Триптих

СЦЕНА ВТОРАЯ

Дом.

Бидерман, стоя в пальто и шляпе, с кожаной папкой под мышкой, пьет утренний кофе.

Бидерман (в дверь соседней комнаты).…в последний раз: никакой он не поджигатель.

Голос Бабетты. А ты-то откуда знаешь?

Бидерман. Я сам его спрашивал… И вообще: неужели в этом мире не о чем больше думать? С ума с вами можно сойти, только и слышишь — поджигатели, поджигатели…

Входит Бабетта; в руках у нее кувшин с молоком.

С ума можно сойти!

Бабетта. Не кричи на меня.

Бидерман. Я не на тебя кричу, Бабетта, я вообще кричу.

Она наливает ему молоко в чашку.

Мне уже пора! (Пьет свой кофе, явно слишком горячий.) Если каждого считать поджигателем, куда мы придем! Нужно хоть немного доверять людям, Бабетта, хоть немного… (Смотрит на свои часы.)

Бабетта. Ты слишком мягкосердечен. А я этого не допущу, Готлиб. Ты внемлешь голосу сердца, а я всю ночь должна не спать… Я подам ему завтрак, но после, Готлиб, сразу же его выпровожу.

Бидерман. Ну хорошо, хорошо.

Бабетта. Я его ничем не обижу, я ласково…

Бидерман. Ну хорошо, хорошо. (Ставит свою чашку.) Мне нужно к адвокату. (На ходу целует Бабетту.)

В это мгновение появляется Шмиц с овчиной на плечах; они его еще не видят.

Бабетта. Почему ты уволил Кнехтлинга?

Бидерман. Потому что он мне больше не нужен.

Бабетта. Ты всегда был им доволен.

Бидерман. Вот этим он теперь и пользуется. Доля в изобретении! Он же прекрасно знает, что такое наша туалетная вода; достижение фирмы, а никакое не изобретение. Смешно! Наши дорогие покупатели, поливающие лысины этой туалетной водой, с таким же успехом могли бы поливать их собственной мочой!..

Бабетта. Готлиб!

Бидерман. Но это же так! (Проверяет, все ли у него в папке.) Ты права, я слишком мягкосердечен. Но этому Кнехтлингу я таки сверну шею. (Собирается уходить и замечает Шмица.)

Шмиц. С добрым утром, господа!

Бидерман. Господин Шмиц…

Шмиц (протягивает ему руку). Ах, называйте меня просто Зепп!

Бидерман (не подает руки).…вот жена с вами обо всем поговорит, господин Шмиц. А мне пора. К сожалению. Но я желаю вам всего доброго… (Трясет Шмицу руку.) Всего доброго, Зепп, всего доброго! (Уходит.)

Шмиц. Всего доброго, Готлиб, всего доброго!

Бабетта смотрит на него, онемев.

Ведь вашего мужа зовут Готлиб?

Бабетта. Как вам спалось?

Шмиц. Спасибо, холодновато. Но я позволил себе взять овчинку, мадам… Сразу вспомнил детство в отцовской избушке… Да… К холоду мы привычные…

Бабетта. Ваш завтрак готов.

Шмиц. Мадам!

Она жестом предлагает ему кресло.

Ах, нет-нет, что вы!

Бабетта (наливает ему кофе). Ешьте как следует, Зепп. Вам ведь, наверное, далеко идти.

Шмиц. То есть как?

Бабетта (еще раз предлагает ему сесть). Яичко всмятку?

Шмиц. Два.

Бабетта. Анна!

Шмиц. Вот видите, мадам, я уже чувствую себя как дома… Так приятно… (Садится.)

Входит Анна.

Бабетта. Два яйца всмятку.

Анна. Как вам угодно.

Шмиц. Три с половиной минуты.

Анна. Как угодно. (Собирается уходить.)

Шмиц. Барышня!

Анна останавливается в дверях.

Доброе утро!

Анна. Здравствуйте! (Уходит.)

Шмиц. Как эта особа на меня смотрит! Черт побери! Будь ее воля, наверное, я сейчас стоял бы за дверью под проливным дождем.

Бабетта (наливает ему кофе). Господин Шмиц… Шмиц. Да?

Бабетта. Если говорить откровенно…

Шмиц. Вы дрожите, мадам?!

Бабетта. Господин Шмиц…

Шмиц. Вас что-нибудь беспокоит?

Бабетта. Сыр, пожалуйста.

Шмиц. Благодарю вас.

Бабетта. И конфитюр.

Шмиц. Благодарю вас.

Бабетта. И мед еще.

Шмиц. Не все сразу, мадам, не все сразу! (Откидывается в кресле и начинает есть бутерброд, приготовившись слушать.) Так в чем дело?

Бабетта. Так вот, говоря попросту, господин Шмиц…

Шмиц. Да называйте меня просто Зепп.

Бабетта. Так вот, говоря попросту…

Шмиц. Вы хотели бы от меня отделаться?

Бабетта. Нет-нет, господин Шмиц! Я бы так не сказала…

Шмиц. А как бы вы сказали? (Берет сыр.) Тильзитский — вот уважаю! (Опять откидывается в кресле и ест, приготовившись слушать.) Мадам, стало быть, считает меня поджигателем…

Бабетта. Нет-нет, поймите меня правильно! Разве я что-нибудь сказала? Я далека от мысли обидеть вас, господин Шмиц. Честное слово! Вот видите, вы меня даже смутили. Ну кто говорит о поджигателях? Я вовсе не хотела жаловаться на ваше поведение, господин Шмиц…

Шмиц (отодвигает вилку и нож). Я знаю: манеры у меня никуда.

