Ups & Downs

Глава 36

Из истории черных стен

Я мертв. Невольно удивляюсь тому, что еще хожу. Удивляюсь тому, что после очередной ночи в черном забвении я могу открывать глаза. Это словно происходит не со мной. Все делается инстинктивно. Это словно конвульсии уже мертвого тела. Встаю. Куда-то иду. Что-то делаю.

Мне нужно прийти в себя.

Я еще не собираюсь сдаваться.

Но пока я слишком разбит, чтобы что-то предпринимать.

Мне нужно увидеть ее. Она даст мне сил, которых мне не хватает. Он станет моей силой. * * *

Что она подумала, когда проснулась одна? Я должен был быть рядом с ней. И сейчас я должен быть рядом. А вместо меня ее касается другой.

Чертов ублюдок, я УБЬЮ ТЕБЯ.

Хотя во всем произошедшем стоит винить лишь самого себя.

Я понял это. Боги, я все осознал. Отдайте мне ее. * * *

Не понимаю, что происходит.

Так остро, так ярко чувствуется изменение. Что-то стало с воздухом? Я не могу дышать. Все валиться из рук. Я не могу думать нормально. Я не узнаю самого себя. * * *

Мне нужно просто увидеть ее. * * *

Хватит даже звука ее голоса. Просто мое имя, которое соскользнет с ее губ. Один этот звук должен отрезвить меня. Должен привести меня в чувство. * * *

Я боюсь изменений, происходящих во мне. Я чувствую, как все меняется. Меняется мироздание, смещается его центр. Теперь это женщина. И меня тянет к ней. Я сам не замечаю за собой, как постоянно гляжу в ту сторону, где отделенная от меня расстоянием находиться она.

С другим, опять же.

Райт, ты жестокий сукин сын. Я ведь никогда ничего у тебя не просил.

И теперь уже никогда не попрошу. Мое лекарство — женщина. А еще твоя смерть * * *

Смерти. Кровь. Смерти. Кровь.

Я стал тем, кем был до этого. Однако теперь во мне куда больше безумия. Куда больше одержимости и ярости. Я теперь стал опасен для всех. Не только для врагов. * * *

Разыскиваем предателей. Ирония. Зайдите в мой подвал, и вы найдете самого главного. Навряд ли найдется кто-то, кто желает держать в руке вырванное сердце Владыки настолько же страстно, как этого желаю я.

Я — его инквизитор, мечтающий о его смерти.* * *

Прошло три дня. Так мало? Невероятно много…

Что она сейчас делает? Что она думает обо мне? Ненавидит? Думает, что я бросил ее. Оставил. Может это к лучшему. Да, это определенно лучше того безумия, которое сейчас переживаю я. Потребность в ней — мука. * * *

Шерри. Шеден. Шерриден. * * *

Если бы я писал ей письмо, то оно бы выглядело как приглашение на похороны.

Шерри-детка, если скорбишь, то мы скорбим вместе с тобой. Мы — разум твоего чертового Блэквуда, а еще его долбаная суть, спешим сообщить тебе, что твой гребаный мужчина почил. Последние его дни проходили в жуткой агонии. Возрадуйся, он мучился достойно. Безумие окончательно одолело его, он был похож больше на червя, чем на мужчину рода черного волка. Мы вместе с тобой презираем его, но сожалеем о том, что он умер не на твоих глазах. * * *

Не подходить к ней? Я приползу. * * *

Кровь. Смерти. Кровь. Смерти. * * *

Посылаю к нему своих людей с отчетом, потому что знаю, что заметь я его краем глаза и произойдет то, что не закончиться до тех пор, пока кто-нибудь из нас не окажется на полу с порванной глоткой и выдранным сердцем. * * *

Я вижу ее в этом коридоре. Она бежит вперед, призывно смотря на меня. Она зовет, шепча мое имя. Я шел за ней, я тянулся к ней, а тьма сгущалась, поглощая меня.

Неужели я стал настолько слаб, что чуть не попался в свою же ловушку. Предки перевернуться в гробу, когда узнают, что я почти потерял самого себя в древней тьме основания замка. * * *

Не знаю, какого черта ему от меня надо. Догадываюсь, конечно. Хочет посмотреть на мою бренную дохлую плоть и душу. Хочет потешить себя мыслью, что я почти что мертв. Но только почти.

Думаю, я выдержу это. Я буду держать себя в руках, просто потому что еще не готов. Умереть сейчас будет глупо. Все же моя жизнь с некоторых пор мне не принадлежит. У меня все же есть цель, а значит, нужно дождаться подходящего момента.

Просто проигранная битва. Только битва, но не война. * * *

Я не считала дни. К чему? Они все слились в один большой, бесконечный серый день. И хотя чисто внешне никто не мог упрекнуть меня в учтивости и нежности к моему Владыке, внутри я медленно загибалась как цветок, под палящим солнцем.

Я тосковала. И на этот раз не по родине. Не по родному и близкому. Не по покою и безмятежности.

Все во мне требовало вернуть мне моего мужчину. Странная связь. Странная зависимость. Странная нужда быть так близко, как только возможно. Это даже не нужно было объяснять. Разуму не постичь смысл этой связи так же, как не постичь смысл жизни и силу мироздания. Это нужно принять. Принять как есть эту тягу и это притяжение. Моя душа стремилась к нему, словно он звал меня.

Все во мне кричало. Я засыпала и просыпалась с одним и тем же словом, сидящим в моей голове.

Аарон.

Где он? Чем занят этот чертов мужчина, когда он так нужен мне?

Моя душа — капризный ребенок, требующий Аарона, как ту самую единственную игрушку, которая может ее успокоить. Которая уведет беспокойство, укроет надежностью, подарит покой… наслаждение.

