История ромеев, 1204–1359

3. Я едва было не прошел молчанием того, о чем так благовременно рассказать теперь. Был некто, по имени Георгий, по прозванию Музалон, незнатного происхождения, но бойкого ума и веселого характера, за что одно еще мальчиком взят был ко двору, чтобы наряду со многими другими и он разделял детские забавы с царем Феодором. Когда же тот вышел из детского возраста, Георгий скоро так успел приноровиться к характеру молодого царя, что стал для него всем, — Феодор и говорил и делал все по мысли и желанию Георгия. С течением времени только усиливались их расположение и любовь друг к другу, так что и после того, как Феодор облекся властью самодержца, Георгий оставался для него всем, — прекрасным советником в том, что приходило на мысль и на сердце царя, правою рукою его вне дворца, надежным поверенным его тайн внутри. Поэтому в короткое время он и возведен был в достоинство протовестиария[113] и вступил в брак с женщиною, которая была в кровном родстве с царем. Его-то вместе с патриархом Арсением царь, умирая, назначил опекуном царства, пока его сын Иоанн не достигнет совершеннолетия, так как он доживал только шестой год от рождения, нуждался еще в няньках и лишился родителей в то время, когда наиболее в них нуждался. Дочерей, уже взрослых, у царя было четыре, а мужеского пола не было никого, кроме этого Иоанна, еще дитяти. Из дочерей первую, т. е. Марию, как сказано, взял за себя замуж этолиец Никифор, который был почтен от тестя царя по свойству и саном деспота[114]. Вторую, Феодору, взял также за себя правитель болгар, Константин Тих, как и об этом мы уже сказали. Оставались таким образом две дочери, обреченные на одно и то же иго сиротства, и малолетний сын Иоанн. Об нем составлен был царем и письменный акт, назначавший Музалона его опекуном и скрепленный страшными клятвами всех подданных, и знатных и незнатных. Клятвы даны были даже не однажды, но первый раз пред кончиной царя, а потом сразу после кончины. Однако ж некоторые вельможи, отличенные не только саном, но и знатностью рода, возмущались душой, видя, что судьба так быстро возвысила Музалона над другими, и досадовали, что честь не по его происхождению, тогда как есть много других людей, которые с большим правом могли бы получить опеку над царским сыном и управление государственными делами, — частью по близости родственных отношений к царю, частью же по превосходству способности к такому назначению сравнительно с Музалоном. Человек этот, толковали они, всем подал много поводов презирать его и ненавидеть. Он не может похвастать своими предками, к тому же, он часто подущал царя наказывать, и этого достаточно, чтобы большинство питало к нему сильнейшую ненависть. А что, если бы он имел виды на царскую власть и хотя сколько-нибудь мечтал о ней, как некоторые клеветали? Какой бы пламень злости поднял на свою голову? Это, впрочем, не было тайною для Музалона. Он и всегда был человеком проницательным, но в это время, когда дела находились в смутном состоянии и производили в душе его величайшую тревогу, он превзошел самого себя. Собрав немедленно в совет всех вельмож, он подает всем правую руку, начинает говорить, как младший между ними, и объявляет, что охотно уступит желающему опеку над государством и над самим сыном царя. Все, как будто по предварительному соглашению, отказались, свидетельствуя, что предпочитают его другим, — тем больше, что и сам царь поставил его полновластным попечителем царства и царского сына. Музалон однако ж не уступал и сильно настаивал на своем, ища спокойствия и уклоняясь от своего назначения всеми силами души, чтобы не быть предметом змеиной зависти и не испытать страшной участи, какую ему готовили тайком. И опять даны были клятвы страшнее прежних. Поклялись все: и знатные лица, и нижние военные чины. Каждый призывал гибель и на себя и на весь род свой, если не останется верен клятвам, и обещал и за себя и за будущих своих детей сохранять навсегда уважение к опеке Музалона и ненарушимую верность к сыну царя. Собрание разошлось, и дела опять поступили под управление