Трилогия Мёрдстоуна
Читать книгу "Трилогия Мёрдстоуна"
8
Филипу казалось, мозг у него сочится заразой, все органы чувств отравлены мерзостью. По краям поля зрения стелилась зеленоватая мгла. Поручень перил лип к рукам, точно был весь в крови, выстилавший ступени ковер пружинил под ногой, как болотный мох. Ноздри застила желтая вонь.
Покет Доброчест сидел на диване, ухватив себе на завтрак гроздь бананов. Филипа он приветствовал с откровенно напускной бойкостью.
— Шишкой клянусь, Мёрдстоун, вкуснющие штуки. Как вы их называете?
— Бананы. Вообще-то их полагается чистить.
— Хм. Каждый за себя, говорю я. Оставить тебе штучку?
— Ты все еще тут.
Грем восхищенно покачал головой.
— Всю ночь не спамши, а востер, как шило. — Он дожевал последний банан и мрачно обозрел Филипа. — Посмотреть на тебя, Мёрдстоун, можно подумать, у тебя костный мозг в башмаки вытек. В чем дело-то? Ромлян не пришелся по вкусу?
— Ты его читал?
— Что за кретинский вопрос? Я эту клятую штуку написал!
— Ты?
— Да, я.
— Кажется, я тебе не верю.
— Язви меня, — нетерпеливо сказал Покет. — Кому какое дело, кто там что написал? Уж только не тебе. Вот уж нет. Ты был рад-радешенек поставить свое имя на мои Невзаправдашние Гроссбухи, так что нечего теперь стоять тут, точно надгробие девственницы, и недотрогу корчить.
Филип кротко кивнул — и немедленно о том пожалел: в глазах потемнело. Он выпрямился и сказал:
— Только этот Гроссбух взаправдашний.
— Не целиком. Как по мне, так выдуманные отрывки самые красочные.
Филип добрался до дивана и опустился перед гремом на колени, склоняя голову.
— Сними с меня эту пакость, Покет.
— Ага. Вот теперь мы готовы, да? Даже требовать Уплаты не надо?
— Просто сними ее.
— А волшебное слово? Магическое?
— Пожалуйста.
Покет подался вперед и стащил цепочку через голову Филипа. Взяв Амулет бледной рукой, он несколько мгновений рассматривал его, а потом спрятал под куртку.
— Ну что, легко вышло, а, Мёрдстоун? И всех-то делов. Кто бы подумал? Кстати, ты так и собираешься весь день простоять, уткнувшись носом мне в мотню?
Филип ползком добрался до своего кресла. В стакане виски, который он оставил там много часов назад, плавала дохлая синяя муха, а пахло от него жженым пластиком. Но Филип все равно отглотнул.
Покет не сводил с него глаз.
— Сдается мне, не такого конца ты желал.
— Не такого. — Слова вырывались из горла сдавленным карканьем. — Ужасный конец. Уродливый. Неправильный! Извращение какое-то!
— Правда.
— Да его все возненавидят! «Горгона», Голливуд, все. Меня распнут. Минерва мне яйца открутит!
— Удачи ей. У меня это не получилось.
— Он такой…
— Резковато замечено, Мёрдстоун.
Филип запустил обе руки в волосы.
— Я умею писать тлен, Покет. Я пишу тлен. Но это… — он показал на лестницу. — Это…
— Правда, — снова сказал грем. Из кармана у него донеслось приглушенное жужжание. Он вытащил яйцо, раскрутил его и забормотал себе под нос, наскоро прикидывая сроки.
Филип сидел, безвольно поникнув в кресле, но тут поднял голову. Глаза у него были мокрыми и покрасневшими.
— А ты, Покет? Почему?
— Загадка у тебя, Мёрдстоун, с одним полужопием. Почему я что?
— Это ведь ты же, ты привел огнельтов в Библиотеку? Предал бедного старого Орберри. Почему, во имя всего святого?
Доброчест положил руки на колени и несколько долгих мгновений их рассматривал.
— Мне это не по душе, Мёрдстоун. Даже не думай. Правду сказать, я рад, что Гроссбухи сгорели. Не хотелось бы, чтобы то, что я сделает, записали в чернилах и увековечили. — Он поднял взгляд. — Но у меня никакого выбора, язви его, не было, понимаешь?
