Водородная Соната

Он, конечно, не верил в призраков и прочую чепуху, но — в момент, когда это непосредственно происходило и чувство обострялось, застигая его врасплох, ему начинало казаться, что он действительно видит её — мимолётно, ускользающе, как если бы она была рядом с самого начала, а он просто не сразу заметил ее, углядев спустя мгновение, когда ненароком повернул голову или моргнул… — ужас, который он испытывал при этом, по его представлениям, был соотносим с тем, что переживали люди в древние тёмные времена, когда суеверия и слепая покорность силам природы правили бал, безраздельно владея умами. Разумеется, он осознавал, что это его собственный разум, собственный мозг действовал против него, предательски, намеренно беспокоя его, но понимание не помогало ему избавиться от ощущения того, что во всём происходящем с ним в эти последние дни сквозит что-то неподвластное его воле, что-то запредельное, сверхъестественное.

Несколько раз в таких случаях ему хотелось просто закричать, казалось, без причины. Особенно на официальных церемониях, когда это было бы самым ужасным, шокирующим и неуважительным поступком. Прибыло столько пришельцев, столько разных форм и видов существ, в экзокостюмах, на космических кораблях, что это было похоже на нашествие содержимого игрушечного шкафа, воплотившее себя в мире гигантов. Как можно было сохранить а таком паноптикуме бесстрастное лицо? Именно теперь ему больше всего хотелось истерически рассмеяться или закричать, ругаться, биться об пол, рвать на себе волосы…

Но ещё только несколько дней. Несколько дней, и все закончится. Они все отправятся в счастливую страну добра и изобилия и никогда больше не будут беспокоиться об ужасной, грязной, полной боли и неурядиц жизни.

Он никогда не умел ждать. И чувство неотвратимо приближающегося триумфа было единственным, удерживающим его сейчас на плаву.

— Пожалуйста, — произнёс он, улыбаясь по собственным ощущениям излишне широко, повернувшись, чтобы указать прибывшим путь через ухмыляющихся, с напряженными лицами высокопоставленных гостей позади него к большой и роскошной комнате, где президент Инт'йом ждал — вознесенный, всецело поглощенный заботами, ошеломленный. — Проходите сюда. Президент с нетерпением ждет встречи с вами.

— Спасибо, — сказал возглавлявший группу аватар. Все семеро выглядели подчёркнуто одинаково: высокие, прямые, одетые просто, но элегантно — их лица излучали некое суровое спокойствие. Дальше всех стоял Зиборлун, аватар Культуры, к которому двор уже успел привыкнуть. В сравнении с этими статуями Зиборлун выглядел маленьким, простым и даже тщедушным.

Как раз в момент, когда Банстегейн повернулся, намереваясь возглавить шествие аватаров Культуры, он мельком увидел её — хотя нет, конечно, это была вовсе не она.

Она ведь всегда являлась гражданским лицом, не имела поддержки — одна из тех, кто верил, что жизнь надо прожить по возможности ни в чём себе не отказывая, поскольку второго шанса не будет, но при этом интуитивно понимая, что в таком утонченном и зрелом обществе, как гзилтское, внезапная случайная смерть почти неслыханна. Конечно, это была не она, и… никогда не будет ею.

Впереди всего три дня, снова напомнил он себе, так что это уже не имело значения. Занятый своими мыслями, он слегка споткнулся, когда шёл впереди серебристых существ к открывающимся дверям президентского зала, подумав, мог ли кто-то это заметить.

Еще три дня… Он вошел в вихрь из сотен причудливо одетых существ и людей в красных одеждах, заполонивших президентский зал.

— Септаме, на пару слов? — маршал Чекври, тронула его за локоть, чтобы отвлечь от толпы, окружавшей помост, где исполняющий обязанности президента приветствовал аватаров.

— Конечно, Чекври, но… я несколько занят.

— Как и всегда. Однако. Две вещи. Первое: корабли, патрулирующие пространство вблизи флота Ронте, считают, что флот направляется в Ватреллес. Я подумала, что будет не лишним дать об этом знать нашим новым союзникам лисейденам.

— Что? Зачем?

— Отвлекающий маневр. То, что наполнит новости, и, если они поссорятся, то, возможно, предоставит нам ещё одну причину убедить общественность в их воинственности, нет? Своего рода подкрепление ранее сказанного.

— Да, да, хорошо. Это всё?

— Нет. Я ведь сказала две вещи. Есть кое-какие приятные новости.

— Это обнадёживает. И о чём речь?

Помощники маршала и его собственные во главе с Солбли и Джеван создали вокруг них пространство, позволив им поговорить наедине.

Чекври приблизила свой рот к его уху.

— У нас есть важный актив, который может пригодиться.

— Правда? И что же это? И где?

— В Ксауне. И это вернувшийся Чуркун. Некоторое время он был в отключке, подумывая о скорой Сублимации после событий в Аблэйте, но в итоге всё таки не решился на прыжок и теперь хочет идти со всеми остальными — разве это не мило? — поэтому сообщил мне, с радостью, о своём намерении и спросил, может ли он быть ещё чем-то полезен. И я отправила его в Ксаун, потому что это далеко не последнее место, которое может заинтересовать корабли Культуры и беглянку Коссонт. — Маршал слегка отступила назад и подмигнула ему. Подмигнула! Делала ли она это раньше? Было ли это чем-то новым, каким-то свежим послаблением в поведении и дисциплине в преддверии скорого сублимирования? — Симуляции поддержали меня, но первоначально это была моя идея. Всегда приятно, когда тебе подтверждают, что ты права, не правда ли, септаме?

— Да, всегда, — машинально согласился он.

— И я думаю, что в этот раз мы должны выступить в полную силу, так сказать, без перчаток, продемонстрировать мощь, если потребуется, не так ли?

