Удача любит рыжих. (Трилогия)

О чем Полин говорила — было, собственно, не слишком-то важно. Главным было то, что она ничуточки не боялась, активно — но в меру — жестикулировала и не забывала улыбаться студентам мужского полу. Под конец ей похлопали гораздо громче, чем прочим; поблагодарив аудиторию нежным «бальным» голоском, алхимичка быстренько заняла свое место.

«Я так боялась, так боялась!» — мимикой и жестами просигнализировала мне она.

Я кивнула. Хуже было то, что бояться начинала уже я: сообразив, что от выступления меня отделяет всего лишь один адепт, я мигом почувствовала нехорошую дрожь в коленках. Попытка взять себя в руки ни к чему хорошему не привела; я подышала, как учил Рихтер, медленно и на счет, потом постаралась расслабиться и подумать о хорошем. Все едино коленки дрожали, пересохший язык прилипал к нёбу, и я отчаянно боялась идти выступать. Да в чем же дело?! Я постаралась разобраться в себе, но так и не нашла ответа на нужный вопрос. Разве что… я, кажется, все-таки не боялась. Наоборот, мне хотелось выйти и произнести свою речь. Дрожью я была обязана скорее уж напряжению, снять которое не удавалось ни одним известным мне методом.

Следующим этапом говорить отправился некий адепт, сидевший на первой парте, — лохматый, клочковато-небритый, с волосами, собранными в неаккуратный хвост. К этому моменту я уже перестала воспринимать речи конкурсантов как единое целое и начала вылавливать лишь отдельные, самые забористые фразы. Но начало адептовой речи мигом выбило меня из апатии.

— Я хочу рассказать вам о Кар Амзе, величайшем историке Лыкоморья, — с пафосом заявил мальчик, глянув на нас из-под клочковатой челки. — Вы позволите мне пользоваться доской?

— Да-да, позволяем, — царственно кивнула Вирра Джорджовна, про которую я, грешным делом, успела уже забыть.

Адепт опять мотнул челкой и взял в руки мел.

— Что он сейчас, портрет, что ли, нарисует? — заинтересованно прошептали у меня за спиной. Я выжидательно уставилась на адепта — хорошие рисовальщики мне еще не встречались.

— Кгхм! — заявил адепт, сверяясь с листочком. — Всем известно, что Кар Амз заслуженно носит имя солнца лыкоморской истории. Мы благодарны ему за его фундаментальные труды, осветившие многие темные стороны нашей старинной истории.

«Хорошо историю приложили», — чуть ошарашенно подумала я. Темные, значит, стороны… так обычно про политику говорят или там про преступный мир. «Старинная история» — тоже выше всяческих похвал. Темные стороны! Ха, теперь понятно, почему Кар Амз умер относительно молодым! Никакая преступная шайка не любит, когда ее выводят на чистую воду.

А уж история не любит этого вдвойне.

— Мы создаем себе кумиров, и, я думаю, никто не сможет отрицать, что Кар Амз в полной мере достоин звания одного из них. Его мысли часто шли вразрез с суровой правдой жизни, но всегда были верными и правдивыми. И пусть теперь Кар Амз и покинул мир людей — надо думать, переехал в мир фэйри, на блаженный Остров Яблок, — память о нем все равно звучит в сердцах народа! Пусть сияет его светлое имя — ныне, присно и вовеки веков!

— Аминь, — не сдержавшись, присовокупила я.

Адепт хмуро глянул на меня из-под челки.

— В юности, — с нажимом произнес он, — благородный Кар Амз не знал, какую профессию выбрать. Сначала он хотел заниматься юриспруденцией, вспомнив про мел, вьюнош шагнул к доске и вывел на ней кривоватыми буквами слово «ЮРИСТ». — Потом он решил быть актером. — К «ЮРИСТУ» добавился «АКТЕР», написанный под углом градусов тридцать. — И наконец увидев вещий сон, Кар Амз осознал, что его путь — стать писателем. — Мелок уже почти искрошился, но адепт все едино торопливо подписал внизу слово «ПИСАТЬ». — Таким образом и был осуществлен судьбоносный выбор.

