Эпидемия

* * *

Надо полагать, музей, подобно храму (или, скажем, особняку Иоганна Себастьяновича), никогда не запирался — входи в любое время. Звякнув дверным колокольчиком, Антон пересек тускло освещенный зал и поднялся на второй этаж, где располагалась подсобка, похожая скорее на гостиничный номер. В изголовье койки — чистые полотенца, белье. Даже банный халат.

Сам смотритель в ожидании загулявшего помощника коротал время в кресле за бутылочкой. Был он задумчив, загадочен и вроде бы чем-то разочарован.

— Проводили? — то ли насмешливо, то ли с сочувствием осведомился он.

— Проводил…

— Закусить не желаете?

Антон оглядел накрытый стол. Яства и зелья поскромнее, конечно, чем у компонастера, зато не в пример обильнее.

— Давно хотел спросить… — сказал он, садясь напротив. — Почему у тихушников такая правильная речь? Второй день слушаю и удивляюсь…

— А в пику отшибленным, — охотно пояснил смотритель. — У тех, сами знаете, мат в основном да жаргон. Ну и жесты, конечно…

— И сотиков что-то ни разу я здесь не видел. Вы ими пользуетесь вообще?

— Пользуемся, конечно… Куда денешься! Просто предпочитаем живое общение… — хмыкнул, покосился лукаво. — Кстати, о живом общении… До интима, насколько я понимаю, не дошло?

Треплев поморщился.

— Какой там интим? Одна политика…

— Неужто приняли в тайное общество?

— Наоборот, — буркнул Антон. — Просили, чтоб я принял… А не подскажете, кто это меня пас всю дорогу?

— А вас пасли?

— На каждом углу.

— Колы. Больше некому… Вы от них, коллега, держитесь подальше — судя по всему, в вас заподозрили очередное воплощение. Хотя нет худа без добра — будут теперь беречь как зеницу ока…

— А есть от чего беречь?

— Да так… Здесь, конечно, не город, но…

Выпили. Треплев набросился на еду.

— Нет, не понимаю! — раздраженно сказал он, расправившись с подостывшим бигусом. — Неужели в это можно верить всерьез? Воскрешение, воплощение…

— Почему бы нет? — философски заметил смотритель. — На то она и вера…

— Да, но быть ее объектом…

Пожилая копия Антона Треплева выпрямилась в кресле и, чуть откинув голову, воззрилась на Треплева-младшего.

— Как-то вы странно это сказали… Словно и впрямь вообразили себя… сами знаете кем…

— А вы можете доказать обратное?

— Могу… — глуховато отозвался смотритель. Взял свою рюмку, однако до рта не донес — уставился на нее, старея на глазах. — Вы недавно спросили меня, коллега, — мертвым голосом промолвил он, — почему никогда, ни при каких обстоятельствах, вы не сможете оказаться настоящим Антоном Треплевым… Отвечу… Только между нами… — И он через силу поднял на собеседника исполненные скорби глаза. — Потому что настоящий Антон Треплев — я…

Нет, это уже было слишком!

— У вас — шрамики, — пристально глядя на самозванца, сказал Антон.

— Что?..

— У вас на лице — шрамики, — раздельно повторил Антон. — Пластическая операция?

— Нет, — печально отозвался пожилой сотрапезник. — Не было никакой пластической операции… А шрамики — да. Шрамики пришлось сделать…

Кажется, должна была последовать исповедь. И она последовала.

— Во-первых, коллега, — поведал с тоской смотритель, — забудьте все, чему учат в школе. Теракт я совершил в одиночку… Подполье возникло уже потом…

Успевший настроиться на иронический лад Антон Треплев не ожидал такого начала. Сказанное вполне соответствовало действительности… Хотя… Музейный работник… Наверняка имеет доступ к архивам — там и раскопал всю правду… часть правды… Да вот и Иоганн Себастьянович давеча сболтнул нечто похожее: дескать, сдать подполье с потрохами ему даже не предлагали — видно, сдавать еще было нечего.

— А как же, простите, подвал? — поддел Антон. — Сами же сегодня говорили, что Треплев собирал в нем своих боевиков…

— Да мало ли я что говорил!.. — вспылил смотритель. — На сходке-то!.. — Тут же угас и разлил еще по одной. Махнул водку залпом, помотал редеющей шевелюрой. Собутыльник помоложе ограничился тем, что тронул губами краешек рюмки и снова отставил, — весь внимание.

