Тень великого колдуна

Глава 3

Ничего не бодрит так, как ледяная колодезная вода, щедро выплеснутая в ваше лицо.

— Очнулась, голуба. — Довольно улыбнулась бабка Глашира, скрупулезно вытрясая из ковша последние капли прямо мне на макушку. — Полдень ужо. Что, хорошо вчера погуляли то?

Я села, облокотившись на влажную подушку, даже не подумав возмущаться столь радикальным способом побудки, и честно попыталась вспомнить, чем окончился вчерашний вечер. Вроде бы мы хорошо посидели, выпили за здоровье императрицы, первого советника, корчмаря, его супруги, детей, тещи и дворовой скотины, за мир во всем мире, чтоб все было, чтобы оборотень облез, попух и издох, за новый амбар, за мужиков, за присутствующих прекрасных дам (из женщин за столом была только я, но мужчины почему-то упорно настаивали на множественном числе)… потом начало светать…  мы выпили по последней… потом долго успокаивали загоревавшего старосту…  я обещала объяснить Борусе, что мы всю ночь исполняли государственный долг, разрабатывая план по поимке оборотня… Сашей бросился меня обнимать, в свою очередь пообещав вразумить зловредную каргу, не дававшую покоя дорогой гостье… дальше все окутывала загадочная, бередящая душу темнота.

Интересно, к кому мы добрались в первую очередь. Я ожесточенно растерла щеки и понуро, исподлобья поглядела на Глаширу, однако вместо угловатого бабкиного лица увидела стремительно приближающееся круглое донышко.

— Молодая да, видать, из ранних. Ух, я тебе, чтоб знала! — Карающий ковш ощутимо приложился к моему лбу. Оба сосуда, и пустой и порожний, отозвались звонким протяжным гулом.

— Явились тут под утро вдвоем со старостой. Оба хорошие, лыка не вяжут. Этот что-то про государственный долг плел, про обырытня, все просил, чтобы я мужа не ругала! Якобы грех это, столько годков вместе прожили. И не постыдился же глумиться, паскудник, одна ведь век коротаю! Ничаво, долго ишо помнить будет, как старую одинокую женщину обижать. Ты так ему и передай… говорю, передай ему, что ежели тепереча токмо сюды сунется…  я ему для его морды бесстыжей не токмо метлы ивовой, я прихвата не пожалею!

Все ясно, Саший вчера сокрушительно ошибся полномочиями, домами и бабами. Остается надеяться, что он протрезвел по дороге домой, не успев «вразумить зловредную каргу», иначе ивовцам вскоре предстоит подыскивать себе нового старосту.

— Ишь, нашла с кем связаться! Гляди, пьяных да гулящих не терплю. В следующий раз выгоню, так и знай! — Закрепив результат хлестким ударом полотенца по моему загривку, бабка гордо удалилась. Но ворчать так и не перестала. Ее визгливый голос, не замолкая, раздавался то из одного, то из другого угла дома.

Все, достала. Сегодня же съеду от этой ворчливой грымзы. Я выпутала ноги из-под пухового одеяла и отрешенно повозила ступнями по деревянному полу. Взгляд упал на открытую книгу. Наверное, бабка случайно задела обложку, когда затевала оздоровительно-воспитательные водные процедуры.

«Упир, оно же упырь, оно же убыр, мяцкай, бурколак, оно же вампир (хоть и разумом нескудным наделен, а все туда же). Что за мерзость сие есть, давайте вам расскажу. Оно ни мертво, ни живо, но живет в смерти. Пуще всего народ пугать любит, також до крови лакомый и мясом никаким, даже самым залежащим не брезгует. Наяву оно тощее и волосатое, а когда кровищи насосется, становится таким жирным, что само дивиться, как не лопается. Свежая кровь сочится изо рта, носа, и ушей его. Клыки и когтища имеет загнутые, словно у дикого кота. Силы из ночной тьмы черпает и может оборачиваться зверем, пиццей али черным туманом, враждебным для всего живого».

Я невольно зачиталась, не обращая внимания на старушечье бормотание, доносившееся из соседней комнаты.

