрания, что слагаю с себя обязанности председателя Союза и баллотироваться в новое правление не буду.

Краевич (подняв к глазам пенсне и смотря в повестку):

Далее следует… отчет казначея. Прошу.

Ат (читает Федор):

Упругий сосед Гурмана, взяв сразу вызывающий тон, сверкая здоровым глазом и мощно кривя набитый драгоценностями рот, стал читать… посыпались, как искры, цифры, запрыгали металлические слова… «вступили в отчетный год»… «заприходовано»… «обревизовано»… Дочитав, казначей закрыл со щелком рот, а поодаль уже вырос член ревизионной комиссии, грузинский социалист, с выщербленным оспой лицом, с черными, как сапожная щетка, волосами, и вкратце изложил свои благоприятные впечатления.

Ширин:

Прошу слова. Уважаемый господин казначей, не растолкуете ли нам, почему расход по новогоднему балу так велик или…

Краевич (нацелившись карандашом в Ширина):

Вы закончили?

Шахматов:

Дайте высказаться, нельзя комкать!

Ширин:

Объяснение достопочтенного джентльмена с Фридрихштрассе…

Краевич (позвонив в колокольчик):

Я просил бы выбирать выражения, иначе я лишу Вас слова.

Ширин (поклонившись всем присутствующим):

У меня только один вопрос: в кассе, по словам казначея, находится три тысячи семьдесят шесть марок пятнадцать пфеннигов, – можно на эти деньги сейчас взглянуть?

Шахматов:

Браво!

Наименее привлекательный член Союза, мистический поэт, захохотал, захлопал в ладоши, чуть не упал со стула. Казначей, побледнев до снегового блеска, стал быстро и дробно говорить… Шуф подошел к столу правления и вдруг по нему шмякнул красным кулаком, так что даже подскочил звоночек. «Вы лжете!» – заорал он и снова уселся.

Ат (читает Федор):

Скандал уже выпирал отовсюду, причем к огорчению Ширина обнаружилось, что есть еще одна партия желающих захватить власть, а именно та группа вечно обойденных, в которую входил и мистик, и господин индейского вида, и маленький бородач, и еще несколько худосочных и неуравновешенных господ, из которых один вдруг начал читать по бумажке список лиц – совершенно неприемлемых – из которых предлагал составить новое правление. Бой принял новый оборот, довольно запутанный, так как было теперь три воюющих стороны. Летали такие выражения, как «спекулянт», «вы не дуэлеспособны», «вас уже били»… Гурман, усмехаясь одними ноздрями, занимался своим мундштуком. Васильев покинул свое место и, сев в угол, делал вид, что читает газету. Наконец, когда поэт-мистик, шатко встав и качаясь, с многообещающей улыбкой на потном, буром лице, начал говорить стихами, председатель бешено зазвонил и объявил перерыв. Федор Константинович, почувствовав внезапную скуку, нашел свой макинтош и выбрался на улицу.

Занавес