История ромеев, 1204–1359

5. Такое счастье выпало на долю кесаря. Но у первого завистника есть обычай — в человеческое счастье всевать нечто неприятное и имеющее горечь, как в пшеницу плевелы, чтобы не дать людям ни одним благом жизни наслаждаться вполне и постоянно. Посему-то и Филипп, царь македонский, одержав однажды в день три победы, порадовался им в душе, но не позволил себе в присутствии других ни сказать какое-нибудь хвастливое слово, ни поднять высоко бровь; нет, зная, как часто за большими удачами следуют еще большие неудачи, он сдержал свою радость о случившемся и, больше боясь за будущее, чем радуясь настоящему, встав воскликнул: «Боже! к самому счастью моему примешай какое-нибудь сносное несчастье, чтобы, возвысившись до наслаждения великими благами, не упасть мне неожиданно в пропасть бедствий». Вот и кесарю не дали спокойно и до конца жизни насладиться его благополучием злые люди, завистливым взглядом посматривавшие на него и опытные в искусстве вредить другим. Это покажет дальнейший рассказ. После великих побед и победных триумфов царь снова посылает кесаря в предположенный прежде путь — чтобы воевать против правителя Эпира и Этолии деспота Михаила, перешедшего за свои пределы и опустошавшего римские земли, как мы уже говорили. Собрав войска фракийские и македонские и снабдив их всем необходимым, он идет на неприятеля. После различных переворотов военного счастья и переменных удач римские войска были разбиты и кесарь заживо был взят в плен — тот кесарь, который своими вчерашними победами и триумфами изумил и заставил говорить о себе всех от севера до юга. Так в делах человеческих ничего нет верного, ничего прочного; точно в незнакомом океане носятся и заливаются волнами судьбы людей, на их опытность и знание часто ложится какой-то глубокий мрак, и основательно задуманные предприятия идут нетвердым шагом, колеблясь туда и сюда, и верные расчеты оборачиваются подобно игорным костям. Кир, повелевавший некогда персами, мидянами и халдеями, прошел большую часть Азии и без труда разрушил красу ее — Вавилон, но вступив в сражение с массагетскою женщиною, весьма позорно закончил свою славу. Аннибал Карфагенянин покорил всю Ливию и Африку, одержал победы над иверийцами, кельтами, перешел чрез утесистые Альпы, ознаменовал себя удивительными победами над римлянами; но наконец не мог выдержать нападения почти одного римского полководца, и притом внутри своего отечества, и удалился из отечества, лишенный всего, вынужденный вести жизнь скитальческую или, лучше, жестоко гонимый судьбою. Великий Помпей, римский консул и самодержавный вождь, прошел Азию до Кавказских гор и Каспийского моря, покорил множество народов и доставил Риму несметные сокровища, но наконец, среди своих от самого незначительного войска лишился своей великой славы. Вот и тот, о ком теперь идет речь, — кесарь, добывший вчера величайшие трофеи, сегодня делается жертвою бесславного боя. Такими примерами Бог внушает нам, чтобы мы, видя свое бессилие в битвах неважных, приписывали одному Богу трофеи великие и необычайные. Взяв таким образом кесаря, Михаил по требованию зятя своего Манфреда, короля сицилийского, немедленно посылает к нему кесаря как выкуп и цену его сестры. Ее взял за себя по смерти первой жены Ирины царь Иоанн Дука, получив ее от отца ее, короля сицилийского, Февдериха[125]. По смерти супруга она не могла возвратиться домой и проживала у римлян, украшая свою жизнь целомудрием и отличаясь редкими качествами доброго сердца. Таким образом великий город опять увидал своего любимца кесаря. В это время Михаил, деспот этолийский, ищет невесты овдовевшему сыну своему, Никифору Деспоту, и находит ее в племяннице царя Анне[126]. Брак этот и установил между ними мирные отношения.

