Тень ведьмы

Виктор Джулио сел на бордюр. Маленькая девочка устроилась рядом с ним и положила прелестного пухлого щенка ему на колени. В смятении он пробежал пальцами вдоль его черной и бледно-желтой шкурки.

- Покажи Бабочке, как ты заставляешь танцевать свою палку, — попросил ребенок.

Виктор Джулио опустил собаку на землю и вытащил из кармана бутылку рома. Не переводя дыхания, он полностью осушил ее и бросил обратно в мешок. Старик с тоской оглядел радостное лицо ребенка. «Скоро она вырастет», — подумал он. Она не долго будет сидеть с ним под деревьями на площади и помогать ему наполнять мусорные баки тряпьем и хламом, веруя в то, что ночью все это превратится в золото. Он задумался, будет ли она тоже кричать на него и издеваться над ним, как это делает большинство повзрослевших детей. Он сильно зажмурился. «Пусть смотрит, если только палочке захочется танцевать», — прошептал он и встал, растирая свои скрипучие колени.

Словно околдованные, Октавио и ребенок уставились на трость. Казалось, что она танцевала сама по себе, оживляемая не только быстрым и изящным движением рук Виктора Джу лио, но также и ритмичным топотом его ног, его хриплым и все же мелодичным голосом, которым он пел детские стишки.

Октавио опустил бак и сел на него, восхищаясь мастерством старика. Виктор Джулио остановился на полуслове. Его трость упала на землю. С удивлением и ужасом он смотрел на щенка, лакавшего сок отравленного мяса, который тихо сочился из бака.

Девочка подняла трость, погладила прекрасно вырезанный набалдашник и подала ее Виктору Джулио.

- Я никогда не видела, чтобы ты ронял ее, — заметила она с беспокойством. — Палочка устала?

Виктор Джулио положил дрожащую руку на ее головку и нежно пригладил ей челку.

- Я возьму Бабочку на прогулку, — сказал он. — А ты возвращайся в кроватку, пока твоя мама не нашла тебя здесь. Встретимся попозже на площади. Мы снова будем вместе собирать будущие слитки золота. — Он поднял пухлого щенка на руки и сделал знак Октавио следовать за ним по улице.

Бродячие собаки уже не лежали перед закрытыми дверями, но, раскинув свои негнущиеся лапы, они валялись посреди пыльных переулков, и их остекленевшие глаза пристально и тупо смотрели в пространство. По одному Октавио связывал их веревкой, которую Виктор Джулио вытащил из своего мешка.

Бабочка, все ее тело конвульсивно тряслось, извергла струйку крови на брюки старика. Он с отчаянием встряхнул ее головку. «Что я скажу малышке?» — прошептал он, связывая отравленного щенка с другими животными.

Они сделали два обхода, а затем утащили мертвых собак за окраину города, за дом Лебанесы, за пустые поля, вниз по сухому ущелью. Виктор Джулио накрыл их грудой сухих веток, полил кучу керосином и поджег. Собаки горели медленно, наполняя воздух запахом паленого мяса и шерсти.

Едва переводя дух, с легкими, забитыми копотью и дымом, двое мужчин выбрались из ущелья. Не в силах дальше продолжать путь, они рухнули под тень цветущей красным цветом акации.

Старик растянулся на твердой земле, еще прохладной после ночи. Его руки тряслись. Он закрыл глаза и попробовал успокоить свое дыхание в надежде, что это развеет боль, стеснившую его грудь. Он мечтал о сне, о сне, в котором теряешь себя.

- Пожалуй, я уйду, — сказал Октавио спустя некоторое время. — Буду делать какую-нибудь другую работу.

- Останься со мной, — попросил старик. — Мне надо рассказать ребенку о собаке. — Он сел и умоляюще взглянул на Октавио. — Ты можешь помочь мне. Дети очень рано начинают бояться меня. Она одна из немногих, кто дружит со мной.

