Копье и Лавр

Глава 3. Последний обол

— Горе мне! — завыл Солон, хватаясь за редеющие седые волосы. — Моя лодка, моя лучшая лодка!

— Меня саму еле вытащили. Жаркий был бой, — Ариста надеялась, что сочувствие в ее голосе смягчит горе и обиду старика.

Зря надеялась.

— Молчи! — зарычал старый рыбак, тыча в девушку мозолистым пальцем. — Лучше бы это ты потонула!

«Спасибо за заботу, старый жлоб», — хотелось огрызнуться Аристе. Вместо этого она сказала:

— Была б забота, Солон. Дай мне три месяца, я на тебя так отпашу — пять таких лодок сможешь купить!

— Нет! — закричал старик. — Я взял тебя в дом, дал тебе работу, и вот боги карают меня! С меня хватит!

— Солон, не дури, я же на все деньги тебе снасти купила…

Глаза старого рыбака загуляли по комнате, ища предмет потяжелее.

— Не уберешься из моего дома сей же час, и я сам утоплю тебя в заливе! — прошипел озлобленный старик.

Ариста поняла, что спорить бесполезно. Убить он ее, конечно, не убьет — она легко поборола бы старого козла. Но на шум и крики, чего доброго, сбежится стража.

— Не хворать тебе, Солон, — сквозь зубы бросила Ариста и вышла за дверь.

***

Оказавшись на улице, девушка огляделась и призадумалась. Орифия, как всегда, кипела жизнью. Рыбаки спешили к своим лодкам на пристанях. Из гавани тянулись вереницы ослов и мулов, груженных тяжелыми тюками. Гул рынка, окрики погонщиков, перестук кузнечных молотов плыли над городом.

Никому не было дела до Аристы Гракх.

Между тем, всю выручку за последний улов она действительно пустила на новые снасти для лодки Солона. Надеялась сработаться со стариком хотя бы на год. А старик даже подаренный намедни плащ отобрал и сжег, чтобы отвести сглаз.

Так что теперь в кармане туники лежал один-единственный серебряный обол. Это миска мясной похлебки на обед. Если за день не найти новой работы, уже вечером ей будет нечего есть и негде ночевать.

Ариста невесело хмыкнула и зашагала к центру города.

— У меня и так два сына в помощниках, куда мне еще? Спроси-ка дальше по улице.

— Работников не держу, все вы воры, как один! Ну, уйди, не мешай!

— Рада бы помочь, милая, да только лавку-то я закрываю. К землякам жить еду.

— Ты кого в дом тащишь, она же дочь Гракха! Прочь с крыльца, проклятая девка! Прочь!.

— Чего врешь, я тебя, Гракхово семя, знаю. Ступай себе, сама знаешь почему.

В этих и подобных им разговорах прошло время до полудня. Везде работу расхватали, а где не расхватали, там спрашивали имя. Как Ариста ни старалась скрыть свое происхождение, ее везде признавали. А признав, отказывали, боясь навлечь гнев богов на родной кров или дело.

Вчерашний случай на море и сегодняшний день все яснее давали понять: в городе Ариста слишком известна. В последние пять лет она переменила уже столько работ и воровала фрукты в стольких садах, что на каждой улице Орифии ее кто-нибудь да признает и сможет указать на обман.

Если подумать, к этому давно все шло. Впервые Ариста назвалась чужим родовым именем еще три года назад. Тогда она нанялась таскать свитки со стихами за одним малоизвестным трагиком. На репетиции его первой трагедии — речь там шла, конечно же, о запретной любви двух молодых людей — Аристу признал по знакомству плохо выбритый актер на роли Невесты. Актеры запаниковали и сорвали репетицию. Жених сбежал, даже не утерев с груди овечью кровь (по сюжету его предательски закалывал родной отец, желавший невесту собственного сына). О скандале вскоре узнали, и сюжет трагедии стал считаться проклятым и несчастливым. Трагик вспылил и подал в суд. Аристу приговорили к десяти ударам плетью за обман деятеля искусств и месяцу бесплатных общественных работ. Деньги за уборку выгребных ям пошли на компенсацию морального ущерба трагику.

