Майская ночь, или Утопленницы

Мысли под дождем

Думи мої, думи мої, горе мені з вами… Тарас Шевченко

Моросило весь день до вечера. Во дворе, обжатом четырьмя ветхими шестиэтажками, шуршало и шелестело. Асфальты лежали влажные, без луж. Под бетонными козырьками подъездов разбухал полумрак. Недовольный погодой сутулый пенсионер остановился перед железной дверью, свернул зонт, полез в карман за ключами, как вдруг насторожился, вскинул глаза. Почудилось, будто мохнатые смутные тени, залегшие на стыке бетонной плиты со стеной, шевелятся и словно бы перешептываются.

Скорее всего, под козырьком колыхалась старая паутина. А почудившийся шепоток, надо полагать, был не чем иным, как отзвуком мóроси. Найдя рациональное объяснение, пенсионер успокоился, отомкнул дверь магнитиком и сгинул в подъезде.

Что делать, с годами зрение слабеет. Хотя это мы с вами так говорим: слабеет, мол… На самом деле не слабеет оно, а просто перерождается, и мы начинаем проникать взглядом в иные миры — можно сказать, присматриваемся к ним заранее, невольно отвлекаясь от привычной действительности, ну и, как результат, прозреваем подчас в клочках старой паутины нечто потустороннее.

— Не принял? — сочувственно шепнули вверху.

— Сам, что ли, не видишь? — еле слышно прозвучало в ответ.

Да и прозвучало ли вообще? Во всяком случае, долговязый студентик, проникший в подъезд вослед за пенсионером, никакого шепота не уловил. Впрочем, понятно: барабанные перепонки юные, тугие, настроенные на содрогания воздуха, а не эфира.

Разговор тем временем продолжался:

— За что выгнали-то?

— Меня?.. — Мохнатый комочек мрака шевельнулся, поежился. — Да так… Говорю ему: жил-жил, а зачем?..

— А-а… — понимающе протянул другой. — Знакомое дело. А зачем он, кстати, жил?

Судя по всему, речь шла о сутулом пенсионере.

— Да бог его знает… — с тоской молвил первый комочек. — Так… Сначала учителем в школе, потом в районо…

— Зря ты его здесь караулишь. Лучше уж дома…

— Дома! Дома он сериалы смотрит…

Вскоре перед металлической дверью подъезда обозначилась домохозяйка в одноразовом полупрозрачном дождевике, надетом, надо полагать, не впервые, поскольку белесый полиэтилен на обоих локтях был слегка надорван. Тоже, видать, что-то почуяла: откинула капюшон, явив испуганное птичье личико, взглянула на шевелящиеся вверху тени — перекрестилась.

Сделала она это зря. Вреда, правда, никому не причинила, однако и пользы тоже. Разумеется, мохнатые комочки не были материальны, но к нечистой силе никакого отношения, поверьте, не имели. Так что крестись, не крестись — толку не будет.

На стыке между стеной и бетонной плитой козырька ютились неприкаянные изгнанные из голов мысли. Некоторые из них, как видим, еще надеялись вернуться в родные извилины, иные норовили тихой сапой пролезть в чужие, и, надо сказать, зачастую им это удавалось.

— А тебя за что?

Тот, к кому обращались, темный неопрятный сгусток, расположившийся в глубокой выбоине, пошевелился, помедлил, а потом нехотя огласил такое, что остальные поджались от неловкости. Услышанное было чудовищно по сути и содержало всего два приличных слова.

Да, подобные мыслишки, пожалуй, следует изгонять незамедлительно, а то пустят корешки — воюй потом с ними.

Под бетонную плиту заглянул еще один изгой.

— Что-то тесновато у вас… — посетовал он.

— Так дождик же… — ответили ему. — Кому охота мокнуть!

— Да уж… — согласился пришелец, ища местечка. — И все-таки, братцы, в городе ненастье как-то легче переносится… А вот в деревне — беда… сопьешься, удавишься, роман в стихах напишешь…

— А ты и в деревне был?

— Да где я только не был!

Кажется, собеседник пожаловал интересный. Старожилы потеснились, подвинулись, и новичок кое-как угнездился впритирку к правой кромке козырька.

