Бронепароходы

15

«Ваня» погружался с креном на правый бок. Из наклонившейся трубы валил пар затопленных котлов. Команда высыпала на палубу. Кому-то ещё хватило места в лодке, но большинству — нет; спасательных кругов тоже было недостаточно. Военморы, матерясь, стаскивали бушлаты, башмаки и клёши и прыгали через фальшборт в тельняшках и подштанниках. С кормы «Вани», прикрывая плывущих людей, осатанело бил пулемёт.

Впрочем, белые сейчас не отвлекались на военморов с «Вани». Все суда флотилии Старка вели огонь по кораблям большевиков. Над флагманским буксиром «Вульф» развевался брейд-вымпел адмирала, а на мачте миноносца «Прыткий» трепетал брейд-вымпел Раскольникова. Эхо канонады разбегалось по реке и отражалось от берегов, умножаясь в развалистое громыханье.

А Мамедов никак не мог найти Алёшку; он метался среди военморов, но Алёшки на палубах не было. Вряд ли Алёшка сиганул бы за борт, бросив дядю Хамзата, и в уходящей лодке Мамедов его не видел.

Альоша остался в машинном отдэлении?.. Он ранэн?.. Убыт?..

По узкой железной лесенке Хамзат Хадиевич скатился в трюм, тёмный и полузатопленный, и ухнул в воду почти по грудь. Вокруг болтались комья мазута, тряпки и всякий мусор. За балку бимса, скуля, цеплялся какой-то матрос — его ослепило, ошпарив лицо паром, и он не мог выбраться наверх.

— Альоша!.. — заорал Мамедов.

— Браток, вытащи! — в ответ заорал матрос. — Вытащи, Христом богом!..

Крики заглушали всё. Мамедов рванулся к ошпаренному моряку, оторвал его от бимса и окунул с головой, чтобы заткнуть. За длинной и громоздкой тушей котла Хамзат Хадиевич услышал какой-то всхлип и плеск.

Алёшке не повезло: взрыв снаряда покорёжил решётки стланей на днище парохода, и Алёшке защемило ногу между стланью и фундаментом котла. Он бился, но не мог освободиться, не имея опоры: руки скользили по клёпаному кожуху, и до пиллерса Алёшка не дотягивался. А вода поднималась.

— Дядя Хамзат!.. — в ужасе зарыдал Алёшка.

— Сэчас, родной, сэчас! — лихорадочно заторопился Мамедов.

Он зыбко присел в холодную воду, ощупывая стлань и Алёшкину голень. Вынырнул, вдохнул и снова ушёл с головой — шарил в поисках края решётки. Вот он — край!.. Мамедов впился в него пальцами и дёрнул на себя что было сил. Алёшка взвизгнул — его ногу сдавило ещё сильнее, а потом отпустило.

Отплёвываясь, Мамедов поволок Алёшку к трапу.

На палубах «Вани» ещё суетились моряки в одних тельняшках; их было десятка два — те, кто не добыл себе ни спасательного круга, ни пояса из пробки. Военморы понимали, что в ледяной осенней реке не продержаться без чего-то плавучего: сведёт судорогой — и амба тебе. Капитан Осейчук красным пожарным топором взламывал палубный настил, выворачивая доски.

Пароходы Старка, отрабатывая колёсами назад, заняли боевую позицию кабельтовых в пяти от судна Осейчука, можно было прочитать их названия: «Милютин», «Вульф», «Труд», «Орёл» и «Киев». По «Ване» они не стреляли, «Ваня» служил приманкой для кораблей Раскольникова, в первую очередь — для морского миноносца. А миноносец «Прыткий» сидел в воде так низко, что казался хищным зверем, припавшим на все лапы для решительного броска, — но этого броска так и не совершал, бабахая издалека из четырёх орудий.

В круглой визирной рубке миноносца теснились старпом, штурвальный, капитан Георгиади, Раскольников, Ляля и вестовой матрос. Ляля была возбуждена, тёмные глаза её горели.

— Фёдор, там ведь погибают наши товарищи! — пылко говорила она. — Как флаг-секретарь флотилии я требую спасти их!..