Это место ненавистно мне. Все в нем нелюбимо и чуждо. Даже спокойствие.

Это место убивает меня. И я верю, что когда-нибудь убьет окончательно.

Это место отторгает меня, как инородный, лишний элемент организма. Лишнюю деталь сложной системы. Я — словно аппендикс. И меня скоро удалят.

— О, поразительная работоспособность. Что же заставило тебя так отчаянно предаваться убийству, раб? — Бормочет сам с собой Владыка, сидя в своем излюбленном кресле, потягивая терпкое пойло и читая… очевидно один из множества указов, докладов или челобитных. Райт тихо усмехается, его зрачки бегают по строчкам. Улыбка становиться шире, делая выражение его лица абсолютно безумным. — Ты побил собственный рекорд, слуга. Не помню, чтобы в день ты справлялся с таким объемом работы.

Убийство у них просто работа. Мне дурно от одной мысли о том, сколько полегло людей (или нелюдей) за сегодня или вчера. Сколько нужно было убить, чтобы удивить самого Райта? Пытаясь отогнать подобные мысли, я продолжаю играть с маленькой эйки.

— Бумаги не достаточно мне. — Заявляет неожиданно Райт, вставая из кресла. Он часто разговаривает сам с собой. Просто слушает звук своего голоса, потому что никому кроме себя (я не в счет) он этого не позволяет. — Мне нужна наглядная картина того, что двигает им. Что ты чувствуешь, Аарон? — Аарон. Все мое тело сжимается при звуке этого имени. Я вскидываю свой взгляд на Владыку. — Чувствуешь, что умираешь? Чувствуешь, как задыхаешься? Как собственное тело подводит тебя раз за разом, нуждаясь в том, что держу я.

Если бы я могла его ненавидеть, я бы его ненавидела сейчас больше, чем когда-либо.

Но увы, я просто не умела испытывать ненависть к этому мужчине-мальчику. Ненависти было итак слишком много вокруг него. К тому же именно он стал той стеной, которая загородила меня от жестокости его мира, тем плечом, на которое я смогла опереться в первые дни пребывания здесь, когда мой мужчина бросил и оставил меня. Райт был лояльным и нежным со мной, по меркам своей жестокой земли.

К тому же, как бы грубо это не звучало, Блэквуд пожинает плоды своих дел. Пусть это было жестоко, пусть это было чудовищно, мерзко и подло, но всего этого не было бы, если бы мужчина был чуть более зрячим, если бы он сразу разглядел во мне нечто большее, чем просто занятную вещь.

Райт — жестокий учитель. Он научился жестокости от жизни, от судьбы, от своей Великой матери. И его никто не посмеет обвинить в несправедливости наказания. И хотя мне больно, я достаточно в себе, чтобы признать изощренную истинность, правильность, верность его методов.

К сожалению, если иной учитель, после подробного объяснения, даст ученику вторую попытку, Райт этого делать не станет. Он, как сама жизнь, не дает второй шанс никому.

— Малышка Шерри, хочешь увидеть своего мужчину? — Он смотрит на меня, ожидая ответа.

Я же помня его слова «лучше молчи, но не лги» молчу. Просто смотрю на него и молчу, чтобы он не подумал, что я его игнорирую. Он достаточно умный, чтобы все правильно понять.

Он уже пытался вытянуть у меня эти слова, и это заставляло меня задуматься над тем, что Райт наслаждается моей болью так же, как и болью своего непокорного раба. Что ему безразлично, чья эта боль, главное, чтобы не его собственная.

Его вопросы были ранее завуалированы.

Что ты хочешь?

Тебе что-нибудь нужно?

Есть ли что-то, что я могу дать тебе?

Все ответы на эти вопросы были ли бы одинаковы:

«Верни мне моего мужчину».

Понятное дело, что он ничего бы не предпринял. Я бы лишь заслужила его взгляд полный разочарования. Я стала бы в его глазах очевидной, предсказуемой, абсолютно неинтересной. Потому я молчала.

— Что ж, согласен. — Его голос звучал на удивление живо. Странно было все это наблюдать, если учесть, каким он был, когда я его только начала узнавать. Он был уставшим ото всего, безразличным ко всему стариком. Теперь? Мне стало казаться, что его жизнь — батарейка, которая пополняется чужой обреченностью, бессилием и гневом. И что сейчас его переполняет жизнь, потому что батарейка заряжена на сто процентов. — Еще не время. Возможно, я позволю ему увидеть тебя, но лишь затем, чтобы он не забывал смысл своей никчемной жизни. Чтобы он постоянно помнил, чтобы постоянно думал об этом.

Все это мне напоминало историю, рассказанную Владыкой. Эту легенду о Драконе.

Она позволила им видеться. И это лишь продлевало их агонию. Невозможно забыть друг друга, невозможно дотянуться. И так будет вечно. * * *

— Все будет так. Как я. Хочу. — Конечно, у меня получается ужасно: с оперной певицей Марией Каллас, мне не сравнится при всем желании. К тому же, если бы я это желание прилагала, то все живое в радиусе мили умерло бы. Либо, при лучшем стечении обстоятельств, они бы лишились слуха.

Потому я просто тихо шепчу эти слова, кружа с эйки по комнате. Мой Владыка отличается не только мудростью, но и великим снисхождением ко мне. К тому же он тоже не очень был доволен что мой рояль «случайно» и «чисто неожиданно» испортился.

— Такое бывает. — Говорила я неловко. — Это… износились струны. Парочка порвалась. И… он занимал слишком много места. И…

Я заикалась, понимая, что хожу по той тонкой грани, разделяющую ложь и правду. Что сказать, но там действительно были порваны (и далеко не парочка) струны. В общем-то, он ведь действительно был безвозвратно утрачен. А каким путем, уже не столь важно теперь.