Майская ночь, или Утопленницы

* * *

Пахомыч и сам не мог бы сказать, зачем пять лет назад во время облавы, поставленный егерем на номер, он воткнул свой охотничий нож в середину годовых колец гладко срубленного пня на краю поляны. Просто загадал: попаду с первого раза в десятку — значит на меня-то он и выбежит.

И действительно, выбежал. Не матерый, правда, волчище — скорее переярок, а то и прибылой. Обезумев от страха, едва не вписался в пень, но в последний миг перемахнул, причем кувырком, — и тут пришел черед обезуметь Пахомычу, потому что на ноги перед ним вскочил испуганный тощий паренек с тронутым сединой правым виском и совершенно голый.

Хорошо хоть не выпалил со страху!

— Ой, блин!.. — выдохнул подросток. — Чо за прикол?..

Глаза у него были совершенно белые.

Потом, пару дней спустя, Пахомыч потолковал с местным знахарем, в книжку его заглянул — и по всему выходило, что случай выпал, можно сказать, небывалый: человеку обратиться в волка, перекувырнувшись через пень с вонзенным в него ножом, — штука, известная аж со времен князя Всеслава, но чтобы тем же самым макаром природный волк нечаянно, да еще и без заговора, перекинулся в человека… Нет, о таком никто даже и не слыхивал.

И ведь как удачно, стервец, обернулся: сразу по-людски залопотал! Речь его, правда, была сбивчива, местами невнятна и по молодости лет сильно засорена словами-паразитами.

— Я, блин, короче… — ошалело, взахлеб бормотал малец. — Бегу, короче… Ну и, короче, блин…

Словно перед участковым оправдывался.

Опомнившись, Пахомыч скинул брезентовую плащ-палатку (облаву затеяли осенью) и укрыл ею дрожащего перевертыша. А потом еще пришлось отбивать его от подоспевших собак, которых внешним видом не проведешь.

Охотникам сказал, что племянник.