Ляля всей душой отдалась мрачному восторгу: флотилия — под яростным огнём, пароход комиссара подбит врагами, а она, Ляля, на миноносце мчится сквозь разрывы на помощь друзьям! Сражение на Каме станет ещё одной легендой о ней, о Ляле, — страшной и прекрасной богине гражданской войны!

Раскольников спокойно размышлял. «Ваня», без сомнения, потерян. И это хорошо. Во-первых, Коля Маркин с его щенячьими чувствами к чужой жене Фёдору Фёдоровичу уже надоел. Во-вторых, гибель судна в бою означает, что флотилия преодолевала серьёзное сопротивление; чем больше сопротивление — тем больше и заслуги командира. Однако все заслуги пойдут прахом, если он, Раскольников, утопит не дармовый речной пароход, а ценный миноносец.

— Сергеев, отсемафорь на канлодку-два подобрать экипаж Маркина, — приказал Раскольников вестовому.

Ляля возмущённо фыркнула. Георгиади покровительственно улыбнулся.

А у «Вани» к тому времени иссяк последний запас плавучести. Махина парохода тяжко покачнулась, посмертно возвращая остойчивость, и медленно пошла вниз. Вода сквозь шпигаты хлынула на палубы, смывая кровь. Капитан Осейчук и десяток военморов перелезли через фальшборт и прыгнули в волны — им осталось только своими силами попытаться догрести до берега.

Ошалевший, растерянный Алёшка и не подумал дёрнуться за моряками. Мамедов проволок его к трапу на мостик и на крышу надстройки.

Наверху Алёшка шарахнулся от изуродованного тела Маркина.

— Нэ смотры! — прохрипел Мамедов, оттаскивая мальчишку за рубку.

Впрочем, и отсюда Алёшка увидел убитых пулемётчиков в барбете.

— Волька… там… — выдохнул Алёшка.

Мамедов усадил его на опору дефлектора.

Пароходы Старка упрямо продвигались вперёд, продолжая обстреливать корабли Раскольникова; полузатонувший «Ваня» их сейчас не интересовал. Белые целились по миноносцу, и канлодка-два под пролетающими над ней снарядами выуживала из реки военморов Маркина, доплывших по течению.

Израненный «Ваня» наконец безвольно ударился о дно и лёг; вода на фут не достала до крыши надстройки, и вокруг расползлось облако мути. Мамедов и Алёшка теперь были вдвоём — на мёртвом пароходе как на острове. И Хамзат Хадиевич почувствовал облегчение. Оказывается, он очень устал от красных моряков. Балтийская братва угнетала его, не позволяя быть самим собой.

— Дядя Хамзат… посмотри Вольку… — попросил Алёшка.

Мамедов неохотно шагнул к барбету и приподнял за форменку Вольку Вишневского, лежавшего лицом вниз. Волька застонал и пошевелил рукой. Мамедов удивлённо хмыкнул и с натугой потянул Вольку из груды трупов.

— Повэзло йему, что ты добрый, Альоша.

Мамедов бросил Вольку и сел рядом с Алёшкой.

— Бэлые скоро забэрут нас отсуда. — Он поскрёб щетину на толстом лице. — Прычалят провэрить и вооружэнье снять. Спасут твоэго товарыща.

— Нет, нам же к нашим надо!.. — с тревогой ответил Алёшка.

— К нашим? — хмыкнул Мамедов. — Альоша, ты глюпый малчик. Красные — нэ наши, нэ твои. И бэлые нэ твои. Твои — это я. Шухов. Губкин. Нобэли.

Алёшка смотрел на Мамедова и ничего не понимал.

— Вмэстэ далше будэм, — сообщил Мамедов как о чём-то решённом. — Я дэло додэлаю, и всё. Найдём твою сэстру, потом к хорошим лудям тэбя повэзу.

— А ты меня спросил? — слабо трепыхнулся Алёшка.

— Зачем? — Мамедов пожал плечами и прищурился на неяркое солнце над рекой. — Знаю, тэбе понравытся. Тэбе нужно быть там, а нэ здэс.