4. Между тем царь, сделавшись обладателем самого Константинополя и видя, что его дела идут удачно и что счастье благоприятствует его предприятиям также, как попутный ветер плаванью, решился навсегда закрепить за собою верховную власть и исторгнуть с корнем из своего сердца страх, какой ему внушало его положение. Он боялся, что те, которые еще в недавнее время имели немаловажный предлог возмутиться из-за нарушения прав царского сына и наследника престола, теперь от ропота и затаенного в душе гнева перейдут к открытому восстанию и, пожалуй, доведут его до крайне опасного положения. Поэтому одну из дочерей царя Феодора Ласкаря он отдает в замужество за одного латинянина, человека благородного, но не очень знатного, по имени Великурта, который по какой-то надобности приезжал из Пелопоннеса в столицу, и приказывает ему вместе с женой возвратиться домой. Другую, по имени Ирину, выдает за одного генуэзца, по сану графа, по имени Винтимилию, также прибывшего около того времени в Константинополь, и немедленно отправляет домой и его с женой. Брата же их Иоанна, которому шел уже десятый год, приказывает лишить зрения. Таким образом он со всех сторон обеспечивает себя и вполне упрочивает за собой преемство верховной власти. Услыхав об ослеплении Иоанна, патриарх Арсений вздрогнул, вскочил с места и, бросаясь из комнаты в комнату, жалобно вопил, беспощадно бил себя в грудь, выражал мысли, ножом пронзающие сердце, жаловался небу и земле на совершившуюся неправду, звал стихии отмстить беззаконию, искал хотя чем-нибудь облегчить свое горе и, не находя, испускал из глубины сердца раздирающие душу стоны. Когда же увидел, что нет никаких средств к отмщению, пошел другим путем: он подверг царя церковному отлучению, но возносить его имя на молитвах не запретил, боясь, чтобы, движимый гневом, он не сделал в церкви каких-либо нововведений и чтобы, как говорит пословица, бежа от огня, не попасть в полымя. Царь многие дни беспрекословно сносил отлучение и, приняв на себя вид покорности, ожидал разрешения эпитимии. Но так как его ожидания не сбывались, то он решился отмстить патриарху, однако ж не открытою силою (этого он не хотел). Он сзывает собор архиереев и приказывает им рассмотреть на основании правил церковных каждое из обвинений, взнесенных некоторыми на патриарха. Архиереи с удовольствием — как же иначе можно сказать? — приняли приказание: обязанные по заповеди Спасителя быть для других примером братской любви, они составили во дворце собрание против первого своего брата и вызывали на средину его обвинителей, стараясь усердием перещеголять друг друга. Было произнесено следующее обвинение: что султан Азатин часто присутствовал при совершении священного славословия и беседовал с патриархом внутри храма, хотя и царю и архиереям хорошо было известно, что он был сын христианских родителей и был омыт святым крещением. Воспользовавшись же обстоятельствами (как часто бывает сверх всякого чаяния) и сделавшись султаном и вождем турков, он между ними соблюдал обряды благочестия втайне, а в Константинополе почитал святые иконы и явно исполнял все обычаи христиан. Все это могло бы служить для патриарха крепким оружием, но не соответствовало цели его противников — низложить его, а потому было подвержено ими сомнению и опровержению и лишено всякого значения. Патриарха зовут к ответу. Он не является, но пишет в ответ, что отвергает собор, созванный по приказанию царя, так как на нем ответчик занимает председательское место судьи. После этого, приговорив патриарха к низвержению, как уклоняющегося от суда, они посылают ему приказание оставить патриаршеский престол. Сразу затем являются и те, которые должны были препроводить его на место ссылки. Давно уже желая спокойствия и глубоко огорчаясь текущими обстоятельствами, он охотно отдает себя в руки посланных и на третий день является в Приконис[127]. А на патриаршеский престол возводится адрианопольский епископ Герман, давний доброжелатель царя. Он получил эту честь как бы в награду за свои услуги. Когда царь в былые времена бежал к султану, боясь, как сказано, царя Феодора Ласкаря, Герман, проводя тогда монашескую жизнь на самой границе римского царства, с радостью встретил его, принял со всевозможным почетом и радушием и снабдил всем необходимым на дорогу. Потом, когда Палеолог получил царскую власть, Герман пришел к нему и в числе многих других почестей получил адрианопольский престол. Отсюда же возводится теперь на патриаршеский престол.

