Моргемона

1. Серпентарий и драконарий

Чимéн 948 года от разделения королевств был худшим чименом в жизни юной леди Ландраго́ры Гидриар — а она прожила уже семнадцать лет. Чимен, первый из шести лунаров лета, любую из девушек настраивал на романтический лад цветением мимоз и маттиол. Но покуда сверстницы к этому возрасту обзаводились кавалерами, модными привычками и планами на жизнь, Ландрагора заимела только прозвище: Гидра. Так её называли служанки, сёстры, даже родители. Потому что не было леди более злобной, раздражительной и ненавидящей каждый божий день.

В этом худшем чимене наступил худший день: двадцать девятое число. Служанка Пиния явилась к ней в комнату и раскрыла лёгкие шторы, так что жаркое южное солнце сразу хлынуло в спальню.

— Вы должны вставать, миледи, — прозвучал её робкий голос. — Ваша матушка велела, чтобы к десяти утра вы были готовы отправляться…

Гидра не дала ей договорить. Она оторвала голову от подушки — но лишь для того, чтобы запустить ею в Пинию.

— Пошла прочь! — взвизгнула Гидра свирепо, как потревоженная пантера. И упала обратно на постель.

Пиния ретировалась. А юная леди тоскливо осмотрела свои покои.

«Ненавистная спальня», — думала Гидра. — «Я вместо платяного шкафа хотела бы поставить книжные полки. Вместо картин — схемы драконьих крыльев. А вместо этих бесполезных прозрачных штор — чёрные, глухие, чтобы не будило меня отвратительное солнце… они сказали, что так моя кожа станет совсем серой».

Она подавила стон и села. Она вспомнила, что сегодня за день!

«Сегодня я покину отвратительную спальню и отправлюсь в ещё более отвратительную, где никогда не буду одна».

Она подняла взгляд на изображения богов, что висели над её постелью. По центру — воин в белой рясе, Ирпал, вооружённый мечом. Вместо его лица сиял свет, который в этом мече отражался ярко, как в зеркале. По левую руку от него был изображён Бог-Зверь, змей Ранкар, с оскаленными зубами и гривой как у дракона. А по правую — Бог Горя Схали, странник в чёрном рваном плаще с головой козла и красными глазами.

— Отец говорит, чтобы я не смела настраивать против себя жениха, — рассудила Гидра вслух. — Но так ли важно отношение одного только жениха, если меня ненавидят сразу трое богов?

«Не говори так!» — возразила бы ей мать. — «Если бы боги не любили тебя, ты родилась бы дочкой собирателя устриц».

— Но мы-то с вами знаем правду, — скривилась Гидра, рассматривая потемневшие изображения.

Гнусный день. Паршивые перспективы. Прощание со своей осточертевшей спальней — но она хотя бы была отдельной.

Гидра даже представлять не хотела, как ей надо будет уживаться с кем-то ещё. Особенно с мужчиной. «Мужчины грубые, неотёсанные хамы, которые почему-то уверены, что мысли любой девушки по определению заняты ими», — продолжала ругаться про себя она. Но всё же потихоньку свесила веснушчатые ноги с постели.

Как бы сильно всё внутри неё ни восставало на происходящее, делать было нечего. Она могла вопить, плакать, извергать проклятия; но с малых лет знала, что это всё закончится пощёчиной и каким-нибудь утомительным наказанием вроде вышивания отцовского герба на плаще или попоне.

Тем более этот брак был не сиюминутной прихотью. Отец, лорд Тавр Гидриар, страстно желал получить остров Лавиль в своё распоряжение. Но ей, конечно, говорил иначе. «Иная и мечтать бы не могла, чтобы стать женой диатрина! Принцессой! Диатриссой! А ты ни пальцем для того не пошевелила, и уже кривишь губу».

— Дались вам эти диатры и диатрины, — шипела Гидра, усевшись перед трюмо. Зверское выражение веснушчатого лица посмотрело на неё столь же раздражённо, сколь и всегда.

