Трилогия Мёрдстоуна

7

Пробудили его две вещи: теплое шевеление, этакий тактильный смешок у него на груди, и скрип дверных петель. Комнату заливало мягкое янтарное свечение. В дверном проеме стояла темная фигура в надвинутом на глаза капюшоне.

— Мёрдстоун?

— Покет?

— Ой, только не заводи заново эту словесную тягомотину. Ты как, Мёрдстоун, в порядке? Мозги в кучку собрал? Вижу, опять своей дрянью накачивался.

— Да. Нет. Глоточек-другой, не больше. Заходи, заходи же.

Грем вышел на середину комнаты, нюхая воздух, точно охотничья собака, а потом удобно устроился на диване.

Филип подошел к двери и осмотрел тонущий в тенях проезд. Вроде бы никого. Он закрыл и запер дверь, задвинул шторы и включил свет. Только тогда до него вдруг дошло.

— Ты вошел через переднюю дверь!

— Чтоб меня! Экий ты востроглазый, Мёрдстоун. Ничего от тебя не укроется.

— Нет, я про то, что ты обычно…

— Хлопаюсь тебе в нужник или в трубу, так что у меня вся задница обожженная и облупленная, точно жареный каштан.

— Угу.

— Ну ладно. Мы, видишь ли, тайком вывезли из Дымчатой Долины пару чарословов. Ни единого проклятущего слова не понимал из той галиматьи, что они несли, но они отменили часть печатей на Пространственном Проекторе, на большинстве оставшихся каким-то об разом обошли равнозначность, потом протерли наскоро мокрой тряпочкой — и язви меня, если оно теперь не стало как новенькое. Холера, но какие цены они заламывают! Старого Хомякана чуть удар не хватил, как я прочел ему, во сколько это обошлось. Но, заруби себе на носу, оно своих денег стоит. Только благодаря им я тебя и заловил в этом Фанки-Буме. И на этот раз проскочил в ваши края легко и просто — как морская выдра через шлюз. Без сучка, без задоринки. Очутился у тебя под дверью — и все моллеклы на месте, до единой.

— Понятно, — сказал Филип, слегка удивляюсь такому нехарактерно детальному объяснению. — Тогда хорошо.

Покет и впрямь выглядел не в пример лучше, чем в предыдущие свои визиты. Неопытному взору Филипа казалось, он слегка прибавил в весе. Неизменная туника с капюшоном на сей раз была незапятнанна, не опалена — и, кажется, даже с иголочки новенькая. Икры его, голые и тощие в предыдущие посещения, сейчас были аккуратно упакованы в белые вязаные чулки. Грем сидел в непринужденной позе, поставив правый локоть на ручку дивана и опираясь подбородком на расслабленный кулак. Выглядит он, подумалось Филипу, словно позирует для фотографа. И никуда не торопится.

Филип вернулся к креслу и отглотнул крошечный глоточек виски.

— Так что, Покет, э-э, новый ромлян?

— Угу-у.

— С чего вдруг?

— С чего вдруг? Да с того, что тебе этого до смерти хотелось. Ты ж напирал, как застоявшийся в стойле жених, скажешь, нет?

— Ну, пожалуй, да.

— Да и вообще, — сказал грем, небрежно взмахнув рукой, — мы все оставили в подвешенном состоянии. В конце прошлого. Прикинув все в целом, я решил, так не пойдет. Табуретка о двух ножках какая-то получилась. Меня это начало раздражать. Невзаправдашний Гроссбух или еще какой, нельзя ж где попало останавливаться, сказал я себе. — Он помолчал и назидательно поднял палец. — Каждой истории нужна законченная форма, Мёрдстоун. Вот мой тебе совет. Высшего качества.

— Благослови тебя господь, Покет. Ты законченным ромлянистом заделался. Я подозревал, что так может выйти.

— В самом деле? Вот уж не думал, что ты из тех, кто видит дальше кончика собственного носа.

Филип сделал еще глоток «Джеймсона», уже не такой крошечный, и заметил, что рука у него дрожит.