Музалона. Но не прошло еще девяти дней со смерти царя, как некоторые из знатных и богатых людей, отдавшись вполне чувству переполнившей их зависти, возмутили войско и вооружили свои руки на убийство Музалона. О злоба людская! за два, за три дня они произносили страшные клятвы и призывали на себя кровавые заклятья, — и об них нет уже и помину, и они уже исчезли в волнах забвения! Наступил девятый день после кончины царя, и все знатные женщины явились в обитель Созандр, где похоронено тело царя, — чтобы совершить по обычаю поминовение и выразить свою печаль. Явились туда и все начальники с подчиненными; в числе их — и те, которые составили заговор. Собрались и все воины, одни для печальной обстановки, другие — для выполнения кровавого замысла. Но к чему распространяться? Еще продолжалось священное песнопение, как воины, обнажив мечи, неожиданно ворвались в храм и бесчеловечно изрубили Музалона у божественной и священной трапезы, к которой он прибегнул, а вместе с ним двух его братьев — великого доместика[115] Андроника и протокинига[116] Феодора, кроме того, их секретаря, так распорядилась судьба, — приняв его по ошибке за одного из них. Поэтому и женщины, и остальной народ, оставив недоконченным поминовение и в страхе давя друг друга, бросились со всех ног кто куда. Священнослужители же и монахи, волею-неволею толпясь внутри святого храма, спотыкались и падали друг на друга; частью оттого, что второпях толкали друг друга, частью оттого, что затруднялись куда ступить при виде ручьев крови. Прошло немного дней. Патриарх Арсений, который сам был опекуном, понимал, что, если не употребит всего своего влияния, то при таком смутном состоянии дел и при таких грозных предзнаменованиях и сыну царя, и общественному спокойствию ничто не помешает государству быстро дойти до крайнего положения. Но, перебирая в душе всевозможные средства, он не знал, на котором остановиться. Относительно добродетели и богоугодной жизни этот человек немногим уступал людям самой высокой святости, но по житейской опытности и по управлению гражданскими делами он отставал даже от тех, которые под вечер оставляют заступ. Дело известное: духовное созерцание и гражданская деятельность по большей части не уживаются вместе. А желательно было бы, чтоб и то и другое больше не являлось враждебным, как тело и дух, чувственное и сверхчувственное. Мне нравится, чтобы в том, кто желает управлять, было смешение из того и другого, что мы видим и на музыкальных инструментах, когда они находятся в руках знатоков своего дела. Последние не в одинаковый тон натягивают все струны, — в таком случае не было бы музыкальности и мелодии, — но одну струну на низкий тон, другую на высокий, эту более, ту менее, и так достигают разнообразия звуков и вместе музыкальности, гармонии. Тому, кто занимает ум свой одним лишь божественным созерцанием, следует жить в горах и пещерах, так как он прекратил связь с обществом, уединился и совершенно отчуждился от житейских дел. Но кто с добродетелью приобрел себе нрав приятный и общительный, не чуждается занятий гражданских и имеет опытность во всевозможных делах, на того можно вполне положиться, что он поведет народ ко всему лучшему и спасительному. И Спаситель наш и Бог, если бы не снисходил к человеческим слабостям, не ел вместе с мытарями, не имел общительного нрава и не был, по возможности, для всех всем, нелегко, думаю, привел бы народы и города к тому, что полезно и спасительно. Но возвращаюсь назад. Патриарх Арсений решительно не знал, что делать при таком смутном положении дел, и совещался меньше всего сам с собой, да и мог ли иначе, когда он не имел, как уже мы сказали, никакой опытности в делах и находчивости в затруднительных обстоятельствах? Он обратился к правительственным лицам за советом, что предпринять, прежде чем железо убийцы-заговорщика коснется головы царского сына, Иоанна. Ему и на мысль не приходило, что его заботливость при отсутствии опытности и изворотливости гораздо скорее принесет гибель тому, за кого он стоит, чем все вражеские мечи. Это объяснит следующий рассказ.