Она вздохнула, успокоила гневный блеск болотно-зелёных глаз и взялась за гребень. Начиная с конца, прядь за прядью, принялась расчёсывать длинные медно-коричневые волосы, что казались огненными под лучами солнца. Рыжие брови хмурились, как всегда, и тень во взоре лежала неистребимыми кругами под глазами.

— Если б там, у диатров, было бы так хорошо, — заговорила она сама с собой, — чёрта с два они решили б выдать меня. Тогда уж кого-то из сестёр: Лару или Летицию. А раз выдают меня, значит, меня там ждут смирение, дисциплина, набожность и прочие ужасы. Представляю, как маменька и папенька сейчас прыгают от радости.

Сердито выдохнув, она задержала гребень посреди огненной пряди и уставилась на единственного своего собеседника: вышивку в виде рыжего кота. Небольшая картиночка густым швом из собственных волос девушки изображала мордочку Бархатца — последнего друга, который у неё был. Сейчас было видно, что один глаз съехал ниже другого.

Но в двенадцать лет, когда она потеряла его, она старалась, как могла, запечатлеть Бархатца. Чтобы от него осталось хоть что-то. Его лежанку из козьей шкурки мать выкинула, невзирая на все протесты. Она и вышивку-то хотела выкинуть, но Гидра успела спрятать её в свою наволочку.

— Останемся мы с тобой, как всегда, в сложных обстоятельствах, — подумав, сказала Гидра вышитому гладью коту и продолжила причёсываться.

Что ещё ей следовало взять с собой, кроме уже давно заготовленного приданого в виде множества парчовых платьев и расшитых шёлковых сари по старой гидриарской моде? Украшения, набор для вышивки и прочее барахло её не интересовали.

«Мой гримуар», — подумала Гидра и сунула руку в ящичек трюмо. Туда, где за разными никогда не читанными руководствами для благообразной леди находилась её неприметная чёрная тетрадь, сшитая бечёвкой. — «Я женщина, но не владею никаким этим искусством женского очарования, что города берёт. Я из рода Гидриаров, но драконы мне только снятся — отец даже близко подойти не позволяет. Я знатного рода, но власти у меня ни капли, я лишь инструмент. Однако то, что я услышала из бормотания старухи Тамры, дало мне надежду».

Раз за разом она следовала за старой двоюродной бабкой в поросшие папоротниками и манграми леса Аратинги. И слушала, как та шепчет.

— Всё, как ты хочешь, так и будет, — хрипло скрипел голос старушки. — Как хочешь — так представляешь. Как будто с очами закрытыми, но воочию. Как будто дракону доносишь свою мысль — только миру. Раз дракон слышит, то мир слышит…

Гидра постоянно представляла, что отца сжирает болотно-зелёный Лукавый. А серо-синий Рокот и пыльно-пепельный Жемчужный хищно облизываются рядом. Но колдовство не срабатывало. И она продолжала своё преследование день за днём, когда позволяла погода и мать не следила за ней.

— Они огонь воплощённый. Но сколько невоплощённых? Сколько могущества проходит меж стволами старых мангров? Ступают они, неслышные, и только и ждут, когда ты зажжёшь для них лунные камни да листья ветивера…

И много прочего говорила старая Тамра. О тех, кто наблюдает за спящими. И о тех, кто провожает глазами одиноких путников. О тех, кого видят драконы и коты, а остальные — не видят.

Оккультные слова иногда сопровождали её речи. «Призывает савайм», — почему-то думалось Гидре. Саваймы в детских книгах были сродни демонам или димантам — это были злые, хитрые сущности, обманывающие людей и пожирающие их, напитавшись их муками. Но «лхамы» — так иногда говорила старуха Тамра — тоже были саваймами, только очень могучими. А говорила она:

— Плоть рушится, но крепчает дух. Дух сильнейший, дух лхама. Множества лхамовых сутей. Где гаснет алое пламя, там зажигается лунный огонь… — и в словах её было странное подобострастие. Словно у жрецов, молящихся Богу-Человеку о материальном благополучии прихода.

«Она ведьма!» — испугалась тогда Гидра.