Он осторожно спросил:

— Так ты… э-э-э… придал истории законченную форму? Она… заканчивается? Удовлетворительно?

— Ой, да. К тому времени как доберешься до конца письмен, добавки просить уже не станешь.

Грем перевел взгляд на камин. Несколько приятных мгновений Филип тешил себя надеждой, что они вдвоем проведут вечер в дружеской беседе, как писатель с писателем. Или просто в молчании. Но потом Покет поднялся и бодро потер руки.

— Ну что, за дело, дружок. Ленивая жопа не насобирает репы, как говаривала моя старушка. У тебя та твоя штуковина включена? Если не можешь обойтись без грога, прихвати с собой. Без разницы.

Филип уселся за клавиатуру и покрепче подвязал к груди Амулет. Нажал на пробел — и на экране появилась пустая страница.

— Ну что, Мёрдстоун, погнали?

— Да. Нет.

— Нет?

— Покет, я не уверен, хочу ли это делать.

Дрожь из руки добралась до сердца и мозга.

— Что-что ты сказал?

— Не знаю, хочу ли я это делать.

— Мёрдстоун, если это очередные твои выкрутасы, чтобы не отдавать Амулет…

— Нет-нет. Совсем не в том дело. Честно. Мне страшно. У меня в голове сплошные черные пятна.

— В свинячью задницу, — тихо сказал Писец. — Мы знаем. С самого начала знали. Ума не приложу, как ты вообще обходишься такой маленькой свечкой. Честно говоря, это одна из причин, по которой мы тебя и зацепили. — Покет положил на плечо Филипу руку, похожую на птичью лапу. — Но мы почти добрались до конца, Мёрдстоун. Так что давай уж теперь не балуй. Третья и последняя часть тройки. И сможешь отложить плуг и пустить лошадок пастись. Честно же?

Рука сжалась.

— Честно?

Филип кивнул, судорожно вздохнул.

— Ну ладно.

— Отлично. Тогда я тебя оставлю.

— Покет?

— Ну что еще?

— А вдруг Амулет, ну знаешь, не захочет, не позволит тебе его взять? В прошлый раз он…

— Не морочь себе голову. Отлично он снимется.

— Точно-точно? Откуда ты знаешь?

— Мёрдстоун, просто возьми и напиши уже клятый ромлян, ладно? А там получишь ответы на все вопросы.

Дверь затворилась. Филип услышал на лестнице звук шагов Покета. Он торопливо отхлебнул из стакана и собрался с духом.

Началось все как прежде: шелест сухой листвы, тихое приближение незримого путника, перерастающее в скрип пера. Амулет затрепетал и пробудился. Руки Филипа зависли наготове над клавишами. В темном чертоге внутри его головы зародились и вспыхнули образы. По экрану поползли письмена.

Весь вечер и всю ночь он наблюдал и переводил третью и последнюю часть Трилогии Мёрдстоуна.

Он видел и описал, как клинок Квид Харел прорубил проход в наружной стене Веднодианского лабиринта. Видел и описал, как Кадрель шагнул на выступ скалы и исчез в водопаде. А потом вынырнул оттуда, вынося изувеченное магикой, но еще живое тело Гар-Беллона Премудрого.

Его проворные пальцы живописали гнев Антарха, Морла, когда тот обнаружил, что тридцать второе воплощение Тровера Мелуокса исчезло с Внепространственного стола.

Этот приступ ярости он наблюдал фиолетовыми глазами кривокрыса, затаившегося в глубокой тени лаборатории.

Он был свидетелем и летописцем того, как, таща на плечах Премудрого, Кадрель преодолевает опасный спуск с головокружительных высот Ведно, чтобы воссоединиться со своими исполненными страха отрядами. Видел, как они взошли на корабли — и тут же попали в водоворот бешено вздымающихся валов, ибо бегство Морла вызвало в Мутной Дыре чудовищную бурю.

