Копье и Лавр

Глава 2. Стеклянный глаз

С вершин священных зиккуратов огласили начало вечерней молитвы. Закатное солнце, пылающее остатками дневного жара, озаряло величайший из городов алыми лучами.

Свет и жар в последний час этого дня изливались на крепостные стены из жженого кирпича, заложенные семью мудрецами в молодые дни мира; на тучные поля и пастбища в пригородах, которым несла влагу хитроумная ирригационная система; на тысячи глиняных домов, теснившихся вдоль узких улиц. Закат пустыни догорал над лавками и базарами, над грязными пятнами трущоб и золочеными крышами зиккуратов. Но всех ярче горела огромная статуя на главной площади. Золотой колосс возвышался над лачугами, дворцами, и даже храмами — статный мужчина с пышной кудрявой бородой, в боевых доспехах, с обнаженным клинком в правой руке и табличкой для письма в левой.

Таков был закатный час над Камаргандом, столицей империи Хеменидов, величайшим из городов земных.

Услышав призыв с вершин зиккуратов, купцы и ремесленники закрыли лавки и мастерские, крестьяне оставили плуги, а пастухи погнали домой стада овец и коз. Дети побежали домой, прочь от игр и забав. Затихли гнусавые причитания нищих на площадях. Город погрузился в молитву.

О чем же молился народ Камарганда? О послушании. Каждый крестьянин и ремесленник, купец и жрец повторяли в этот час заученные с детства слова, обращенные к Хемену — грозному царю древности, чья статуя возвышалась над городом.

Честные люди говорили Подателю Законов, что были в этот день верны и искренни, послушны властям и законам великой империи. Те же, кто сегодня запятнал себя — взяткой, обманом или дерзким словом — молили Истребителя Чудовищ о прощении, обещали впредь повиноваться его законам и не навлекать более его гнев. При этом грешники невольно содрогались. Они знали, что неукротимая воля основателя империи и через тысячу лет после его смерти довлеет над ними и не замедлит покарать за грех — неудачами в делах, бедами в семье или гневом нынешних правителей.

Главная площадь Камарганда упиралась в холм, который как бы вырастал из сердца города, стремясь ввысь, к жестокому пустынному солнцу. И там, на холме, раскинулся прекрасный висячий сад. В окружении зеленых побегов и пестрых цветов с пьянящим ароматом журчали фонтаны. Все тише пели уходящие ко сну диковинные птицы.

А в тени сада стояли великолепные просторные палаты из белого камня, чья крыша была покрыта червонным золотом. Шум городской жизни почти не долетал сюда; это место было скрыто от гама и жары тенью прекрасного сада.

Дворец императора.

***

Тамриз в последний раз вдохнула прохладный воздух сада и прошла через террасу в зал. Перед дверьми девушка сбросила с ног сандалии; по обычаю только правитель империи мог ходить в обуви по священным залам дворца.

Отец и брат как раз окончили молитву. Отец развалился в удобном ложе с мягкими подушками и протянул руку за кубком вина. Смуглая рабыня, полностью обнаженная за исключением набедренной повязки, в молчаливом усердии подала кубок владыке.

— Мой император, — громко сказала Тамриз, надеясь, что слова ее звучат уверенно и твердо.

Аббас II Хеменид с изумлением взглянул на дочь. Тамриз стояла посреди зала, одетая в легкий боевой доспех. Бронзовый нагрудник и кольчужный пояс тонкого плетения защищали грудь, живот и торс. За спиной у принцессы был закреплён простой скимитар без ножен. Черные волосы, забранные под медную сетку, оставляли открытой смуглую, ничем не защищенную спину. Бойцы империи надевали такие доспехи, чтобы показать: они не отступят и не побегут от опасности. А если побегут, то сами приглашают смерть нанести удар в голую спину.

— Что это значит, дочь наша?

Голос у императора был низкий и гулкий, даже если говорил он негромко.