И тут же стала записывать. Ведь ведьмы могли наводить сглаз, порчу и расстройство желудка, а Гидра именно о таком искусстве мечтала всю жизнь. Она подмечала названия трав и камней, о которых говорила старуха Тамра. Смолы и благовония, ритуалы и обрывки странных слов; всё, что могла, всё занесла в свою тетрадь с бечёвкой.

Впрочем, расстройства желудка ни у кого в семье не случилось невзирая на безоар, с которым Гидра проводила церемонии, и поэтому в какой-то момент девушке надоело маяться ерундой.

Но теперь, на пороге брака, она вновь ощутила тяготение к этой тетрадочке. Потому что если ни люди, ни боги, ни драконы не могли встать между ней и браком, то, может, смогла бы тёмная магия?

«Хорошо бы, кстати, придворные слуги и без колдовства быстро уяснили, что я не выношу чужих прикосновений, будто лысая болотная гидра, и буду причёсываться сама», — почему-то подумалось Гидре. — «Вот только брачная ночь…»

Громкий стук в дверь прервал её печальные мысли.

— Гидра, ты должна успеть зайти к Лукавому! Тавр покажет тебе, как его за собой манить, — проходя мимо, громко сказала леди Ланхолия Гидриар.

— Я-то тут к чему? Пускай сам его манит, — огрызнулась Гидра.

Дверь распахнулась, и мать, гневно сверкая тёмными ониксами очей заглянула внутрь. У неё были роскошные тёмно-каштановые волосы, размётанные по полной груди, и очень яркий, красноречивый взгляд.

Поняв, что она сейчас подойдёт и отвесит ей оплеуху, Гидра спешно вскочила и развела руками.

— Ладно, — буркнула она, и мать удалилась, предоставив ей возможность самой выбрать дорожное платье.

Гидра остановилась на закрытом сари. Замоталась в ткань, и полупрозрачный конец, паллу, расшитую звёздочками, перекинула через плечо. Ей не шёл палевый цвет, он делал её кожу ещё более серой на вид. Но Гидре как раз и не хотелось, чтобы хоть кому-то пришло в голову делать ей комплименты.

Она спрятала свой гримуар и вышивку с Бархатцем в сундук с одеждой. А затем поспешила, сопровождаемая шудрой — лакеем в чёрно-серых цветах Гидриаров — туда, где отец уже её ждал — у Прудов.

Пруды были обиталищем драконов Оскала. Они располагались в скалах за замком и за жилым паласом, и туда вела лишь одна тропа. Она охранялась строже сокровищницы. Попасть туда без ведома и приглашения Тавра было невозможно, и шудре пришлось остаться за одним из поворотов, ибо он не смел смотреть на гидриарских драконов.

А тех, кто посмел бы, ждала кара, о которой Гидра не хотела даже вспоминать.

Мелкие камешки попадали ей в сандалии, когда она шагала по серпантину горной дороги. Сверху открывался чудный вид на Арау — единственный город Арантинги, населённый загорелыми и улыбчивыми, но бедными людьми. Засмотревшись, Гидра чуть не споткнулась.

«Вот бы я взаправду упала и разбилась о донжон Оскала», — подумала девушка. — «Это было бы просто».

Но сама она никогда бы не решилась на такой шаг, а фактор случайности был утрачен.

Пруды курились душным паром. Волосы мигом отяжелели, став тёмно-бурыми, и Гидра ступила в небольшую лощину, усеянную, будто река — кувшинками, круглыми голубыми озерцами. Отец ожидал её, держа в руке тушку ягнёнка, что приготовил для Лукавого.

Гидра содрогнулась: его вид живо напомнил ей о том, что случилось пять лет тому назад. Она потеряла Бархатца и искала его на этой дороге. Он нашёлся — здесь, на этом повороте к Прудам. Отец тоже заметил кота. Он схватил его и кинул в пасть Лукавому.

Ком встал в горле. Гидра стиснула зубы и приблизилась.

Рыжие волосы отца, ниспадая на плечи, тоже потемнели от влаги. Он был одет в сюртук чёрного цвета, подпоясанный серым ремнём с серебристыми пряжками. Женщины находили марлорда красивым, но Гидра ненавидела его искры в глазах и многозначительную улыбку.