Он видел и описал гибель каждого корабля — кроме лишь того, на котором плыл Кадрель. Видел, как рассвирепевшая бездна уносит порлоков и гремов, как окружают тонущих голодные выползки. Слышал отчаянные предсмертные крики.

Какой-то крохотной, последней сохранившей способность функционировать частицей сознания Филип расстраивался, что для Королевства все это не сулит ничего хорошего. И еще — что в описании бед, постигших хороших героев, пожалуй, сквозит многовато… злорадного смакования. Впрочем, текст был чертовски хорош. Дух захватывало.

Что дальше?

Что

дальше?

Мой триумф, Мёрдстоун.

Что? Кто это сказал?

Он видел и описал долгожданную встречу Кадреля с Месмирой. Бездна эмоций. Славный старина Тейл Грос, выходящий из спальни с лампадой в руках, а после врачующий раны Гар-Беллона. Месмира, изголодавшаяся по прикосновениям Кадреля. Его рука, вяло ласкающая ее перед тем, как он в изнеможении валится на подушку. Месмира вздыхает. Оба засыпают.

Что-то шелестит, поднимаясь по побегам плюща, оплетающего стены мызы. Проскальзывает в приоткрытое окно. Тихий перестук коготков по деревянному полу. Меллуокс-Кривокрыс карабкается вверх по одеялу. Забирается на подушку Кадреля. Терпеливо, бесшумно перегрызает кожаный шнурок Амулета на шее спящего. Следя, чтобы случайно не коснуться талисмана, тащит его к окну — и исчезает в ночи.

Филип видел и описывал предательство.

В зловещем полумраке угрюмого рассвета фигура в плаще с капюшоном ведет когорты огнельтов по запутанным трактам Фаррина. Показывает им тайный вход в подземную библиотеку.

Филип со злобной радостью описал зверское убийство Орберри Хомякана.

Он видел, как горели на кострах завоевателей Гроссбухи, слышал, как письмена с писком превращаются в черных насекомых и, прожив лишь несколько мгновений, рассыпаются на ветру хлопьями пепла.

За окном медленно плыла по небу полная осенняя луна, а он все продолжал видеть и описывать — неутомимо и с глубочайшим отвращением — как Морл покоряет Королевство.

Как эскорт огнельтов сопровождает тело Гар-Беллона по Третьему Пути к Фулам. Как жители обнищалых поселений забрасывают грубо сколоченный катафалк грязью и нечистотами.

Как гниющий труп Кадреля, нанизанного на клинок Квид Харел, вывешен

Нет!

Да, Мёрдстоун

в железной клетке на общее обозрение.

Он описал, как

Помни, Мёрдстоун

по Королевству медленно расползается забвение.

Как гремы, морвены, порлоки, бормотуны, мотыльковые фермеры, плетуны, качальцы, баркоделы, рамочники, кругокаты — все позабывшие, улыбающиеся, отупевшие — в последних отсветах дня выстраиваются в очередь за морловыми жетонами и грогом.

Он видел и описал, как длинные колонны лишних огнельтов под конвоем преторианской гвардии терпеливо дожидаются своей очереди перед Камерами уничтожения. Видел, как они вылетают в трубы кольцами зеленого дыма и развеиваются по ветру.

Стонал в сладострастной муке, описывая Месмиру Обнаженную. Томно поникшую на белоснежной шелковой оттоманке. Одна рука покоится между бедер. Какой-то звук пробуждает Месмиру из транса, и она поднимает взор. Ее пустые глаза со щелчком включают режим «вожделение». Губы приоткрываются.

Она протягивает руку.

Что-то шевелится, Мёрдстоун?

и притягивает иссохшую когтистую длань к розовой ареоле безупречной левой груди.

О, нет. Нет!

Да. О, да!

Морл громоздится на оттоманку. Трепещущая от страсти Месмира исчезает под вздымающимся плащом некроманта, зеленым и серебряным.

Изображение погружается во тьму. И все, ничего больше.

Руки Филипа остановились.

Вдалеке, в деревне, петух бросил вызов новому дню.