Сейчас Аристе вспомнился тот случай. Да, теперь даже вранье не помогает ей заработать на хлеб. На сердце заскребли кошки.

Известности тот трагик, кстати, так и не добился. На репетиции второй его трагедии хитроумный механизм его собственного изобретения — он должен был создавать иллюзию схождения бога с неба на сцену — сорвался с крепления и упал прямо на автора, который как раз показывал актеру нужную интонацию роли. Бронзовый штырь, на котором должен был спускаться бог, вошел бедняге трагику в горло и распорол его изнутри до самой мошонки. Вытащить штырь то ли не удалось, то ли никто просто не захотел этим заниматься. Так трагика и похоронили, нанизанного на бронзовую жердь подобно куропатке.

Но между тем разожглась уже полуденная жара, живот крутило от голода, а поиски так ничего и не дали. В довершение всех бед, на старой сандалии протерлись и лопнули ремешки, так что носить ее стало невозможно. С раздражением — не ходить же в одной сандалии — Ариста выбросила обувку в мусорную кучу возле рынка.

Ровно в полдень Ариста Гракх, усталая и злая, уселась на белокаменную кладку рыночной площади и привалилась к подножию статуи, тень которой заcлоняла полуденное солнце. Рынок в тот час был пуст, если не считать нескольких бродячих псов; торговцы и покупатели, кто где мог, пережидали дневную жару. Некому было бросить взгляд на девушку, которая сидела на площади одна, босиком, в старой запыленной тунике и с последним оболом в руках.

«Лучше бы мне, конечно, вообще уйти, — думала Ариста, катая между пальцами старую монету. — Отправиться туда, где никто меня не знает. Скажем, в Нумию. Наняться на ферму или еще куда, начать новую жизнь».

Разум тут же подсказал нежеланную, но трезвую мысль: «Чтобы в другой полис уйти, надо хотя бы обувь купить, а лучше еще и еды, и мешок дорожный. А для этого надо отработать хотя бы день. А меня и на день не берут».

Да, круг замкнулся. Чтобы не искать больше работы, надо уйти, но чтобы уйти, надо найти работу. А она не ищется и до вечера, очевидно, не найдется.

Дело, да и вся жизнь ее, вдруг показались Аристе такими безвыходными, такими несправедливо безнадежными, что девушку охватило бешенство. Рука сама размахнулась и швырнула старый обол в тень величественной статуи, в самую голову. Из груди вырвался поток ругательств.

— Сера и ад! Шлюхины дети! Чтоб вам кровью срать, благоверным ублюдкам! Боги, за что ж я маленькой не сдохла?!

Пустынная площадь молчала в ответ. Даже бродячие псы, наевшись объедков, ушли в тень. Слушать крики отчаяния было некому.

Поток брани понемногу иссяк, а с ним иссякли и силы. Ариста упала коленями на белый камень, готовая разрыдаться от злости и беспомощности.

И только сейчас заметила, чья тень закрывала ее все это время.

Статуя позади нее изображала стройного молодого мужчину с щегольской бородкой, с дорожным посохом в руке. Под каменным плащом, на поясе, висел туго набитый кошелек. Мужчина весело ухмылялся, а правый его глаз неведомый скульптор вырезал вечно подмигивающим. За статуей раскинулась колоннада храма.

Ариста находилась у святилища Мегиста — покровителя купцов, путешественников, обманщиков и авантюристов. Веселый бог смотрел на рынок взглядом беззлобного шалуна, будто бы заранее радуясь суете, торгу и надувательству, которые скоро вернутся в товарные ряды.

Девушка поглядела на статую и храм за ней. Мысль зажглась в ее голове, еще неясная, не вполне сложившаяся. Она, конечно, не купец и не странник. Но нынешняя ее жизнь такова, что даже поиск ночлега — уже авантюра, и притом весьма отчаянная. Последние пять лет были тяжкими, но никогда прежде Ариста не смотрела в глаза абсолютной нищете. И только забредшая в голову мысль звенела слабой мелодией надежды.