— Так ты, стало быть, своего на роман в стихах подбивал?

Тот задорно взъерошился.

— Почему подбивал? — фыркнул он. — Подбил!

— И как?

— Да никак! Рифмой не владеет… и вообще… Ни одной мысли своей — все пришлые…

— А ты, значит, не пришлый? Коренной?

— Да и я тоже пришлый…

— Откуда?

— Так тебе все и скажи…

— А о чем роман?

Новичок передернулся — вроде бы нервно вздохнул.

— Так, агитка… Казачество прославляет. С его-то фамилией!

— А что у него за фамилия?

— Аллахвердов…

Хмыкнули, помолчали.

— Надо же!.. — подивился кто-то. — Значит, и в других головах та же хрень творится! А я-то думал, только в нашей такое. Поналезло мыслишек… Обнаглели, жить не дают! И ладно бы еще людские, а то ведь из газет поналезли, из телевизора… Погоди! — спохватился он. — Так дописал он роман или не дописал?

— Не-эт… Где ему!

— А за что ж он тогда тебя выгнал?

— Да я сам ушел. Уж лучше с вами тут…

После столь неслыханного признания все обмерли малость, но сказать ничего не успели, ибо в следующий миг, вынимая на бегу магнитный ключик, под бетонный навес впорхнула промокшая вдрызг молоденькая женщина с отчаянным лицом. Одна из теней, посветлее и попрозрачнее других, дернулась было вниз, однако тут же отпрянула. Открылась и с лязгом захлопнулась железная дверь.

— У, дуреха! — угрюмо выбранилась дернувшаяся. — Видали? Даже и близко не подпустила…

— Хорошо ты ее, видать, достала, — с уважением заметил тот, что изгнан был сутулым пенсионером. — Интересно, чем?

— Чем-чем!.. — вспылила светлая мысль (судя по всему, женская). — Ты, говорю, дура! Страдалица, блин! Поди да гульни в ответку! Нет, терпит…

Незаметно стемнело. Включилась лампа с датчиком движения. Теперь, стоило очередному возвращающемуся домой жильцу приблизиться к подъезду, она вспыхивала, воспламеняя влажный воздух, — и под козырьком ослепительно вздувался в сумерках огромный прозрачный пузырь. Потом лязгала дверь, и сияние спустя некоторое время опадало.

Впрочем, тем, кто таился на исподе бетонной плиты, было все равно — они и в кромешной темноте чувствовали себя вполне уверенно. Мало того, лампа, как ни странно, помогала им остаться незамеченными, ибо на свету они словно бы выцветали чуть ли не до полного исчезновения.

Отряхивая влагу с плащика, под навес проник сухощавый строго одетый мужчина. Одной рукой он складывал зонт, в другой у него был сотик.

— Ничего не могу гарантировать, — устало говорил он кому-то. — Сделаем все от нас зависящее, но гарантировать ничего не могу. Он имени своего не помнит, попробуйте понять! Полная амнезия… Да, конечно, конечно… Завтра к двум часам…

— А что, господа диссиденты?.. — подал голос новичок, дождавшись, пока жилец (судя по всему, врач) исчезнет за дверью. — Чем не вариант? Узнать, в которой психушке лежит этот… с амнезией… и всем табором к нему заселиться — под черепушку. Представляете, какой там простор, если он даже имя свое забыл!..

— Ага, простор… — немедленно заворчал один из старожилов. — Все тут же перелаемся, перессоримся… То он тихим был, а то буйным станет! Не дай бог из окна выкинется…

— …чем внушили потерпевшему идею, несовместимую с жизнью… — с удовольствием проговорил, как процитировал, балагур-новичок. — Да нет, не выкинется. Там наверняка решетки на окнах…

— Нет у вас, мужиков, ничего святого! — с горечью обличила циника полупрозрачная блондинистая тень.

— Нашла мужиков! Мы, между прочим, мысли…

— Мужские!

