История ромеев, 1204–1359

9. При таком положении дел умер правитель Эпира и Фессалии, деспот Михаил, оставив по себе сыновей: одного побочного, именем Иоанна, и трех законных. Из них самый старший был деспот Никифор, за которым была в замужестве племянница царя. На его попеченье и заботу отец оставил двух других сыновей, Михаила и Иоанна, так как они были моложе его и еще холостые. Всю свою державу Михаил разделил на две части; из них одну, которая и в древности называлась Эпиром, отдает деспоту Никифору. Она заключает в себе феспротов, акарнан и долонов, кроме того — корцирян, кефалонцев и итакян. Ограничивается же к западу Адриатическим и Ионийским морями, к северу высокими горами, называемыми Пиндом и Акрокеравнийскими, к востоку рекою Ахелоем, и к югу островами Корцирой и Кефалонией. Другую часть отдает побочному сыну Иоанну. Она заключает в себе пеласгов, фтиотов, фессалийцев и локрских озолян; на севере имеет гору Олимп, на юге Парнас — горы равно высокие и скрывающие свои вершины в облаках. Между тем те два сына, Михаил и Иоанн, тяготясь опекою своего брата Никифора и не видя для себя хорошего конца в будущем, ушли к царю. Побочный же сын Иоанн, неудержимый в своих предприятиях и наделенный изворотливым умом, не хотел довольствоваться своим участком и, хотя вскоре получил от царя достоинство севастократора, но постоянно нарушал мирные отношения к римлянам. Вышедши из терпенья, царь послал против него своего брата, деспота Иоанна, и приказал предварительно собрать отовсюду как можно больше римского войска. Тот выступил, собрав под рукой войско из пафлагонских и вифинских всадников и прибавив к ним полки из команов и туркопулов, а пехоту решил набрать дорогой во Фракии и Македонии. Между тем Севастократор, услыхав о походе римлян, сильно смутился, видя, что его сил решительно недостаточно, чтобы сопротивляться такому прекрасно устроенному войску противников. Сначала он хотел было прикинуться покорным и просить прощения в своих проступках, но нашел, что на это рассчитывать и полагаться было нельзя, потому что постоянно заключал мирные условия и нарушал их. Поэтому пошел другим путем. Укрепив сколько мог и обезопасив свои крепости, он стал разъезжать с своими войсками, высматривая издалека, что делается у неприятелей, в надежде посредством засад и внезапных нападений смутить и несколько ослабить лагерь римский. Но видя, что римляне прекрасно укреплены и строго соблюдают установленную дисциплину, он впал в отчаянье, и, в страхе потерять все, бросался то туда, то сюда. Итак севастократор Иоанн находился в большом страхе и смущении. Быть может, он в это время покусился бы и на собственную жизнь (тогда его владения отошли бы к царю), если бы беспорядочность и непомерная вольность иноземных войск, находившихся вместе с нашими, сверх всякого ожидания не испортили дела, к великому посрамлению римлян. Напав на Иоанна и не встречая сопротивления, римляне легко бы могли завладеть всем. Но находившиеся с ними команы, оставив свое дело, только грабили храмы и монастыри, бессовестно поджигали их, почтенных девственниц забирали в плен и священными вещами пользовались как простыми, употребляя, например, вместо столов святые иконы; кратко сказать, бессовестно делали все, что позволяют себе безбожные люди. Посему-то и постиг войну такой дурной и несообразный с началом конец, как покажет дальнейший рассказ. Когда пришел с войском деспот Иоанн, то одни из городов тотчас же сдались, а другие, надеясь на естественные укрепления, некоторое время сопротивлялись. Потом покорились и они, не будучи в силах устоять до конца против силы осадных орудий. Севастократор в отчаянии убежал в сильнейшую крепость, называемую Новыми Патрами. Неприятели окружили ее и долгое время вели осаду. Однако ж Новые Патры, утверждаясь на высокой горе, гордо стояли против осадных орудий, только заключенное внутри большое множество людей внушало опасения, что наконец окажется недостаток в продовольствии. Оно ставило Севастократора в крайне затруднительное положение, устремляло его мысли во все стороны и настойчиво требовало решения, как избавиться от предстоящих бедствий. После многих дум и предположений он наконец остановился на одном необыкновенном и подлинно умном плане, который и скрыл в себе, как что-то священное и таинственное, не сообщив его никому, кроме одного из крепостной стражи. Тайна, доведенная до слуха больше чем одного человека, перестает быть тайною; громкая молва