«Ночным туманом проникает оно в дома. Бывает что сложенные накрест руки упыря окоченеют, не развести, так у него вместо рук вырастают крылья. Родится сия тварь от мертвецов неуспокоенных, самоубийц, колдунов или ведьм, и убить ее можно только заточенным колом в сердце или отрубанием башки. Чтобы покойник не встал, в гроб кладут веточку боярышника, а если нет таковой под рукой, можно и зубок чеснока, ежели не жалко. Также можно воткнуть на могилу семь ножей и окурить место серой и дымом от лимонного дерева.

Ночью упир могуч, а днем хил и потому в земле скромно хорониться, засыпая непробудным сном. Вот тогда-то его и промышляют. Для того нужно пустить на кладбище белого племенного жеребца, который ни разу не спотыкался. Благородная скотина легко перешагнет через все могилы, кроме одной, где упир прячется…»

Меня отвлекла тарелка каши, накрытая сверху толстым ломтем свежего хлеба, поставленная прямо между страницами. Каша оказалась горячая, щедро приправленная большим куском золотисто-желтого масла, а хлеб мягким, с поджаристой хрустящей корочкой. Решимость срочно переезда таяла на глазах, вместе с маслом. Бес с ней, с бабкой, пусть ворчит. Так и быть, поживу еще пару денечков.

— Спасибо большое. — От души поблагодарила я Глаширу, молча стоявшую над ней (над душой), сцепив костлявые, увитые венами руки на фартуке. — Было очень…

— Тарелку давай, раз наелася…  — С неожиданной неприязнью перебила бабка. — Не подлизывайся, не люблю… ишь ты, спасибо… и иди давай, там тебя во дворе с утра дожидаются.

— Кто? — Вопрос оказался чисто риторическим. До ответа на него так и не сподобились.

Странная старушка. Вроде бы вот-вот рассыплется, а раскусить все никак не получается.

Я растеряно поглядела ей вслед, покачала головой, и потянулась за валявшимися под кроватью сапогами. Ну, кого там еще принесло? * * *

На улице ярко сияло солнце, а небо было как-то непривычно, поражающе синим и безоблачным. Прощальный фортель осени, чтобы пустить пыль в глаза вечной сменщице зиме. Гость стоял у колодца, практикуясь в метании ножа в старый пень, довольно хмыкая при каждом попадании. Пень страдал молча, не разделяя радости метателя. Я полностью поддерживала пень, радоваться пока было нечему.

— Давно ждешь?

Паренек, обернулся, озарив меня одной из своих неподражаемых улыбок.

— Да нет, нормально. Умбра, лучше скажи, как твои дела? Как здоровье? У тебя все в порядке?

— Не дождетесь. — Мрачно буркнула я, поплотнее застегивая куртку, в которой, несмотря на все старания солнца, было холодновато. Возможно, так давал о себе знать недавний переход Порога. — Тимхо Митич, ты, что торчал здесь с самого утра, только чтобы поинтересоваться моим чахлым здоровьем?

— Да нет. — Он замялся, взлохматив кудрявый затылок, отчего аккуратная короткая косичка перекосилась и встала дыбом. — Я хотел пригласить тебя на прогулку. Что-то вроде обзорной экскурсии по местным достопримечательностям.

— А что, здесь есть что-то достойное примечания? — Обреченно спросила я, понимая, что соглашусь в любом случае, даже если он пригласит меня просеивать муку или перебирать пять мешков крупы из амбара дядьки Шповника. Я слишком сильно соскучилась по этому неугомонному кучерявому мальчишке.

— А как же! Один храм святого старца Ухты чего стоит! На него даже из столицы посмотреть приезжают. Там даже саркофаг с его мощами есть, представляешь? Здесь совсем недалеко, если верхом…

Я слегка прикрыла глаза, слушая его веселый, давно позабытый голос, и словно возвращаясь на пыльные дороги Шумбера, узкие улочки Гуабы, в бескрайние степи Элгая Зарече, таинственный лес дор-доу, темные пещеры барбегази, цветущие берега Нефритового Озера…

— Так что, Умбра, поедешь со мной?