— Заканчивайте, молодой человек, у вас регламент, — сурово напомнила ему дама в ромской юбке. Адепт кивнул.

— Кар Амз до сих пор живет среди нас, — поведал он своему листочку. — Сия высокоталантливая личность никогда не будет забыта, как никогда не будут забыты и его золотые, интересные строки: «Стояло Лыкоморье и будет стоять, ибо нет на земле силы, которая уронить бы его сумела!»

Мы зааплодировали; я кусала губы, пытаясь понять, серьезно говорил сей адепт или просто валял дурака. Е-мое, но ведь это же не речь, а пародия! Начиная с «ЮРИСТ — АКТЕР — ПИСАТЬ» и заканчивая «золотыми, интересными строками». Ой, мама родная, мной почти что забытая, зачем же я села на первую парту?! На третьей хотя бы можно было бы похихикать в свое удовольствие…

— Следующий! — приказала Вирра Джорджовна, и я выбралась из-за парты.

Ноги ощутимо дрожали, в животе шевелилось что-то холодное; стук каблуков по деревянному полу показался мне слишком резким и громким. Я сделала три шага, чтобы выйти на центр кабинета, улыбнулась аудитории, окинула ее взглядом — и вдруг увидела, что на дальней стене висит портрет какого-то бородатого гнома. Имени этого гнома не знал никто, за исключением магистра Фенгиаруленгеддира, но он своим знанием так ни с кем и не поделился. Я вдруг вспомнила, как мы с близнецами полезли на крышу и как нас на выходе поймал вездесущий гном, — и страх исчез, сменившись легким, где-то даже приятным волнением. Это мой кабинет. Моя территория. Моя стая. И я могу делать с ней все, что считаю нужным.

— Можно дверь прикрыть? — спросила я, почувствовав, как по полу ползет сквозняк. — А то дует…

Магичка с челкой кивнула, и я прошла к двери, с удовольствием ощущая, что ноги ни капельки не дрожат. Это мое место. И оно мне поможет.

— Яльга Ясица, Академия Магических Искусств. Наставница — магистр Шэнди Дэнн.

Магичка в юбке быстро занесла эту информацию в ведомость.

— Начинайте! — приказала она.

И я начала.

— Дорогие друзья! — заговорила я, чувствуя, как мой голос наполняет аудиторию. Почти физически ощущая, как стихают шепотки и разговоры, как все взгляды сосредоточиваются на мне. — Я выбрала одиннадцатую тему — «Короли уходят, а народы остаются». Дело в том, что тема власти в последнее время волнует меня все больше и больше. Я живу в Лыкоморье, я люблю эту страну и хочу, чтобы с ней все было в порядке. А для того чтобы в государстве был порядок, ему нужна правильная власть.

Так. Теперь делаем паузу; точно рассчитанная тишина звенит, как струна на эльфийской арфе. А теперь вдох — и поехали дальше!

— В принципе, наверное, эту тему можно было бы рассмотреть с классических позиций. Вспомнить Леонидуса Великого, его отношение к роли личности в истории, привести это отношение как пример. Но да не обидится на меня жюри, ибо я считаю: интереснее выйдет немножко другой подход. Ибо король — это не просто человек. Древние считали, что правитель — это квинтэссенция народа, все лучшее, что в этом народе есть, чем этот народ предстоит перед богами. Правитель и народ очень крепко связаны друг с другом — если, оговорюсь, речь идет о правильном правителе.

Мрыс дерр гаст, жалко, что про волкодлаков известно так мало! Конунг Валери и ее странные взаимоотношения с собственными подданными — это был бы просто изумительный пример. Но не стоит говорить о том, что знаешь плохо; так, сейчас пауза снова закончится и, поехали дальше!

И погромче, Яльга, погромче!