За черным ночным окном беззвучно мельтешили крылышками две караморы. Интересно, могут они подслушивать сквозь стекло?

— А вы, тезка, — с нетрезвой назидательностью промолвил выпивший, старательно выговаривая слова, — привыкайте… привыкайте к двойной жизни… Такая уж у нас работа: на публике — одно, с коллегами — другое…

«Когда-нибудь стану таким же, — мрачно думал Треплев, изучая морщинистое испитое лицо. Мешки под глазами — как застывшие наплывы свинца. — Если доживу, конечно, до его лет…»

— Давайте вернемся к теракту!

— Ну а что теракт?.. — с отвращением проговорил коллега. — Кстати! Знакома вам такая фамилия — Джедаев?

— Где-то слышал, — слегка покривил душой Антон.

— Только слышали?.. Ну, значит, ваше счастье!.. А мне вот от него прятаться пришлось по хуторам… лет десять, если не больше…

— Он кто?

— Жертва теракта!

Ну вот теперь история заболевания (или симуляции, что вернее всего) начинает помаленьку высвечиваться. Горемыку перепутали с Треплевым. А потом он и сам себя с ним перепутал. Собственно, почему бы и нет? За десять лет метаний и страха вполне можно вообразить себя тем, за чьи грехи вот-вот придется ответить.

— Купил у бомжа паспорт, — уныло повествовал смотритель, — уехал в глубинку, прижух, стал ждать…

— Чего?

— Когда срок давности истечет… Когда буча поутихнет… Ага! Утихла она… Такое поднялось!..

— А где сейчас Джедаев?

— Там же, где и все Джедаевы! За границей. В бегах…

— От кого?

— В том числе и от Интерпола.

— Убил кого-нибудь?

— Да. Четверых. И все убитые, что характерно, Треплевы… С первой могилы по пятую. Четвертый ухитрился погибнуть самостоятельно… Но это, учтите, опять-таки между нами… Документы из музея изъяты, а сам я — под подпиской о неразглашении…

Несколько секунд Антон сидел неподвижно. При мысли о том, что бы случилось, останься он в прошлом, прошиб озноб. Дрогнувшей рукой взял со стола свою рюмку, выпил до дна. Перекрестился.

— Царство им небесное… — пришибленно пробормотал он. — Вот угораздило… А документы почему изъяты?

— Н-ну… видимо, в Конторе посчитали неуместным, что Треплеву противостоял какой-то бандюган. Несолидно, знаете…

— Так Контора — она за кого? За отшибленных или за тихушников?

Смотритель вздохнул.

— Всяк за себя, — изрек он. — Одна Контора за всех… Но я, с вашего позволения, продолжу. Прижух. Затаился. Вкалываю на ферме у одного азербайджанца… Потом у корейца… А вокруг… Гражданская война! Один самозванец, другой, третий… Вам сколько лет?

— Сорок один.

— Ну, стало быть, сами застали… Потом, годков этак через десять, в самом деле вроде унялись малость… Резерваций понастроили, с нейтральной зоной разобрались… Хотя с ней до сих пор еще разбираются!.. Музей отгрохали, объявили конкурс на место смотрителя… Главное условие, чтоб похож был. Ну я и…

— А шрамы-то зачем?

— Так… На всякий случай. Боялся: вдруг догадаются, что я — это я…

Да, пожалуй, тут не симуляция, тут именно заболевание… Ох и натерпелся бедолага! И не из-за кого-нибудь натерпелся-то — из-за него, из-за Антона Треплева… А историю себе он, следует признать, вылепил вполне достоверную. Только вот про Голокоста упомянуть забыл — видимо, просто ничего о нем не знает… Можно, конечно, уличить, но стоит ли? Ловить подобных типов на вранье бесполезно — выкрутится в любом случае.

Вспомнилось вдруг, что в каком-то екатерининском документе Пугачев был сгоряча назван лжесамозванцем.

Лжесамозванец тем временем выбрался из кресла, встал, пошатнулся.

— Что-то я сегодня того… — с трудом ворочая языком, пожаловался он. — Перебрал… Пойду восвояси…