4. Михаил Комнин Палеолог, о котором выше мы уже много говорили, в ряду правительственных лиц стоял выше других, отличаясь приятною наружностью, ловким обращением, веселым характером и ко всему этому — щедростью. Это возбуждало большую к нему любовь в сердцах всех, — и всех он легко привлекал к себе — тысячников, сотников, войско, военачальников, — и простой народ, и тех, которые принадлежали к сенату. Кроме того, привлекало их к нему и располагало явно выражать ему любовь поверье о его царствовании. Как оно возникло, не знаю, — вследствие ли прежних рассказов об нем, или вследствие каких-либо слов и предзнаменований. Ими обыкновенно руководятся в жизни весьма многие и руководятся не очень безрассудно, не совсем невежественно, или так, как сказали бы люди и не знакомые с опытом. В защиту сновидений и предзнаменований найдется много доказательств у людей, внимательных к своей жизни. Были, впрочем, и другие обстоятельства поважнее прочих, предзнаменовавшие ему издавна царскую власть, — благородство крови, сходившейся в нем как будто из большого источника разными путями. Основываясь на этом, и он сам, и его друзья считали себя вправе иметь мысль о царствовании. Мать его матери Ирина была первою из дочерей царя, Алексея, который, не имея наследника мужеского пола, приказал ей носить пурпуровые башмаки, чтобы она вместе с своим будущим супругом была преемницей его царствования. Потому-то, соединив ее браком с Алексеем Палеологом, он сразу почтил его и саном деспота, и если бы смерть не похитила Палеолога преждевременно, он был бы после тестя Алексея царем. Умирая, он оставил одну дочь, которую, спустя немного мать выдала замуж за Андроника Палеолога; его впоследствии царь Феодор почтил саном великого доместика. От них-то родился Михаил Комнин Палеолог, двойной, так сказать, Палеолог — и по отцу, и по матери. Итак, он имел, как сказано, и здесь немаловажное основание для предположения, о котором теперь речь. Коротко сказать, это был человек знаменитый и уважаемый всеми во всех отношениях, и слава о нем мало-помалу распространилась всюду, очаровав и незаметно расположив к нему всех. От других не отставал и патриарх, и если не больше, то уже никак не меньше других. Сам любил его, поверял ему тайны и, — что еще важнее, — доверял ему одному ключи от царской казны[117], когда военные дела и общественные нужды требовали денег. Все это как нельзя более содействовало выполнению тайных намерений Палеолога и быстро приближало к осуществлению то, о чем уже давно ходили толки. Получив свободу распоряжаться деньгами, какой, конечно, мог желать, но на которую никак не мог рассчитывать, он полными горстями переводил казну в руки людей знатных, воинов и тех, которые могли вести за собой народ, владея языком. В числе последних было немало и служителей алтаря. Поэтому все они постоянно составляли совещания, на которых и побуждали патриарха не оставаться в бездействии, а действовать энергически, согласно с настоятельными нуждами государства, так как оно требует немалой заботы и, если не обратить внимания на его нужды, не останется в одинаковом положении, но в скором времени дойдет до крайней опасности, как большой корабль, нагруженный донельзя и лишенный весел среди моря, или как большой дом, потрясенный в основаниях. При таких речах по большей части тотчас срывалось с языка имя Михаила Комнина Палеолога, как человека, который при богатстве ума и опытности в делах был бы в силах принять на себя такое бремя управления государством, пока сын царя не достигнет совершеннолетия. С этим мнением соглашался и патриарх и наконец утвердил его. Михаил Комнин стал в главе государственного управления и получил в свои руки такую власть, что ему не доставало только знаков царского достоинства. Она была вступлением и первою ступенью к восшествию его на престол. С сих пор его дела пошли под попутным ветром и он поплыл к пристани царствования, так сказать, на всех парусах. Прошло немного дней, и его доброжелатели снова составляют совещание, говоря, что неприлично тому, кто управляет государством как государь и кто принимал посольства от многих народов, не иметь сана, самого близкого к сану царя, для чести самого народа римского и вместе для прочности делаемых им постановлений. Таким образом он получает от патриарха и сына царя и сан деспота.