Будь здесь кто из благоверных орифийцев, он бы наверняка сказал, что надеяться Аристе не на что. Боги не станут слушать проклятый род Гракхов. К счастью, благоверных орифийцев здесь не было. Некому было и терзать ее сомнениями.

Но нужно ведь подношение! А у нее только… Взгляд Аристы упал на брошенный ею обол. Последняя ценность, что у нее осталась.

Разум осторожно заметил: стоит ли разбрасываться такой малостью? Миску похлебки, на которую можно протянуть еще день, не нальют за бесплатно.

Девушка подняла обол с земли, повертела в пальцах. Мегист смотрел на нее сверху, по-прежнему ухмыляясь своим веселым затеям.

Ариста встала на ноги и шагнула из тени к ступеням храма. Довольно с нее «тянуть еще день», выживать и мыкаться. Либо ей сегодня же, как любому нормальному орифийцу, ниспошлется немного удачи, либо боги и впрямь не хотят ее слышать. А тогда лучше уж умереть побыстрее, чем опуститься до воровства и попрошайничества, влачить жалкие дни в нужде и отчаянии. Если из ее затеи ничего не выйдет — что ж, в большом городе нетрудно стащить нож и сразу со всем покончить.

О том, чтобы войти в храм, нечего было и думать. Привратник, как велел закон, наверняка спросит имя. А узнав, спустит ее со ступеней. Проклятым Гракхам запрещено было входить в храмы полиса.

Ариста подняла руку и щелчком большого пальца отправила монету в полет. Обол пролетел по воздуху и упал на белокаменную ступень.

Девушка усомнилась, не стоит ли преклонить колени. Но тут же решила, что смысла нет: она и так нарушала все правила благочестивой молитвы. Лучше уж постоять.

— Послушай, Мегист, — начала она. — Последнее время дела мои… э-э… как-то не ладятся. Ну да ты знаешь, наверное. Ни работы, ни денег, да и с друзьями не очень.

Бог-весельчак смотрел на нее раскрытым глазом. Со стороны могло показаться, что он и не подмигивает уже, а оценивающе жмурится.

За пределами площади послышался негромкий перестук колес по камню.

— Ну я и подумала, может ты, я не знаю, пошлешь мне какое-нибудь дельце? Большой выгоды не прошу. Так, по мелочи, чтоб в дорогу собраться, одежку сменить…

Говоря это, Ариста окинула себя взглядом. Ей стало стыдно за свою поношенную тунику и грязные голые ноги.

Где-то на соседней улице колеса стукнули еще раз и затихли. Раздался окрик.

— Вот как-то так. А в знак моей…эм…почтительности я останусь сегодня без обеда, ибо отдаю тебе мой последний обол. Да будет надо мной милость твоя, — закончила девушка благочестивой фразой, которую слышала в детстве.

Секунду-другую не происходило ничего. Затем Ариста невольно ахнула: монета на ступенях храма вспыхнула язычком белого, как солнце, пламени и исчезла!

А сразу после этого послышался страшный грохот.

Ариста обернулась как раз вовремя. Улица, по которой она пришла на рынок, имела крутоватый спуск, как бы скатываясь к площади по наклонной. И сейчас по этому спуску неслась что есть мочи деревянная повозка. Лошадей в упряжи не было, колеса громыхали сами по себе; должно быть, раззява-хозяин вздумал распрячь зачем-то лошадей прямо на скате улицы. Из деревянного короба уже выпало несколько крепких, мясистых кочанов капусты.

Неслыханная удача Аристы состояла на данный момент в том, что она одна оказалась на пути бешено мчащейся повозки.

«Сера и ад», — пронеслось у нее в голове.

Спуск придал повозке бешеное ускорение. Вздумай Ариста сейчас отскочить в сторону, ничего бы не вышло. В лучшем случае она прыгнет достаточно далеко, чтобы ей сломало только ногу. В худшем случае колеса переломят ей хребет.

Оставалось только одно.