тогда проносит ее по всем станам — и своим, и неприятельским. Иоанн был человек умный, хорошо понимал дело и ловко выполнил свой умный план — и именно так. Дождавшись ночи, когда пред новолунием глубокая тьма распространяется по земле, он спускается на веревке по стене и, не имея другого пути, тайком пробирается в римский лагерь в лохмотьях; чтобы скрыть себя, он с воплем говорит, подделываясь под варварское наречие, будто, потеряв своего коня, ищет его, и так обходит и минует весь неприятельский лагерь. Многие из воинов, слушая его, острили над ним и провожали его веселыми шутками. А он, благодаря такой хитрости прошел римский лагерь и, потеряв его из виду, прибыл в один пограничный монастырек, где, открывшись одному только настоятелю этой обители, получил от него пять вьючных животных и столько же слуг; потом, с зарею перешедши Фермопильскую гору, на другой день пришел в Беотию, а оттуда на третий день в Аттику. Здесь он является к дуксу афинскому[134], обещает ему большие деньги и предлагает войти в родство, имеющее принести ему большое богатство. Затем просит помощи и под условием большой платы получает пятьсот отборных афинян. Между тем римское войско, воображая, что севастократор Иоанн находится внутри крепости, продолжало издали посылать стрелы за стены — пододвинуть к ним орудия было нельзя, — и, расположившись вокруг, внимательно сторожило все выходы, чтобы Иоанн как-нибудь не ускользнул, но чтобы или сам выдал себя, или выдали его, не спрашивая его согласия, граждане, поражаемые двумя бедствиями — осадой и недостатком в продовольствии. При этом одни оставались беззаботно на месте, а некоторые даже ушли из лагеря, частью на грабеж к соседним ахейцам, частью же на охоту. На них первых, ходивших вразброд, нападает севастократор Иоанн с пятьюстами упомянутых афинян и одних берет в плен, а других гонит до самого стана. Такая неожиданность привела римское войско в страх и смятение. Как другие военачальники, так и сам деспот Иоанн вообразили, что на помощь севастократору Иоанну прибыл или правитель Пелопоннеса и Ахайи с большою силою, или же явилось войско фивян, евбейцев и афинян под предводительством своего дукса. Поэтому прежде, чем те сделали нападение, римское войско тайком и мало-помалу само собою начало рассеиваться, потом воины один за другим побежали без оглядки. Начальники как ни кричали на них, как ни останавливали, воины их не слушали и гурьбой продолжали бежать. Наконец и сами они вместе с деспотом Иоанном, видя, что долее оставаться на месте значило бы обречь себя на явную гибель и что храбростью и мужеством здесь ничего не возьмешь, решили, что не нужно упускать удобного времени к отступлению, и отступили с остававшимся пафлагонским войском, впрочем, в порядке и с соблюдением правил военного искусства. Итак, когда сверх всякого чаянья постигло римлян такое поражение в наказание за преступные дела, которые дозволяли себе их союзники, команы, то находившиеся в крепости, тотчас отворив ворота, миром выбегают оттуда и присоединяются к севастократору Иоанну и его союзникам. После необходимых совещаний, одни получают приказание оставаться на месте для уборки римских палаток, лошадей, всяких запасов и всевозможного богатства, которое римляне отчасти принесли с собою из дома, отчасти же приобрели грабежом; другие отправляются по пятам рассеявшихся в разные стороны римлян и сопротивляющихся предают мечу, а тех, которые, быв схвачены, не оказывают сопротивления, сняв с них даже рубашку, отпускают в одних штанах. Есть закон, ненарушимо переходящей по преемству от предков к потомкам, не только у римлян и фессалийцев, но и у иллирийцев, триваллов и болгар — ради единства их веры лишать неприятеля только имущества, но не обращать в рабство и никого вне боевой схватки не убивать. И если бы наступивший вечерний мрак не сдержал преследования бегущих, быть может, они испытали бы бедствия еще боле жестокие чем те, о которых мы сказали. Но так как настал вечер, то неприятели с Севастократором возвратились назад, гордые этою неожиданною победою; римляне же, избежавшие опасности, по два, по три и более человек собираются к деспоту Иоанну, в гóре по случаю такого нежданного несчастья. Уныло достигают они окрестностей Димитриады. Этот город, называвшийся сначала Сикионом, впоследствии принял имя своего завоевателя, именно, Димитрия Полиоркета, который был сыном одного из преемников Александра, Антигона, повелевавшего Азиею до реки Евфрата.