— Мы не видели тебя на дневной трапезе, хоть нам это и было угодно. Или угождать отцу и владыке ниже твоего достоинства? — в словах Аббаса проскользнула насмешка.

Тамриз мысленно прокляла себя: как всегда, слова и тон отца заставили ее вспыхнуть и ощутить давящий жар в груди. Мраморная кладка под босыми ногами показалась холоднее обычного. Будто бы пылающий в сердце огонь смущения даже легкую прохладу делал невыносимой стужей.

— Мой император, я вновь прошу: позвольте мне вступить в ряды Безмолвных, учиться искусству смерти и тем угодить вам! — выкрикнула Тамриз.

Пожалуй, быстрее и громче, чем следовало бы. В прошлый раз, когда они вели этот разговор, она сказала лучше.

Аббас вздохнул и отпил еще вина. На Тамриз пахнуло терпким запахом горных трав. В последнее время отец почему-то полюбил мутить благородный напиток пахучими смесями.

— Мы полагаем, ты усердно тренировалась после твоей последней просьбы?

— Да, владыка.

— Очень хорошо. Джохар! — вдруг рявкнул император тому, кто стоял за ложем.

Брат хищно улыбнулся и в два прыжка оказался на середине зала, шагах в пяти от Тамриз. В такие минуты — перед боем или казнью — Джохар более всего напоминал принцессе пантеру. Черные, как у сестры, кудри разметались по плечам, мускулистая грудь возбужденно вздымалась. Брат потянулся почти по-кошачьи, делая шаг навстречу Тамриз. Темные глаза скользнули по ее фигуре. Глаза пантеры, обдумывающей, стоит ли поиграть с антилопой, прежде чем ее съесть.

— Проверь ее, — с улыбкой приказал отец.

***

Несколько минут тишину в зале нарушали лишь звон сталкивающихся скимитаров, шорох голых ступней по мрамору да шумное, тяжелое дыхание бойцов.

Затем раздался хриплый рык боли. Клинок Джохара вскользь прошел по шее сестры, оставив на смуглой коже кровоточащую царапину. Тамриз знала: если б это был настоящий бой, брату ничто не помешало бы сместить клинок на ноготь вправо и вспороть ей горло.

Ярость при мысли о том, какой жалкой она выглядит сейчас в глазах отца, заставила Тамриз броситься в контратаку. Выпад! Замах! Клинки скимитаров сталкивались с такой силой, что на мраморный пол упало несколько искр.

Предупредив неосторожную атаку брата — гнев придал ее чувствам удивительную чуткость и скорость — Тамриз поймала скимитар Джохара тыльной стороной собственного клинка и сделала резкий круговой замах. Так скручивается бич после удара.

Пойманный врасплох, Джохар не удержал рукоять оружия. Скимитар вылетел из его руки и отлетел далеко в сторону.

Торжествуя, Тамриз сделала победный выпад. Уколоть плечо брата, пустить ему кровь — большего пока не надо! Отец увидит, что она не уступит его любимчику Джохару, увидит и наконец…

Острие скимитара замерло, не достав плеча Джохара. Принц ухватил заточенный клинок правой рукой и сжал лезвие, не давая Тамриз завершить выпад. Добрая сталь прорезала ладонь, кровь полилась на мраморный пол. Но Джохар оскалился в улыбке, которая презирала любую боль.

Прежде чем Тамриз сообразила, что делать, брат выбросил вперед ногу и ударил ее в живот. Нагрудник смягчил удар, но воздух все равно вырвался из груди, дыхание перехватило. Девушка отлетела назад и врезалась голой спиной в твердые мраморные ступени у подножия отцовского ложа. Встать она не успела: Джохар больно прижал ее кисть ногой, заставив выпустить скимитар. Зрачки принца хищно расширилась. Голая грудь блестела от пота, будто намазанная благовонным маслом.

— Пустить ли еще крови для ума, о император? — поинтересовался Джохар.

— Не нужно, — отозвался с ложа отец. — Пусть встанет.