— Во-во!.. — усмехнулся темный неопрятный сгусток из глубокой выбоины в бетоне. — Еще феминисток нам тут недоставало…

Остальные несколько оторопели, поскольку кроме мата ничего другого от грубияна услышать не ожидали. А он, гляди, какие слова знает! Хотя… Кто еще способен изгнать из головы матерную мысль? Только интеллигент.

— Ничего я не феминистка — это он кобель! — опомнившись, вскипела тень-блондинка. — Главное, врет, врет!.. На совещании он был! А то сериалов никто не смотрит! Знаем мы эти совещания…

— Простите… — обеспокоенно вмешался некто до сей поры молчавший. — А с поличным его хоть раз ловили?

— Да какое там с поличным! Крутится, как ужака на вилах…

— Так может быть…

— Не может!

— Я ведь не зря спрашиваю, — чуть ли не заискивающе снова обратился он к мысли женского пола. — Меня ведь за что выставили-то… Человек честным хочет быть! А не выходит! Завел любовницу — теперь страдает, поедом себя ест…

— Когнитивный диссонанс это называется, — ехидно вставил интеллигент-матерщинник, но услышан не был.

— Я ему и говорю… — взволнованно продолжал молчаливый. Собственно, уже не молчаливый — разговорчивый. — А ты, говорю, признайся ей во всем! Если любит — простит…

Запала тишина. Надолго.

— Ты что, дурак? — вырвалось у представительницы прекрасной половины мыслей.

Остальные тоже зашумели:

— Ну ты даешь!

— Бабу-то хоть пожалей…

— Которую?

— Да обеих!

— Правильно он тебя выпер!

Подчиняясь датчику движения, вспыхивал и гас светильник, однако на возвращающихся со службы жильцов никто уже внимания не обращал. Не до того было.

— Значит, вы полагаете… — в сомнении пробормотал виновник смуты. — Признаваться… не надо?..

— Сиди и не рыпайся! — велели ему. — Правдолюбец хренов! Лучше уж под козырьком бомжевать, чем так!.. Сломаешь жизнь и той и другой… и ходоку своему…

— Даже если без штанов поймали, — буйствовала блондинка, — стой на своем! Нет — и точка! Ничего не было! Не так все поняла!..

— Но вы же сами только что говорили…

— Да мало ли что я говорила!

— Все-таки мысль… — покряхтев, добавил комочек, изгнанный за сомнения относительно прожитой жизни. — Мысль… она должна какую-то ответственность иметь…

— Да какие мы, к черту, мысли! — уныло отозвался матерный пришелец из интеллигентских извилин. — Так, помыслы… умыслы… А вот знавал я одну настоящую мысль… Это — да! Эту не выставят. Эту беречь будут…

— Ну-ну? — заинтересовались вокруг. — И о чем она?

— Да я как-то не шибко вник… Что-то насчет тетраподизации кистеперых…

— Ой… — забоялся кто-то, и все опять примолкли.

Близилась полночь. Дождик поутих, во всяком случае, под фонарями ничего уже не мерцало, в доме напротив погасло одно окно, другое. Те, кому завтра предстояло подняться пораньше, ложились спать.

Темный сгусток ментальной энергии выбрался из выбоины в бетоне (место его было тут же занято дамой) и выплыл из-под навеса.

— Ну все… — сообщил он, снова заглянув под плиту. — Мой вроде отбился. Пойду… Всем спокойной ночи!

И взмыл в черную высь, туда, где в какой-то квартире хозяева потушили свет.

Обычная практика мыслей-изгоев: дождаться, пока хозяин ляжет, и украдкой вернуться в родные серые клеточки. Утром возвращенцы, разумеется, будут обнаружены и выкинуты прочь, однако к тому времени они успеют от души набедокурить в сновидениях.

Вскоре большинство призрачных сгустков покинуло укрытие, и под козырьком стало значительно просторнее.

Вспыхнул светильник.

— Глянь-ка! — выдохнул кто-то. — Слушайте, а мне, кажется, повезло… Мой-то… поддатый идет…

Действительно, походка приближающегося к подъезду мужчины была нетверда, а рукав куртки чем-то испачкан. Вдобавок, оказавшись перед дверью, гуляка уронил ключи и смог подобрать только с третьего раза.