Сдалась тебе такие спутники, человек. Ты ведь давно идешь другим путем, путем охотника, на котором таким как я места нет. Для них уготовлена засыпанная землей яма в лопухах на обочине.

— А что, Асеер знает, что ты собираешься на прогулку с игигом?

Он слегка удивился, приподняв угольно-черные брови. Правильно, мне самой интересно, с чего я так взбеленилась.

— Конечно! Зря ты так. Учитель не разделяет людей и нелюдей. Он говорит, что добро и зло не имеют расовой принадлежности. Настоящие охотники борются с истинным злом в любом обличье, а с суевериями сражаются проповедники.

— Асеер так говорит?

— Да. И еще он говорит, что игиг — это тяжелый диагноз, но не смертельный приговор.

— Ну… тогда… поехали. — Сбивчиво пробормотала я, слишком пораженная, чтобы отбить булыжник, нагло брошенный в мой огород. Как он сказал? Игиг — это тяжелый диагноз? Ну, дингир-ур, мы еще поглядим, кому на самом деле потребуется помощь лекаря. * * *

Пригретый, расцвеченный солнцем лес выглядел куда лучше обычного. Рыжая, упорно не желающая опадать листва молодых дубков и ярко зеленая сосновая хвоя придавали ему нарядный, даже несколько щеголеватый вид. Я бы непременно залюбовалась такой красотой, если бы не постоянная тряска, от которой мутнело в глазах, а к горлу поступал солоноватый комок. Моя вороная кобыла скакала словно сеголеток, впервые почуявший свободу. Она то норовила пуститься в галоп, то резко притормаживала, чтобы щипнуть чего-нибудь вкусного или почесать брюхо попавшимся на пути низкорослым кустарником. Зад ныл, требуя независимости от дурной головы, решившейся на конную прогулку. В контраст моему бодрому клячетрясению Тимхо плавно и спокойно скользил чуть впереди на своем светло желтом жеребчике. Золотистый конь, будто плыл по воздуху, поочередно выбрасывая вперед то обе левые то обе правые ноги.

— Здорово у тебя конь вышагивает. — Высказала я вслух свои наблюдения. — Никогда такого не видела.

— Он иноходец. — Гордо приосанился паренек, похлопывая жеребчика по изогнутой шее. — Большая редкость, особенно правильно обученный. Я на него все деньги с первого заказа потратил.

— Может, махнемся? С доплатой.

— Нет уж. — Тим хитро улыбнулся, пригибаясь, чтобы пропустить над головой коварно нависшую ветку дерева. — Лис мне почти как друг. А как твою лошадку зовут?

— Я зову ее гнусная скотина.

— Нет, ну какое у нее имя?

— Откуда мне знать. При покупке нас друг другу не представили, а потом мы с ней на эту тему не заговаривали.

— Тогда ты должна ее назвать. — Убежденно заявил паренек.

— Ну, хорошо. — Я в некотором замешательстве уставилась на взлохмаченную гриву между любопытно встопорщенных ушей, казавшуюся на общем фоне случайно поставленным чернильным пятном. — Пусть будет Кляксой. Пойдет?

— Ничего. — Серьезно тряхнул кудрями Тим. — Но ей больше подходит имя Слива, вон какой у нее бочок синевой отливает.

— Лучше Редька.

— Нет, тогда уж Черника или… Чернушка.

— Ты ее еще Черноземом назови… * * *

За спором мы и не заметили, как добрались до храма. Опомнились лишь, когда из-за деревьев показалась невысокая скособочившаяся башня в окружении облезлой лужайки. От леса лужайку отделял забор, представляющий серьезную преграду разве что для кур, важно расхаживающих по двору. Такой низкий, что его можно было запросто перешагнуть, а при желании, и вышибить одним пинком. Зрелище жалкое. Но несмотря ни на что, для меня этот храм выглядел более убедительно, чем многие другие вместилища истинной веры, отгораживающиеся от «добрых людей» заточенными кольями, рвами или твердокаменными стенами в три ряда.