— Да, да, всё, что вы сочтёте нужным.

— Великолепно. Итак, у нас есть полностью оснащенный, закаленный в боях линкор, готовый и ожидающий в Ксауне, и это очень хорошо, чрезвычайно хорошо, септаме. Могу ли я сообщить вам, почему?

— Да, Чекври, отчего бы вам не сказать мне?

— Потому что, как мне только что сообщили, нечто быстрое — и стремительно приближающееся, а также очень резко тормозящее — почти уже остановилось у Ксауна, и это нечто — наверняка корабль Культуры. * * *

Перед полковником Агансу, всё ещё проходившим процедуры, которые, по его мнению, означали, что он находится на ремонте, а не представляет собой нечто биологическое, требующее исцеления, встала дилемма.

— Полковник, приказы ясны. Вы должны обновить свой аватар в Ксауне. Он терпеливо следовал бок о бок с дирижаблем почти десять дней, но теперь есть большая вероятность того, что он окажется в опасности, когда у него должны быть преимущества, которые мы можем ему дать.

— Я знаю об этом, капитан, — сказал Агансу. — Благодарю.

Полковник был тяжело ранен во время сражения на Инкасте, орбитал Бокри. Существо Культуры — аватар корабля — сумело не только уничтожить боевого арбитра Ухтрина путем незаконного применения оружия из антиматерии в закрытом гражданском пространстве, но и каким-то образом обратило его собственное оружие против него, превратив большую часть своего тела в идеально отражающую чашу, перенаправившую лазерный импульс прямо в полковника, искалечив и костюм, и тело, отправив его вниз по шахте лифта практически без шансов на спасение.

Он всё ещё мог слышать собственные крики, громко звучавшие в шлеме, когда он летел, ослепленный, горящий, заживо спекающийся, с раздробленными ногами и рукой, в шахту, где приземлился с ужасным сокрушительным треском на разрушенную ранее кабину лифта. Тогда он потерял сознание, или, возможно, уцелевшие медицинские функции скафандра милосердно усыпили его, но он все еще слышал этот сырой, нечеловеческий крик в своих ушах и чувствовал жуткий чавкающий стук от удара, разорвавшего скафандр, разбившего его кости и сломавшего спину.

Скафандр и шлем спасли его. А потом и Уагрен вернул его на борт, поместил в свой медицинский комплекс, осторожно отчистил и удалил почерневшие, пузырящиеся остатки, срезал обгоревшую, запекшуюся кожу и мясо там, где их нельзя было восстановить, прежде чем — осторожно, почти любовно — начал сращивать его кости, восстанавливать и выращивать разорванные, покалеченные органы, лечить, где возможно, и заменять, где необходимо, его истерзанную, почти уничтоженную плоть.

Это был процесс, продолжавшийся и поныне. До физического восстановления Агансу оставалось ещё много дней, в течение которых он будет в значительной степени зависеть от корабля, вплоть до момента, когда через три дня произойдет Сублимация — если, конечно, она свершится по расписанию.

Впрочем, осознание того, что участие этого тела в непосредственно физических делах закончилось, явилось для него своего рода утешением. Оно означало, что — отдав все силы и едва не погибнув в честном бою — он может теперь не покидать целительный уют корабля, спокойно решая, стоит ли ему возвышаться вместе с Уагреном и его командой, или нет. Если нет, то его оставили бы одного на вспомогательном корабле с медицинским обеспечением, чтобы доставить в то место, которое могло остаться от его полка, или даже от его цивилизации, после Инициации и великого Свертывания.

Но ему, разумеется, предоставлена возможность отправиться со всеми. Он подумывал о том, чтобы сублимироваться, несмотря на свое прежнее решение и всё ещё одолевавшие его страхи. Смерть, заглянувшая ему в лицо на Бокри — даже с осознанием того, что где-то может пробудиться его прежняя, сохранённая версия — заставила его в некотором смысле задуматься о своём отношении к ней, забвению и вопросу сублимации в целом. Кроме того, он всё больше почувствовал себя частью Уагрена, испытывая своеобразное единение с его экипажем. Ему нравилась идея переброса в неведомое с этими полувиртуальными людьми, порождавшая в нём надежду, что они чувствовали то же самое. Его беспокоило, что он всё ещё кажется им чужаком — возможно, даже инородным телом, раздражителем. И он нервничал, не решаясь затронуть эту тему.

Тем временем возникла необходимость обновить биоандроида, которого корабль оставил в Поясном Городе Ксауна, когда десять дней назад отправился в погоню. Уагрен возвращался в Ксаун, но, не имея возможности поддерживать такую скорость, как прежде, из-за деградации полей двигателя, делал это в комфортном крейсерском режиме, вследствие чего должен был прибыть к месту назначения на целый день позже корабля Культуры.

Он все еще имел возможность передать состояние сознания полковника и интегрировать его новую, после Бокри, версию, но Агансу вынужден был признать, что сопротивлялся этому процессу, используя в качестве оправдания мысль о том, что чем дольше они будут ждать, тем больше времени у него останется на обдумывание того, что произошло в Инкасте, и на извлечение уроков из случившегося там.

Правда же заключалась в том, что он не хотел передавать андроиду, оставшемуся в Ксауне, нового себя, испытывая нечто сродни ревности: андроид станет им, и он другой — а не он нынешний — освоит следующий виток опыта. Именно та другая версия, получит возможность вступить в бой с врагом и победить аватара корабля Культуры. Это казалось несправедливым — он лично хотел быть победителем, в этой своей версии, оригинальной, являясь урождённым Кагадом Агансу, полковником Первого полка, а не каким-то наспех настроенным андроидом, созданным из болванки, которую корабль хранил, вероятно, с тех пор, как был построен.