Ужасная пустота в голосе Виктора Джулио напугала Октавио. Он прислонился к стволу дерева и закрыл свои глаза. Он не мог больше видеть этот страх и отчаяние, отпечатанные на лице старика.

- Пойдем со мной на площадь. Пусть каждый узнает, что ты новый человек, — умоляюще просил Виктор Джулио.

— Яне останусь в этом городе, — грубо отрезал Октавио. — Мне не нравится эта работа. Мне не нравится убивать собак.

- Вопрос не в том — нравится или не нравится, — заметил Виктор Джулио. — Это вопрос судьбы. — Он грустно улыбнулся, его взгляд скользнул в направлении города. — Кто знает, может ты останешься здесь навеки, — прошептал он, снова закрыв свои глаза.

Тишину нарушил гул сердитых голосов. Внизу по дороге двигалась группа мальчишек под предводительством старшего сьша Лебанесы. Они остановились в нескольких шагах от двух мужчин.

- Ты убил мою собаку, — зашипел сын Лебанесы и плюнул дюймом дальше ноги Виктора Джулио.

Опираясь на трость, старик поднялся.

- Почему ты так думаешь обо мне? — спросил он, пытаясь выиграть время. Его руки дрожали. Он нашарил в мешке бутылку рома и остолбенел от того, что она была пуста, не в силах вспомнить, когда же выпита последняя капля.

- Ты убил собаку, — повторял мальчик нараспев. — Ты убил собаку.

Проклиная и толкая его, мальчишки пытались вырвать его трость и джутовый мешок.

Виктор Джулио отступил назад. Размахивая своей тростью, он вслепую колотил насмешливых юнцов.

- Оставьте меня в покое! — закричал он дрожащими губами.

На мгновение напуганные его яростью, юноши притихли.

Вдруг, словно только что заметив, что Виктор Джулио не один, они повернулись к Октавио.

— Кто ты? — закричал одни из мальчишек, переводя взгляд от одного мужчины к другому, возможно, оценивая результаты их обоюдного сговора. — Ты был со стариком? Ты его помощник?

Октавио не ответил. Взмахнув веревкой над своей головой, он защелкал ею перед собой как хлыстом. Смеясь и вскрикивая, ребята пытались уклониться от прицельных ударов. Но когда некоторым из них веревка обожгла не только икры и бедра, но и плечи и руки, они отступили назад. Они ринулись за Виктором Джулио, который тем временем убегал к ущелью, где еще догорали собаки.

Старик оглянулся. От ужаса у него расширились зрачки, мальчишки были почти за его спиной. Они не казались ему людьми, они напоминали ему свору лающих псов. Он попробовал бежать быстрее, но жгучая боль в груди тормозила движения.

Мальчишки, поднимая гальку, бросали ею в него, просто подшучивая над ним. Но когда сын Лебанесы потянулся за большим камнем, остальные ребята постарались превзойти друг друга — в ход пошли большие осколки породы. Один из них попал Виктору Джулио в голову. Он зашатался. Глаза его ничего не видели, земля уплывала из-под ног. Старик покачнулся и свалился в обрыв.

Ветер донес из ущелья сдавленный крик. Запыхавшись, с лицами в полоску от пыли и пота, мальчики стояли, глядя друг на друга. Затем, словно по какому-то сигналу, они бросились в разные стороны.

Октавио сбежал вниз по крутому склону и опустился на колени перед неподвижным телом Виктора Джулио. Он сильно встряхнул его. Старик открыл глаза. Дыхание слабеющими вспышками выходило из него. Голос был слабым, приглушенным звуком.

- Я знал, что конец близок, но думал, что это конец моей работы. Мне и в голову не приходило, что все закончится таким образом.

Его зрачки блеснули странно яркими искрами. Он пристально вглядывался в глаза своего помощника. Жизнь ушла.

Октавио безумно встряхнул его.