3. Около этого времени некто по имени Икарий, отложившись по взятии Константинополя от правителя Евбеи (области, принадлежавшей венецианцам) и увлекши за собой немало других евбейцев, овладел крепким замком. Оттуда он часто выходил и грабил смежные поля и деревни, так что в короткое время навел на всех поселян такой страх, что они не смели ни вне стен жить, ни без караульных выходить для занятий на полях и пашнях. Спустя немного времени, он овладел еще одним укрепленным городком, так что мог уже вступить в открытую борьбу с правителем Евбеи. Боясь однако ж, чтобы тот, вышедши с большою силою, не одолел его, он отправляет к царю послов с предложением своих услуг. После того, оставив в городке сильный гарнизон, сам добровольно прибыл к царю и обещал ему между прочим, что, если получит от римлян достаточно войска, то ему ничто не воспрепятствует покорить под власть царя всю Евбею. Затем поспешно выступает он с многочисленным римским войском, прежде чем евбеяне узнали о его выступлении. Зная же заносчивость латинян и будучи уверен, что правитель Евбеи не упустит случая неожиданно сделать вылазку из города, увидав чужое войско, делает ночью около города сильные засады. Потом утром является сам, разъезжая по окружности города. Латиняне, находившиеся внутри стен вместе с своим вождем, с досады нимало не медля, взялись за оружие и со всею быстротою понеслись на неприятелей. Но внезапно на них нападают и окружают с тылу находившиеся в засадах воины, а спереди несется на них Икарий с своими полками; правителя Евбеи, а вместе с ним и множество других берут они в плен, остальных же предают истреблению. Правитель Евбеи, в узах доставленный царю Икарием, недолго жил. Он умер так: вошедши в царские палаты и став у дверей, как прилично пленнику, он увидал самого царя на троне, около него сенаторов в великолепных и блистательных одеждах и тут же Икария, который вчера и третьего дня был рабом, а теперь в пышной одежде расхаживал с важностью и на ухо разговаривал с царем. Будучи не в силах вынести такой неожиданный переворот счастья, он вдруг упал ниц наземь и лишился жизни. Между тем Икарий, выслав из города латинян, оставил в нем только люд ремесленный и торговый, представлявший собою смесь венецианцев с пизанцами. Он находил небезопасным и неудобным, чтобы внутри города жили и генуэзцы. Посему царь отводит им для жительства место на противоположном берегу, у Галаты, даровав им и обещанную свободу торговли. Эту свободу он обещал им еще прежде покорения столицы, если они помогут ему против владевших городом латинян. Обещание свое он теперь и исполнил, хотя сделался обладателем города и без их помощи. Со временем посылаются к ним и начальники. Такой начальник по-венециански называется баюл, по-пизански — консул, по-генуэзски — потестат, а если эти названия перевести на греческий язык, то первому будет соответствовать Ἑπίτροπος, второму — Ἔφορος, а третьему — Ἑξ σιαστης. Балдуин же, избежав опасности, угрожавшей ему в Константинополе и уплыв в Италию, породнился там с королем итальянским Карлом, взяв в невесты своему сыну его дочь, в надежде при его содействии возвратить себе Константинополь. Но напрасные желания и надежды! Царь устроил большой флот, наполнив более шестидесяти триир воинами, которых часть принадлежала к племени гасмуликскому. Они усвоили себе характер и римлян и латинян, так что от римлян приобрели хладнокровие в битвах, а от латинян отвагу. С ними было еще морское войско из лаконцев, недавно прибывших к царю из Пелопоннеса, которых на простом, испорченном языке называют цаконцами. Таким образом царский флот, великолепно устроенный, по приказанию царя, разъезжал по морю и наводил на латинян большой страх и смущение. Он покорил даже почти все лежащие в Эгейском море острова: Лимнос, Хиос, Родос и другие, бывшие в рабстве у латинян. Когда так шли дела на море, этолиец Михаил опять нарушил мир и начал опустошать смежную римскую область. Весть об этом привела царя в скорбь и негодование; так что в самом скором времени он сам отправился туда, чтобы лично устроить там расстроенные дела. В это время, когда царь находился в Фессалии, явилось на небе знамение, как предвестник и предуказатель бед. То была комета, показавшаяся около знака Тельца и сперва всходившая на востоке ночью пред самым рассветом немного повыше горизонта. Но по той мере, как шло вперед солнце, и она каждый день более и более отодвигалась от горизонта, пока не достигла самого зенита. Высшую степень яркости она получила в летнюю пору, когда солнце проходило знак Рака. Потускнела же и исчезла, когда солнце вступало в черту осеннего равноденствия; так что от летнего поворота до осеннего равноденствия оно прошло три знака, а комета, появившаяся около Тельца, в это время мало-помалу исчезла. Царь принял ее за предвестницу и предуказательницу бед и, немедленно распрощавшись с Фессалиею, во все поводья погнал в Византию. Немало смутил его и слух о том, что уже совсем решили напасть на римскую землю скифы. И не успел он прибыть в Византию, как скифы, живущие по Истру, разлились почти по всей Фракии, точно море, разъярившееся и вышедшее далеко из своих берегов. Народ скифский передвигается быстро и часто в один день совершает трехдневный путь. Причина их набега была следующая.