— Великие художники уходят — их полотна остаются с нами. Умирают музыканты, но в мире звучит сыгранная ими музыка. Когда уходит правитель, он оставляет не просто народ. Он оставляет предмет своей долгой и тщательной работы — такой народ, каким он сам его сделал. И здесь, кстати, совершенно не имеет значения, делал ли этот правитель хоть что-нибудь вообще. Масштаб государства самое бездействие обращает во вполне себе ощутимое действие. Что правитель оставляет наследнику? Богатое, процветающее государство, рождающее воинов, мудрецов и поэтов, — или страну, изможденную голодом и войнами, разваливающуюся на составные части, страну, где дети, быть может, учатся стрелять прежде, чем читать?.. Согласитесь, оба исхода — это заслуга правителя…

Гном на портрете смотрел весьма одобрительно. Я сглотнула, перевела взгляд с него на аудиторию и продолжила, стараясь говорить по-прежнему ясно и четко:

— Я думаю, что беда многих стран — это люди, стоящие у власти, но совершенно к этой, власти не приспособленные. Таким нельзя управлять. Власть — это искусство, она подобна живописи, — но ответственность за нее столь велика, что не должно доверять эту кисть в неправильные руки. А тем, кто стоит у власти, кто находится у руля, — им стоит подумать, что именно они оставят после себя. Ибо последствия их правления придется расхлебывать поколениям. Вспомните Добрыню Державича, без сомнения великого государя, — разве мы идем сейчас не по пути, проложенному им?

Магичка в ромской юбке раскрыла было рот — явно чтобы напомнить мне о существовании регламента. Но мне осталось договорить буквально пару фраз — так что я повысила голос, не давая ей вклиниться в течение речи:

— И наверное, не столь важно, останется ли имя правителя у потомков на устах, будут ли в его честь нарекать детей и называть улицы. Потому что главное для властителя — это знать, что, уходя, ты оставляешь свою землю и свой народ сильными, едиными и счастливыми. Я сказала!

— Замечательно, замечательно… — Магичка в юбке указала мне на мою парту. — Садитесь, адептка, я только-только собиралась напомнить вам про регламент…

— Подождите, — спохватилась я. Сейчас, когда уже все было сказано, страх ушел, а осталось одно только разочарование — слишком уж быстро все закончилось! И я вспомнила то, о чем говорили в самом начале нашего турнира. — А как же вопросы? Может быть, у кого-нибудь они есть?

Вирра Джорджовна чуть поморщилась.

— Есть у кого-нибудь вопросы? — прохладно поинтересовалась она.

Адепты ответили неслитным отрицательным гулом.

— Как видите, вопросов нет. — Вирра Джорджовна чуть поджала губки. — Садитесь, адептка, не задерживайте турнир!

Я села, разочарованно теребя листочек с речью. Мрыс, ну почему ни у кого не было вопросов? Тема спорная, мы бы поговорили… у меня, пожалуй, нашлись бы даже сильные аргументы!

После меня говорить отправился незнакомый мне адепт — тощий, лохматый и в прямоугольных очках. Представился он быстро и как-то невразумительно, так что я не поняла, как именно его звали. Он говорил про любовь, но и это я поняла не сразу, с самого начала запутавшись в хитроумных терминах, которыми щедро сыпал начитанный адепт.

— Самая важная компонента любовного чувства, — вещал он, глядя поверх очков, — это достойные моральные качества объекта любви. Невозможно полюбить недостойного человека. Любовь есть настолько высокое, даже возвышенное — не побоюсь этого слова! — чувство, что оно требует глубокого отклика в сердце любимого существа. Без этого отклика, этого, не побоюсь этого слова, прямого контакта невозможны никакие любовные переживания!

«Не побоюсь этого слова, нарушение логики!» — моментально пронеслось в моей голове. Сколь бы малым ни был мой жизненный опыт, я все-таки успела уяснить, что для любви порой абсолютно не имеет значения, насколько высокими моральными качествами обладает ее… хм… объект. Можно любить честного человека — и лгуна; верного присяге — и предателя; настоящего гения — и спивающуюся бездарность. В том и состоит вся трагедия и вся радость любви — она совершенно не спрашивает, хочется ли тебе любить данного конкретного человека. Ну а отклик… отклик здесь тем более ни при чем. Разве не бывает любви без ответа?