10. Не успели они еще совершенно оправиться от поражения, как узнают и о другой беде, которая была не меньше предыдущей. О ней я и расскажу. Есть залив, так называемый пеласгийский, далеко вдающийся внутрь материка и на северной стороне имеющий Оссу и Пилий. Это горы, достигающие своими вершинами необыкновенной высоты. Края этого залива касается и упомянутый нами город Димитриада. Царский флот, разъезжая около завоеванных латинянами островов, тревожил их. Это было невыносимо для латинян, но более всех для населявших Крит, а равно и для владевших Евбеей. И вот общими силами они снаряжают флот: не за тем, чтобы вести наступательную войну с флотом царским (это было бы все равно, что стрелять в небо), но чтобы при появлении морской царской силы охранять свои берега и отбиваться, сражаясь на суше и на море. Случилось же так, что в это время и царские трииры числом свыше пятидесяти, вошедши в этот залив, остановились в нем, как в безопасной пристани. Критяне и евбейцы, давно выжидавшие удобного случая и бывшие настороже, нашли, что более удобного времени для нападения на царский флот им не дождаться. В самый короткий срок они снарядили немного меньше тридцати триир и тетрир, поставили на передних частях их деревянные башни и поспешно выплыли с тою целью, чтобы прежде, чем царский флот почует их приближение, вывести из пристани суда, остававшиеся без пловцов, которые в то время беззаботно разгуливали по суше. Так бы и было, как хотелось врагам, если бы Господь не простер римлянам неожиданно своей руки. Римляне почуяли приближение критян и евбейцев; только короткий срок не дал им вооружиться, как следует. Однако ж, снявшись с якорей, они пустились в море со всевозможною скоростью; и много рвения обнаружила как та, так и другая сторона, отъехав от земли на пятнадцать стадий, не меньше. Корабли неприятельские были тяжелы и неповоротливы как от множества воинов, так и от нового своего вооружения и, точно движущиеся по морю города, выстраивались медленно. Римские корабли настолько уступали неприятельским в величине, насколько превосходили их своею численностью; они были также поворотливее и подвижнее, но не были достаточно вооружены. Однако ж и они выстраивались в бой, не столько, впрочем, против кораблей, сколько против стен, так как передние части неприятельских кораблей были подобны стенам, окаймленным вверху надежнейшими воинами. Начальник римского флота Филантропин объезжает его на адмиральском судне и возбуждает воинов к сражению, появляясь то на правом, то на левом крыле. Римские корабли, впрочем, не смели идти прямо на носы неприятельских кораблей; потому что с них, как с твердой земли, неприятели сыпали большие камни и все, что удобно было бросить сверху, и причиняли много вреда. Поэтому они нападали на эти корабли по возможности с боков. Левое крыло неприятелей много терпело, потому что восходящее солнце било им прямо в глаза. Но правое, которое было гораздо сильнее, налегая на римские корабли, блистательно поражало римских воинов и гребцов, так что они уже отчаялись было пробиться и выйти на сушу, оставив у берега пустые корабли. И если бы Бог, подающий упавшим духом бодрость и отчаявшимся надежду, не даровал римлянам неожиданной помощи, то, быть может, испытав эти два великих поражения, они пошли бы, так сказать, ко дну адову. Но кто не подивится неисследимому Промыслу Божию, устроившему так, что неожиданное поражение на суше неожиданно обеспечило целость флота? Брат царя, деспот Иоанн, вместе с спасшимися от поражения на суше находившийся оттуда весьма близко, узнал о происходившей битве на море, потому что слух о ней успел уже проникнуть внутрь твердой земли, и, прибыв на берег этого залива, увидел жалостное зрелище — что и морским силам римлян грозит опасность. Тотчас соскочив с коня, весь в слезах, он бросает прочь от себя знаки достоинства деспота с словами: «Нагим я вышел из чрева матери своей, нагим и отойду», — посыпает землей голову и со стенаньями вопиет к Господу, призывая Его скорую помощь, дабы после недавнего поражения новое не разрушило и не сгубило вконец римского царства. В надежде, что сам Бог будет ему союзником, он принимается за дело. Отобрав отличнейших воинов из своей пехоты, со всею поспешностью сажает их на корабли, а вместе с ними и множество вооруженных стрелами, пращами и дротиками. Постоянно принимая раненных, заменяет их воинами новыми и здоровыми, причем большею частью снабжает их против неприятелей булыжником. Распоряжаясь так до позднего вечера, он добивается наконец победы над врагами; кроме двух спасшихся бегством, все неприятельские корабли достались римлянам. От всего войска вознеслись благодарственные гимны Господу, чудесным образом даровавшему ему спасенье и победу. Брат же царя Иоанн, сложив с себя, как мы сказали, все знаки достоинства деспота, является в Византию без всяких украшений и так проводит всю остальную жизнь.