- Иезус! Он мертв! — Октавио перекрестился и поднял свое вспотевшее лицо к небу. Несмотря на ослепительное сияние солнца, бледная луна была отчетливо различима. Он хотел помолиться, но не мог вспомнить ни одной молитвы. Единственный образ засел в его мыслях — множество собак преследовало старика по полям. Октавио почувствовал в своих руках нарастающий холод, его тело начала бить дрожь. Можно снова убежать в другой город, подумал он. Но тогда они заподозрят его в убийстве Виктора Джулио. Лучше оставаться некоторое время в городе, пока все не прояснится, решил он.

Октавио долго наблюдал за мертвецом. Затем, поддавшись порыву, он поднял трость Виктора Джулио, лежавшую рядом. Он погладил ее и потер прекрасно вырезанный набалдашник о свою левую щеку. Он чувствовал, что она всегда принадлежала ему. Стало интересно, сможет ли он когда-нибудь воспроизвести танец трости.

VII

Октавио Канту закончил свой последний. сеанс лечения. Он взял свою шляпу и встал со стула. Я заметила, как сильно годы сдавили ему грудь и ослабили мышцы его рук. Вылинявший пиджак и брюки на нем были на несколько размеров больше. Карман на правой стороне резко выпирал от большой бутылки рома.

— Вот так всегда, когда она заканчивает мое лечение, сон куда-то прячется, — прошептал он мне, Продолжая смотреть своими ввалившимися бесцветными глазами на Мерседес Перальту. — Сегодня я заболтался с тобой. Никак не могу понять, почему ты так интересуешься мной.

Широкая улыбка разгладила его лицо, когда он поместил свою походную трость между большим пальцем и запястьем. Его рука замелькала взад и вперед с таким поразительным мастерством, что трость, казалось, подвесили в воздухе. Ни слова не говоря, он вышел из комнаты.

- Донья Мерседес, — тихо вскрикнула я, поворачиваясь к ней.

- Ты не спишь?

Мерседес Перальта кивнула.

- Я бодрствую. Я всегда бодрствую, даже когда сплю, — мягко сказала она. — Это способ, которым я пытаюсь сдерживать свои прыжки вперед себя.

Я сказала ей, что с тех пор как я начала беседовать с Октавио Канту, меня постоянно мучают изводящие вопросы. Мог ли Октавио Канту как-то уклониться и не вставать на место Виктора Джулио? И почему он в такой полной мере повторяет жизнь Виктора Джулио?

- Это неопровержимые вопросы, — ответила донья Мерседес.

- Но лучше пойдем на кухню и спросим об этом Канделярию. У нее побольше ума, чем у нас обеих вместе. Я слишком стара, чтобы быть умной, а ты слишком образована.

С сияющей улыбкой она взяла меня за руку, и мы пошли на кухню.

Канделярия, занятая тем, что скребла днища медных тарелок и горшков, не слышала и не видела нашего прихода. Когда донья Мерседес подтолкнула ее руку, она издала пронзительный и испуганный вопль.

Канделярия была высокой, с покатыми плечами и широкими бедрами. Я не могла определить ее возраст. Иногда она выглядела на тридцать, а иногда на пятьдесят. Ее загорелое лицо было покрыто крошечными веснушками, расположенными так равномерно, что они казались нарисованными. Она выкрасила свои темные вьющиеся волосы в морковно-красный цвет и надела платье из вызывающе разрисованного ситца.

- Как? Что тебе надо в моей кухне? — спросила она с притворным раздражением.

- Музия одержима мыслями об Октавио Канту, — объяснила донья Мерседес.

- Бог мой! — вскричала Канделярия. Когда она посмотрела на меня, ее лицо выражало искреннее потрясение. — Но почему о нем? — спросила она.

Озадаченная ее обвиняющим тоном, я повторила вопросы, которые только что задала донье Мерседес.

Канделярия засмеялась.

- А я уж было забеспокоилась, — сказала она донье Мерседес.