Джохар пожал плечами и убрал ступню с кисти сестры. Стиснув зубы, чтобы не выдать саднящей боли в животе, Тамриз поднялась на ноги. Порез на шее противно жгло и щипало.

Аббас подался вперед и с мягкой снисходительной улыбкой подал дочери кубок вина.

— Отдохни, дочь наша. Отдохни и пойми наконец: ты не готова учиться у Безмолвных искусству смерти.

— Я была бы готова, если бы ты дал мне готовиться! — от жгучего стыда и злости Тамриз забыла даже обратиться к владыке в третьем лице. — Джохара учили лучшие воины, прежде чем он прошел испытание боем! Мне же ты…

Без злобы, почти не прилагая сил, император ударил дочь по лицу тыльной стороной ладони. Тамриз выронила кубок и разлила вино по ступеням, но не проронила ни звука. Дальше говорить не было смысла. Если отец ударил — стерпи и смолчи, чтобы не вызвать настоящий гнев.

— Мы не хотим слышать от тебя дерзости против отца и владыки, — тихо сказал император. — Твоя доля будет решена нами во благо империи и по законам праотца нашего Хемена. Ты поняла?

— Да, мой император, — Тамриз не подняла глаз.

— Хорошо. Ты!

Аббас II щелкнул пальцами в сторону смуглой рабыни.

— Протри пол, и пусть внесут карту Ладды. Пора обсудить дела войны.

***

Тамриз стояла за ложем отца и смотрела на мозаичную карту, которую усердные рабы уложили на полу.

Ладда.

Об этом западном полуострове Тамриз знала не так много. Знала, что там живут дикари и безбожники, ведь у них нет ни единого бога, ни единого правителя. Вместо этого они молятся множеству разных богов, а когда решают какое-нибудь дело, собираются на площадях и криком и драками выясняют, кто прав. Их города живут сами по себе и управляются, как вздумается, без порядка и толка. Даже в любви там нет закона: мужчины там спят с юношами, а девушки сходятся со сверстницами. Ужасно, должно быть, жить в таком диком краю.

Знала Тамриз и то, что три поколения назад ее прадед, Аббас I, снарядил большое войско и попытался мечом донести до этих диких людей благие законы Хемена. Но прадед потерпел неудачу: войско его сбросили в море, а флот разбили. В детстве служанки рассказывали Тамриз: старый император отступал в такой ярости, что высек бичом воды моря, посмевшего помогать дикарям.

А вот как давно отец задумал завершить дело пращура и расширить империю еще дальше на Запад — этого Тамриз не знала. Впрочем, важно ли это? Желание императора претворяется в жизнь, когда бы оно ни зародилось.

Вокруг карты собрались мужи войны: Джохар и несколько опытных военачальников отца. Сам император по-прежнему восседал на ложе, глядя на карту сверху вниз; вино, однако, из зала убрали. Владыка желал быть трезв, когда говорил о делах войны.

— Орифия.

Джохар указал на мраморную точку в южной части карты. Там, где полуостров обрывался в море.

— Вот что стоит у нас на пути. Пока не возьмем ее, не сможем и закрепиться на земле варваров для новых битв.

— И более того, мой принц, — согласно кивнул Мараний, старый флотоводец с белым шрамом от меча на лысой макушке. — Корабли орифийцев столь быстры и маневренны, что могут поспеть на помощь любому другому прибрежному городу варваров. Нет им равных в битве на море. Пока не падет Орифия, нам не проложить надежный путь по морю от наших земель до Ладды.

— И думать нечего! — вскричал Джохар. — Мой император, нам следует собрать флот и ударить по Орифии всеми силами, какие у нас есть! В нашей власти одним ударом сбить этот ржавый запор, отделяющий нас от плодородных земель варваров!

Аббас II подался вперед и сцепил руки под завитками своей густой черной бороды. Темные глаза его, на дне которых горел огонь неколебимой властности, сузились. Трудно было сказать, заинтересован он или раздражен.