Зверь придет с рассветом

Глава 11. Зло

Золотой зверь смотрел на них.

Золотой глаз матово поблескивал в лучах рассвета. Глаз был единственным, что получалось разглядеть в глиняном месиве – зверь ушел глубже в почву, сполз в самую реку, зарылся под жирный глинистый пласт.

- Что это? – спросила Табита.

- Мой зверь. Сейчас он из золота, но когда-то был живым. Ты, быть может, читала в книгах о том, как живая плоть может обернуться металлом? – отозвалась Лили.

- Читала. Это сложный процесс…

Они ушли с берега. Пока брели через перелесок, принцесса призналась:

- Я скоро уеду.

- Из-за свадьбы? Или из-за того, что ты начала себя лучше чувствовать?

- Из-за отца. Он не терпит, когда члены его семьи отлучаются надолго из дворца. Те члены семьи, которые женщины.

- Понятно. Тогда пусть ты опять заболеешь там, в своем Городе-Солнце, и вернешься сюда… Прости… Прости, Табита…

Лили поняла, что в сердцах сморозила глупость, но принцесса не обиделась, даже наоборот.

Сказала:

- Спасибо. Мне очень приятно слышать, что ты так дорожишь нашей дружбой.

Лили очень не хотелось, чтобы Табита уезжала.

Табита тоже говорила о расставании с тоской. Иногда на ее глаза наворачивались слезы, но она быстро смахивала их рукавом.

- А может, ты останешься? Может, приедешь еще раз потом? – Лили сыпала вопросами, полными надежды.

- Не могу, надо ехать…

Она только-только обрела подругу - и вот опять разлука. Опять одна.

В голову полезли неприятные мысли об Ильзе. Ильза покинула ее не по своей вине, не по своему желанию. Теперь Табита. Самое раздражающее – причина та же. Замужество. Лили никогда не видела жениха принцессы, но уже возненавидела его. Этот неведомый парень отнимал у нее нечто очень дорогое. Он изломал ту хрупкую иллюзию собственного везения и успеха, в которую Лили почти поверила. Она ведь и охоту пережила, и золотого зверя отыскала, и обрела новую подругу…

Она была счастлива…

Настораживало еще и то, что мертвая Ильза вновь стала являться во снах, а ведь когда появилась Табита, Ильза не приходила с предупреждениями – успокоилась, зная, что Лили в надежных дружеских руках. Теперь же вот мертвая соседка вернулась и стала еще тревожнее, чем прежде. Лили знала: дух предупреждает об опасности.

А опасность кроется в Табитином отъезде.

- Ты, как в свой Город-Солнце вернешься, пришли мне весточку хоть какую-нибудь.

- Пришлю, - улыбалась принцесса. – Голубя пришлю с записочкой. Ты мне тоже тогда ответ напиши, как тут дела у тебя складываться будут.

- Если этот твой жених тебя обидит, сразу мне сообщай.

- И что ты сделаешь ему?

- Поколочу! Приду пешком в твой Город-Солнце и устрою ему там!

Табита представила себе все это живо и ясно, после чего вдруг весело рассмеялась.

- Хорошо. Я тебе сообщу, если что-то пойдет не так. Кстати, у меня есть подарок для тебя. – Она сходила к своему дорожному сундуку, достала оттуда Некрономикон и отдала Лили. – Вот. Тебе он, кажется, очень понравился.

Лили взяла подарок, едва дыша. Это было слишком дорого. Слишком…

…сильно.

Нужно было что-то отдать взамен. Но Лили-то не принцесса. У нее и ценного-то – все в приданое сложено.

Приданое! Чтоб его!

Лили со злорадной улыбкой прокралась к сундуку, что стоял в комнате матери – благо, той не было в доме. Поворошив тряпки – одежду, простыни и скатерти, – вытащила шкатулку с незамысловатыми драгоценностями. Там хранилась пара хрустальных бус, серьги с мутным янтарем и кулон в виде звезды на золотой цепи. Этот кулон Лили отыскала на Пустоши. Мать увидела, отняла, убрала в заветный сундук. Курица по зернышку, как говорится.

- На, возьми на память, - Лили протянула Табите кулон.

- Что ты! Это очень дорогая вещь, - изумилась принцесса, - и древняя.

- Бери, мне не жалко. Да и не нужно. Я драгоценные побрякушки носить не собираюсь. У тебя будет обо мне память.

- Спасибо. Постараюсь всегда твой дар держать при себе. Мне кажется, он предает мне уверенности, - сказала Табита и обняла Лили крепко-крепко.

Потом был помпезный отъезд, а о самом страшном Лили узнала три дня спустя.

Керед-охотник сообщил. Он бродил с собакой возле выезда на тракт и увидел…

- И что же, всех убили? – без особого сочувствия всплеснула руками мать Лили, когда сосед в очередной раз пришел к ним в дом.

- Всех.

- А вещи? Вещи-то взяли? Золото, сундуки?

- Конечно. Разбойники же.

- А охрана что? – не поверил сказанному Лот. – При них воинов был целый отряд. Все важные такие, при оружии да в доспехах.

- Тю-ю, - морщась, присвистнул Керед. – Там в охране пижоны одни городские. Они те доспехи только красиво носить умеют, а как до настоящей драки дошло, так, небось, со страху позабыли с какой стороны за мечи хвататься. Разбойники им лютые, похоже, попались. Мужиков – кого распотрошили, кого на суку вздернули. Над бабами надругались, прежде чем порешить…

Лили за печкой холодела, слушая все это, и осознавая, что произошло нечто невозможное. Нечто непоправимое.

Убийственное…

В горло от живота поднимался тугой комок желчи, мешал дышать и глотать. Лили задыхалась от ужаса. От боли, в один миг пронзившей сердце. Будто кто-то насадил ее на вертел - проколол грудину и вырвал стальное острие меж лопаток.

- Табита… - Она сползла спиной по гладкому боку печи, плюхнулась задом на старую корзину с посудой. – Госпожа Виргин… Кай… Табита…

Слезы созрели, но так и не выкатились, забив собой пространство за переносицей. От этого заболела голова, больше не получалось думать. Думать и не хотелось. Хотелось забыть все услышанное немедленно, отмотать назад, стереть, переписать.

Поменять.

Но исправить свершившееся было уже невозможно.

Керед еще что-то рассказывал, когда Лили вылетела из своего убежища и стала кричать на него, чтобы заткнулся. Немедленно заткнулся и ушел! И больше никогда не приходил…

Родители пытались усмирить ее, но куда там! Проще было угомонить пробудившегося средь зимы медведя-шатуна.

Кончилось тем, что мать накинула на дочку одеяло и, спеленав ее, как маленькую, принялась баюкать и уговаривать:

- Ну, бывает. Всякое случается. Места у нас такие, понимаешь? Опасные места…

Лили не понимала. Не хотела понимать. Внутри, в перекореженной спазмами грудной клетке, быстро и мягко разливалась черная, всепоглощающая пустота. И только губы сами собой, как молитву, шептали:

- Она живая… Живая… Ведь я не слышу... Не слышу ее…