Бабетта. Да нет же, господин Шмиц, не в этом дело…

Шмиц. Когда человек чавкает…

Бабетта. Какие глупости!

Шмиц. Еще в сиротском доме мне все время говорили: Шмиц, не чавкай!

Бабетта (берет кофейник, чтобы налить кофе). Ах господи, вы совсем не так меня поняли.

Шмиц (закрывает чашку рукой). Я пойду.

Бабетта. Господин Шмиц!

Шмиц. Я пойду.

Бабетта. Еще чашечку?

Он качает головой.

Бабетта. Полчашечки?

Он качает головой.

Так я вас не отпущу, любезный, я вас совсем не хотела обидеть, я же ни слова не сказала о том, что вы чавкаете!

Он встает.

Разве я вас обидела?

Шмиц (складывает салфетку). Мадам, конечно, ни при чем, что у меня такие манеры. Мой отец был угольщиком. Откуда нашему брату взять манеры! Голодать, мерзнуть, мадам, — это мы пожалуйста, а вот образования, мадам, — нет, манер — нет, культуры — нет…

Бабетта. Я понимаю.

Шмиц. Я пойду.

Бабетта. Куда?

Шмиц. На улицу. В дождь…

Бабетта. О Господи!

Шмиц. Ничего. Мы привычные…

Бабетта. Господин Шмиц… Не смотрите на меня так! Ваш отец был угольщиком, я же это понимаю, господин Шмиц; у вас, наверное, было тяжелое детство…

Шмиц. У меня не было детства, мадам. (Опускает глаза и, волнуясь, перебирает пальцы.) Детства у меня не было. Мне пошел восьмой год, когда умерла мама… (Отворачивается и утирает глаза.)

Бабетта. Зепп! Ради бога, Зепп…

Входит Анна с яйцами всмятку.

Анна. Еще что-нибудь? (Не получив ответа, уходит.)

Бабетта. Я же совсем вас не прогоняю, дорогой, я ничего такого не говорила. Ну что я такого сказала? Вы в самом деле меня не поняли, господин Шмиц, это ужасно. Ну что я должна сделать, чтобы вы мне поверили? (Трогает его, не без колебания, за рукав.) Садитесь, Зепп, и ешьте как следует!

Шмиц снова садится за стол.

За кого вы нас принимаете? Я вовсе не заметила, что вы чавкаете, честное слово! А если даже и чавкаете — мы не обращаем внимания на подобные мелочи, господин Шмиц, это все внешнее, вы же должны были почувствовать, господин Шмиц, что мы не из таких…

Шмиц (разбивает яйцо). Господь вам воздаст.

Бабетта. Соль возьмите.

Шмиц (ест яйцо ложечкой). Что верно то верно, мадам, меня вовсе не прогоняли, и ни слова не было, что верно то верно. Прошу прощения, что я не так понял мадам…

Бабетта. Ну что яичко, всмятку?

Шмиц. Чуточку недоварено… Уж вы меня простите. (Съел яйцо.) Так что же вы хотели сказать, мадам? Вы сказали: говоря попросту…

Бабетта. Да, что же это я хотела сказать?

Шмиц (разбивает второе яйцо). Господь вам воздаст. (Ест второе яйцо.) Вот Вилли, так тот всегда говорит, что его давно уж и в помине нет, милосердия человеческого. И чуткости в людях нет. Все — через государство! Людей больше нет, говорит! Потому мир и катится к черту. (Солит яйцо.) Вот он удивится, когда такой завтрак получит! Вот удивится!.. Да-а, Вилли…

Звонок в прихожей.

Может, это уже он!

Звонок в прихожей.

Бабетта. Кто этот… Вилли?

Шмиц. Вот у кого манеры, мадам! Да вы сами увидите. Он ведь работал официантом в «Метрополе», пока он не сгорел, этот «Метрополь»…

Бабетта. Сгорел?

Шмиц. Старшим официантом.

Входит Анна.

Бабетта. Кто там?

Анна. Какой-то господин.

Бабетта. И что он хочет?

Анна. Говорит, из страхового общества. Что ему надо осмотреть дом.

Бабетта встает.

Он во фраке…

Бабетта и Анна выходят.

Шмиц (наливает себе кофе). Это Вилли! Хор.

Вот их теперь уже два,

В нас подозренья вселяющих,

Велосипедов ржавых чьих-то,

Но интересно — чьих?

Корифей.

Один — вчерашний, другой — сегодняшний.

Хор.

Горе!

Корифей.

Новая ночь, и вахта новая.

Бой часов на башне.

Хор.

Всюду страхи мерещатся робкому, От собственной тени дрожит он. Слух любой с ног его валит.

Так и влачит дни свои в страхе,

Пока не настигнет рок его

В собственной комнате.

Бой часов на башне.

Корифей.

Что не уходят из дома двое,

Как истолкую это?

Бой часов на башне.

Хор.

Слепца слепей запуганный,

Надежда на лучшее теплится в нем,

Зло он встречает приветливо,

Беззащитный, ах, уставший

Бояться, надеясь на лучшее…

А потом уже поздно.

Бой часов на башне.

Горе! (Садится.)