— Покет, что произошло?
Грем вздохнул.
— Взнуздали меня честь по чести, Мёрдстоун. Оказалось, морловы оккуляторы засекли Четвертое устройство. А я в клятом Морт-А’Доре спал себе под этой хреновиной. А как проснулся — глядь, надо мной Морл ухмыляется, а за спиной у него дюжина огнельтов маячит. Я чуть не обделался. Чтоб не разводить тут турусы, вариантов было два. Первый — меня режут на кусочки, медленно и с чувством. Или я поступаю к нему на службу. Либо фарш, либо прислужник. Не то чтобы мудреный выбор, правда? Могу ли похвастать, что долго сам с собой монетку кидал? А ты бы на моем месте как?
Филип промолчал.
— Но знаешь, что мне по-настоящему фитиль накрутило, Мёрдстоун? Что меня до костей пробрало? Я, значит, клянусь быть верным рабом, на коленях клянусь, а Морл мне и говорит: «Стоило бы тебя все равно убить, грем, за преступления против языка». Как это, господин, говорю я, опешив. А он мне — ты, Мёрдстоун, слухай, слухай — мол, моя манера изъясняться в письменном виде — мужицкий примитив. Да еще эбигонство.
Покет был преисполнен горечи. Филип чувствовал в застоялом воздухе ее остроту.
— Примитив, Мёрдстоун! Примитив! И это у меня Полноправного Писца с двумя Гроссбухами и еще половинкой Невзаправдашнего за поясом! — Он с силой стукнул белым кулаком по боковой стенке дивана и на несколько медленных секунд погрузился в мрачные раздумья. А потом снова посмотрел на Филипа. — Слова «эбигонство» я не знаю. Но шариками ручаться готов, это что угодно, только не комплимент.
— Нет, — согласился Филип, — не комплимент.
Он двумя пальцами выудил дохлую муху из стакана и щелчком отправил в камин. Недолет.
Грем сидел молча, видимо, ожидая сочувствия или даже полного отпущения грехов. Не дождавшись ни того ни другого, он поднялся на ноги и деловито потер руки, точно коровница, подбирающаяся холодным утром к первому коровьему сосцу.
— Что ж, как есть, так есть. Ты, как я уже говорил, получил третью порцию своей тройки…
— Я ее стер.
— Чего-чего?
— Отпел и изгнал. Похоронил за церковной оградой.
— Голову мне морочишь?
— Нет.
Покет уставился на него.
— Чтоб меня, Мёрдстоун, если ты не… У меня, холера, даже слов нет. — Он нервно потеребил мочку уха. — В известных краях это кое-кому не понравится, уж я тебе гарантирую. Он хочет, чтоб о его делах все знали.
— Хрен ему, — очень искренне сказал Мёрдстоун.
— Заткни пасть, Мёрдстоун, — прошипел Покет. — Язви меня. — Подергав себя за ухо еще некоторое время, он сказал: — Сохраним это в тайне, слышишь? Ни словечка ни единой живой душе и никому другому. Чтобы никаких больше разговоров про отпевание, да изгнание. И я этого не слышал. Я, кажись, что-то сделался глуховат, как гробовой гвоздь. — Он чуть подождал. — Мёрдстоун?
— Ладно, — вяло проговорил Филип.
— Чего-чего?
— Уговор, Покет. Уговор. Да и кого волнует?
Филип осознавал, что речь у него звучит все менее внятно. Но виной тому был не виски. Он уплывал. Терял контакт с происходящим. Снова сфокусировавшись на Покете, он смотрел, как тот потягивается и демонстративно раздувает ноздри.
— Свежий воздух, Мёрдстоун. Вот что нам надо. Носопырке моей больше не вынести твоей вонючей дыры. Пойдем, тетеревочек. За дверь. Вставай на ножки.
— Мне и тут хорошо.
Доброчест нетерпеливо фыркнул и сделал легкий жест рукой вверх. Ноги Филипа сами собой выпрямились, и он обнаружил, что стоит в полный рост. И тут же, словно он пробился головой в какой-то противный пласт, в ноздри ударил неприятный запах, коричневый и волосатый.
Филип заковылял к открытой двери и позволил Покету взять себя под руку.